Рассвет следующего дня застал Витюню возле той же реки, но уже много ниже по течению. Выбрав на берегу плоский гранитный валун, Витюня старательно продолжал дело, начатое еще вчера, – с мерзким скрежетом возил по камню жалом лома, затачивая его наподобие пики. Чем не оружие? К тому времени, когда солнце поднялось над лесом и стало припекать, работа была окончена. Метнув для пробы лом, как дротик, шагов с десяти в чахлую сосенку, Витюня сумел вытащить его обратно, только расщепив ствол, и остался доволен результатом. Теперь не страшна никакая зверюга, если только не подкрадется неожиданно. Будучи человеком мирным, Витюня отнюдь не горел желанием выяснять, кто из них двоих – он или медведь – заломает другого в схватке без оружия. На фауну должна быть управа. Теперь ежели сунется – получит стальной пикой в брюхо, и вся недолга.
Он почти не спал в эту ночь, дождавшись рассвета на ветвях циклопической ели, и изрядно зазяб – сырая телогрейка нипочем не желала соответствовать своему названию. Ночевать на земле без костра Витюня не рискнул, костер же не удалось разжечь ни высеканием искры ударами кремня о лом, ни трением друг о друга сосновых сучков. Впервые Витюня позавидовал Агапычу, да и другим курильщикам, как правило, имеющим при себе источник огня. В кармане телогрейки, правда, нашлась спичка, которой Витюня ковырял в зубах, но во время купанья сера с нее слезла. Да и не обо что было чиркнуть этой спичкой, если честно.
Ночью кто-то выл в отдалении – самозабвенно, в несколько голосов, но никакого лая Витюня не услышал, сколько ни прислушивался, и смутно заподозрил, что выли не собаки. Кричали неведомые звери, в кустах подозрительно шуршало, кто-то большой и тяжелый хрустел поблизости валежником, и хохотала неведомая птица, шумно устраиваясь в ветвях. Лес жил ночной жизнью.
Саднило плечо и почему-то низ живота. Утром, обрушившись с ели вместе с подломившейся нижней веткой, совершив у реки омовение и какое-то подобие разминки, Витюня снял с себя двух клещей, впившихся возле резинки трусов, по счастью, не чересчур глубоко, и решил впредь обходить ольховники. А еще зверски хотелось есть. Вчера под вечер Витюня вспугнул зайца, естественно тут же давшего деру, и долго преследовал тетерку, симулировавшую перебитое крыло, швырял в симулянтку камнями, но не попал. Грибов, конечно, не было, ягод тоже. Черничные кустики, хорошо знакомые с детства, даже еще не зацвели. Как поймать рыбу без снастей, Витюня не знал.
Голодный и мрачный, он двинулся в прежнем направлении, теперь уже нимало не сомневаясь, что его неведомым путем занесло в Канаду или, в лучшем случае, в Сибирь. Заточенный лом он нес в руке. Ему пришло в голову, что по логике вещей его фамилия должна была бы теперь звучать не Ломонос, а Ломоносец, то есть носящий лом, и от этой мысли Витюня совсем расстроился.
Вчера, успев до сумерек отмахать километров пятнадцать, он так и не нашел моста. Больше того, отсутствовали и какие-либо иные признаки цивилизации! Зато на влажном прибрежном песочке в изобилии имелись следы отнюдь не человеческих ног. Песок хранил и разнокалиберные углубления в форме копыт, простых и раздвоенных, и отпечатки мягких подушечек хищника, в котором Витюня заподозрил рысь, и следы, похожие на собачьи, но гораздо крупнее, и множество мелких отпечатков лап совсем уже неизвестного Витюне зверья.
Один раз, правда, встретились следы человека – обутого странно, но все же несомненно человека, и Витюня, давно уже успевший пожалеть, что отпустил вчерашнего психа с копьем, пошел было по следу, забрел в лес и там след потерял. Ни дороги, ни тропинки, которыми можно было бы выбрести к людям, в лесу не начиналось, сколько Витюня ни искал. Нашлось лишь старое кострище, прогоревшее, по-видимому, давным-давно. Поборов стыд, Витюня с полчаса истошно орал, призывая помощь, но дождался только ответного цоканья белки в ветвях над головой. На голову посыпался мелкий мусор. Чертыхнувшись, Витюня отступил и спугнул сову, как видно, облюбовавшую соседнее дерево для дневки. Приходилось еще раз признать, что его занесло в редкую глухомань.
Ничего другого не оставалось, как продолжать путь вдоль реки, надеясь, что если не повезло вчера, то непременно повезет сегодня. Трусливую мысль о том, что может не повезти ни сегодня, ни завтра, ни вообще никогда, Витюня выгнал вон, и она больше не наведывалась. Обязательно будет мост! Или ЛЭП. Или, на худой конец, тракторный брод.
Дважды он поднимался на возвышенности, чтобы осмотреться и принять решение, но ничего нового в окрестностях не увидел и никакого решения не принял. Показалось только, что вдалеке кудрявится над лесом легкий дымок, но в самом ли деле удалось его разглядеть или он только померещился – вопрос. Ну что ж, это почти по пути, и, спустившись по реке ниже, можно будет сходить посмотреть, кто там жжет костер…
Возле самого уха неожиданно свистнуло, и в свилеватую, крученную ветром сосну в пяти шагах впереди с тупым звуком воткнулась густо оперенная стрела. Удивиться Витюня не успел – последовал шлепок, похожий на легкий подзатыльник, и сбитая с головы ушанка, прободенная точно такой же стрелой, запрыгала вниз по склону. В редком сосняке на вершине каменистого холма появились фигуры, и каждая из них напоминала того вчерашнего… которого пришлось поучить да отпустить восвояси. Как видно, зря.
Блин…
Витюня насупился. Теперь он вовсе не был убежден, что встретился с ролевиками, собратьями Шурки Подойникова, такими же ненормальными, как он. Однако приближающиеся небыстрым бегом до головной боли невразумительные фигуры, числом около десятка, были все как один одеты в лохматые шкуры, в руках имели небольшие круглые щиты и копья с широкими лезвиями, вряд ли чистыми, зато определенно очень острыми.
– Ламеры, – осуждающе сказал Витюня, вспомнив излюбленное словцо Шурки. – Порежетесь.
Никто не обратил внимания на его слова. Набегающие неизвестные, словно по команде исторгнув из десяти глоток собачий вой, выставили перед собой копья, а двое – луки. И один из них, не прерывая бега, как раз готовился пустить стрелу!
– Да вы, мужики, чо… – раздраженным сиплым басом начал Витюня – и не закончил. Тявкнула тетива, левый бок рвануло болью, и этого хватило, чтобы оборвать тоненькую ниточку, на которой еще кое-как держались остатки Витюниного спокойствия.
Первая заповедь: если ты гораздо сильнее среднего человека, не выходи из себя без серьезнейшей причины. Вторая заповедь: даже выйдя из себя, соизмеряй силы, во-первых, потому, что убить человека очень нетрудно, а во-вторых, потому, что не из-за всякого шизанутого стоит отсиживать срок – часто вполне достаточно поучить невежу без членовредительства. Злость нужна только в одном случае: при подходе к штанге. Как большинству тяжеловесов, Витюне не приходилось постоянно держать в уме эти заповеди – они выполнялись как-то сами собой. Лишь однажды он осерчал настолько, что разогнал шайку пьяно-наглых приставал, а двоих, не успевших утечь, легонько постукал друг о друга головами, совершенно остыв во время этого занятия и даже устыдившись. Разве можно ломить всей силой против хлюпиков? Это же нечестно!
Но сейчас, когда из телогрейки торчала толстая оперенная стрела и терзала занозой бок, а неведомые дикари, выкрикивая на незнакомом языке что-то несомненно оскорбительное и потрясая копьями, брали его в полукольцо с явным намерением причинить еще больше боли, Витюня позабыл все свои заповеди.
Должно быть, поначалу враги сочли его медлительным – ох, зря… Гнев поднялся волной и захлестнул. Витюня с рычанием прыгнул вперед, отмахнул ломом, как колом, ударившие разом копья. Еще отмах – и крайний в полукольце хулиган опрокинулся, сбитый ударом в бок. Новый взмах – и щит его соседа сложился пополам, а сам сосед, уронив копье, с воем схватился за ушибленную, а то и перебитую руку. Лом порхал в руках Витюни, как тросточка. Мало вам?.. Мало?! Брысь! Ушибу, придурки!!!
Отбито летящее в грудь копье, брошенное крепкой – ничего не скажешь – рукой. Выбит лук у недоумка, собиравшегося выстрелить в упор, и стрела усвистела неведомо куда. Витюня рычал, наскакивая, вращая ломом. Драться пришлось нешуточно. Уже четверо противников отползали со стоном, еще двое лишились копий и выхватили топоры на гнутых рукоятях. Раздражало то, что четырьмя махами из пяти приходилось отражать удары, зато уж пятый шел – подвинься и не вякай. Удар! С трудом отбит пущенный в голову топор. Получай, гад!! Не нравится?!
