Миша: — Ночью лед был немного сжат, но днем льдины медленно начали расползаться. Мы обходили одну трещину, как тут же путь пересекала другая, а там появлялась и третья, и четвертая... В глазах рябило от этих бесконечных трещин.

Ричард: — Но все-таки кое-как мы с ними справлялись. До тех пор, пока нам не попалась одна маленькая, но упорная трещина. Раньше, обходя препятствия, мы шли и вправо, и влево, но только не назад, а тут эта трещина вдруг повела нас на север... Минул один поворот, второй, а трещине все не видно было конца. И нам это надоело.

— Давай надуем лодку, — предложил я Мише.

Миша: — Конечно, было страшновато — лодка казалась такой тонкой, ненадежной. Десятиметровое пространство от берега до берега было забито снегом, пропитанным влагой. Идти по такому месиву было невозможно, но и плыть... Однако Ричард решительно вытащил лодку, которую шутливо называл — наш «Фрам». В конце концов, он в нашей маленькой команде был лучшим гребцом. Ричард сел в лодку и стал разгребать лопатой снег. А я смотрел на эту снежно-водную переправу и каждую секунду ждал: «Вот сейчас лопнет, вот сейчас...»

Но все прошло благополучно. Сначала переправился Ричард, потом я погрузил вещи в лодку, а Ричард подтянул ее к себе, и я оказался на противоположном берегу.

Обычный для Севера пейзаж окружал нас — торосы, снега... Но вдруг я взглянул вперед и за плечом Ричарда (он шел впереди) увидел вдали какой-то необычный лед — он был неестественно голубого цвета.

Ричард остановился на пригорке: «Миша, подойди сюда!» И по тому, как дрогнул его голос, я понял: случилось что-то чрезвычайное.

Ричард: — Это была земля... Облака висели низко, они закрывали горы. Но солнечные лучи все же нашли дорогу среди туч и упали на береговой лед. Наверное, существовало какое-то преломление света, может быть, вызванное разницей температур между снегом, морским льдом и землей. Но лед был голубым... Когда мы поняли, что это ЗЕМЛЯ, то вдруг рассмеялись. Мы, словно безумные, хохотали минут пять. Это был смех-истерика, и когда первый приступ хохота прошел, на глаза навернулись слезы...

Миша: — Мы впервые увидели землю, впервые после нескольких месяцев разлуки... До этого момента мы шли в никуда. Нет, мы не забыли о конечной цели нашего путешествия и знали, что там, на юге, нас ждет избушка на острове Уорд-Хант. Но вдруг мы увидели тот дальний берег, к которому шли долгие дни через морозы, льды, трещины... И теперь, чтобы идти к нашей цели, нам не нужно было смотреть на компас — вот она, земля, рукой подать... На самом деле до берега было неблизко. Но мы шли и смотрели на нее, шли и смотрели. И единственное желание владело нами — бежать и не останавливаться. Но вдруг опустились облака и закрыли землю... Черт бы побрал эту облачность! Стало грустно и вновь одиноко.

Ричард: — Да, было трудно остановиться, когда все существо стремилось к берегу, к суше. Однако разум оказался сильнее эмоций — нужно было остановиться, а не рваться из последних сил.

Долго искали место, чтобы поставить палатку. Хотели, чтобы снег был более твердый и ровный, чтобы не спать на кочках. Переходили с места на место... Без лыж было трудно таскать сани по глубокому, влажному снегу.

Накануне спали 6 часов. А сегодня кое-как продремали лишь час. Но окончательно прийти в себя все же было непросто — в первые минуты хоть спички в глаза вставляй.

Миша: — Уже почти засыпая, вдруг вспомнил, как в первой половине дня пересекали очередную трещину, забитую снегом. Ричард попытался опереться на палки, и вдруг они погрузились в какую-то снежную пучину. Целиком, до самых ладоней! Мы даже сфотографировали это — палки, ушедшие в снежное болото...

Ричард: — Да, было ужасное ощущение, словно под ногами нечто, вообще непригодное для ходьбы. Никакой уверенности, делаешь шаг и боишься, что ухнешь в воду.

Миша: — После отдыха я не удержался и первое, что сделал, — взобрался на ближайший торос. Позвал Ричарда. Он должен был увидеть это: вдали, среди льдов и снега, чуть выступая перед береговой чертой, лежал остров Уорд-Хант.

Ричард: — Я взобрался на торос, встал рядом с Мишей и увидел остров. Его невозможно было перепугать ни с каким другим островом: гору, которая возвышается на Уорд-Ханте, по диагонали пересекает разлом, забитый снегом, поэтому издали хорошо видно, как черный склон рассекает белая лента.

Наверное, это было самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видел: треугольник с белой полосой...

Мы пошли. Хотелось идти только прямо, только по кратчайшему маршруту, связывающему две точки в океане — двух полубезумных от усталости людей и остров.

В течение нескольких ходок мы продвинулись основательно — лыжи отлично скользили по присыпанному снежным порошком льду. Но ничто в Арктике не продолжается долго, тем более хороший лед. Вскоре мы попали в побитый, раскрошенный сжатиями лед.

Миша: — Мы называли такие места — ледовые реки. Огромное пространство отдельных льдин, разбитых на куски. В любое мгновенье это месиво могло расползтись по швам. Иногда льдины смерзались в безумном нагромождении...

Снег стал вязким, скольжение ухудшилось — казалось, килограммы снега прилипли к нашим лыжам. Мы уже не ехали, а с трудом переставляли ноги. Почти два месяца мы чувствовали, что ноги наши тяжелые. Я знал, что «забитые» ноги не смогут долго выдерживать нагрузку. Идти долго — да, сможем. Но нести груз — нет. А тут к весу снаряжения и нашей усталости прибавились еще и снежные гири на лыжах.

Ричард сказал: «Я теряю веру...»

Ричард: — И вправду, мне казалось, что мы продвигаемся так медленно, что не успеем к самолету, который через 20 часов должен был прилететь на Уорд-Хант. Но Миша постоянно твердил: «Прогресс есть. Видишь, гора постепенно увеличивается». Но это было похоже на самовнушение.

Миша: — Мы делали тяжелую, но малоэффективную работу. Значит, нужно было остановиться, не было смысла окончательно выбиваться из сил. Был полдень, и логичней было бы дождаться ночи, температура понизится, и снег станет другим.

Ричард: — Наверное, это был наш последний лагерь. Приближалась последняя ходка. Удивительно, что после стольких дней на льду нам приходится драться с Арктикой до последней мили.

Миша: — Да, последний день начался неудачно. Снег по-прежнему налипал на лыжи. Наверное, пришло время привыкать к тому, что даже в ночные часы температура вряд ли будет отрицательной. Значит, нужно забыть об удобном снеге и о хорошем скольжении... Вдруг я вспомнил, что в детстве, когда у нас не было специальных мазей для лыж, мы использовали обычную свечку.

Ричард: — Руками очистили поверхность лыж, немного подсушили и стали растирать свечной воск. После этой нехитрой операции лыжи стали скользить замечательно! Тут рассеялась белая мгла, и мы увидели, что остров стал ближе. Но едва воодушевились, как снова попали в полосу ледовых рек. Было очень тихо, три утра. Арктика выглядела поистине прекрасно. В полуночном свете (впрочем, его не отличишь от дневного) мы увидели, что трещины совершенно не двигались, и это было необычно, потому что именно ранним утром они начинали обычно открываться. И я сказал Мише: «Похоже на то, как Пушкин описывал Спящего великана. Если будем шуметь, то разбудим его, и тогда трещины начнут открываться». Миша ответил: «Да, нельзя громко разговаривать».

Но где-то позади уже слышался глухой шум — это начал двигаться лед. Однако мы немного опережали надвигающуюся лавину...

В какой-то момент я вдруг потерял уверенность: нас и найти-то будет невозможно среди этого хаоса, да и ни один вертолет не сможет сесть на изрезанный трещинами лед... Вокруг все было разломано, все время приходилось перебираться с одной льдины на другую, иногда просто некуда было идти. Мы метались из стороны в сторону, вправо, влево...

Миша: — Скоро должен был прилететь самолет, а наша скорость катастрофически падала — теперь мы с трудом проходили меньше мили за ходку... И тут, не сговариваясь, мы остановились для того, чтобы избавиться от ставшего лишним снаряжения.