– Давайте, товарищи, рационально организуем нашу работу, – предложил за ужином Егоров. – Надо спешить. Мне кажется, что лучше всего нам подойдёт двенадцатичасовой аврал в сутки: шесть часов работы – шесть часов отдыха и т.д. Благо освещение у нас круглые сутки что надо!

– Поддерживаю, – закричал, размахивая куском, Байер. – Дело хорошее. Если так будем работать, перекроем осторожные сроки командира и вылетим двадцать третьего мая.

– Да, если в дело не ввяжутся незваные помощники – шторм или пурга.

– Ну, уж это нам лучше знать, – обиделся Байер и пообещал хорошую погоду.

Ему поверили и, утвердив предложение Егорова, улеглись спать. Дежурить вызвался Бесфамильный.

Сменив раскалившийся примус под обогреваемым мотором, командир обошёл очищенный участок. Ни одной трещинки! Перед ним расстилалась гладкая снежно-ледяная поверхность. "Почище Ходынки!" – с удовлетворением отметил он.

Довольный осмотром, Бесфамильный направился в радиорубку самолёта и скоро связался с начальником экспедиции. Беляйкин давно уже ждал его на своей рации. Он сообщил тревожную новость: прошедшие сутки изменили скорость и направление дрейфа базы Иванова. Теперь она дрейфует почти строго на юг.

– Вы понимаете, что это значит? – закончил своё невесёлое сообщение Беляйкин. – Группа Блинова не сможет достигнуть базы. Вам надо спешить с отлётом, чтобы Иванов успел вовремя оказать ей помощь. Ускорьте темпы подготовки аэродрома.

– Мы принимаем все меры, – ответил Бесфамильный и рассказал об итогах прошедшего дня.

– Ребята работают, как львы, – с гордостью заметил он. – Я давно не видал такого подъёма.

– Двести семьдесят квадратных метров? – не слушая его, перебил Беляйкин. – Да, это говорит о многом. Приложите все усилия к тому, чтобы закрепить взятые темпы.

– Не подкачаем, товарищ начальник!

На этом разговор кончился.

Шесть часов пролетели быстро. Утомлённые люди спали как убитые. И тем не менее два раза будить никого не пришлось. Когда пришёл срок, Бесфамильный завёл патефон и поставил любимую всем экипажем пластинку "По долинам и по взгорьям". Этого оказалось достаточно. Бодрые звуки любимой песни разбудили всех. Через несколько минут улыбающиеся люди сидели за завтраком.

– Нажимайте на масло, – шутил Бесфамильный. – Не везти же его обратно!

Он не спал эту ночь, но со стороны казалось, что он хорошо отдохнул. Сказывалась длительная тренировка. Если ночные полёты не могли сломить этого человека, то что значило это пустяковое, по сравнению с беспокойным ночным полётом, напряжение?

За завтраком командир звена сообщил экипажу о своём разговоре с Беляйкиным.

– Ну, что я вам говорил? – торжествующе воскликнул Бахметьев.

Все подняли головы, не понимая, что этим хотел сказать профессор. Поймав недоуменные взгляды, он поспешил разъяснить:

– Я же вам говорил, что этот дрейф ещё раз блестяще подтверждает нашу теорию. Базу понесло на юг. Иванов повторяет дрейф нансеновского "Фрама". Какие ещё нужны доказательства к тому, что где-то между нами и лагерем Иванова, несколько к западу от этой линии, имеется грандиозный барьер? "Земля дрейфов" существует, и ничто не в силах поколебать моей уверенности в этом!

Профессор принялся снова излагать свою теорию, но Бесфамильный вернул его к действительности:

– Профессор, вас ждут кирка и лопата. Без их помощи мы никогда не увидим вашей "Земли дрейфов".

Бахметьев улыбнулся, махнул рукой и, схватив лопату, побежал догонять товарищей.

Начался второй аврал…

Второй барьер взять оказалось труднее. Сказывались и шесть дней, считая сооружение перемычки, непрерывной работы на морозе; сказывалось и то, что ропаки здесь были значительно крупнее. Пользуясь тем, что до самолётов было почти двести метров, попробовали особенно упорную глыбу подорвать аммоналом. От небольшого заряда она разлетелась весёлыми брызгами. Но дело не обошлось без жертв. Одна из ледяных "брызг", весом этак килограмма в полтора, легонько стукнула Бахметьева по голове. У профессора пошли круги перед глазами, но он быстро справился с собой и, натянув поглубже свою шапку-ушанку, продолжал работу.

Во второй половине аврала к экипажу присоединился Бесфамильный. В пылу работы он не заметил, как порвал свою меховую рукавицу и обморозил палец на правой руке. Сразу он не придал этому никакого значения. Потом, воспользовавшись обычным после каждого часа работы десятиминутным отдыхом, он попробовал растереть его снегом. Это не помогало: палец потерял чувствительность. Стиснув зубы, Бесфамильный продолжал работать. Он заметил, что его товарищи теряют силы…

Вечером профессор еле-еле стянул с головы шапку – запёкшаяся кровь покрывала всю лысину. После перевязки он, отказавшись от ужина, улёгся спать. Отмороженный палец причинял Бесфамильному также немало страданий, но он превозмогал их, стараясь быть весёлым и бодрым.

Все находились в тревожном состоянии, всех беспокоила одна мысль: "Работа подходит к концу, но удастся ли взлететь? Уж очень узенькую площадку отметили эти прорабы". Но никто не выразил своих тревог.

Постепенно площадка выравнивалась. В центре её оставался лишь указанный Шевченко высокий айсберг. Принялись подрубать его кирками. В ночь на 22 мая айсберг рухнул и рассыпался на мелкие куски.

Работая из последних сил, принялись за переброску осколков айсберга за границы площадки.

Студёный ветер крепчал, пронизывая до костей. Мороз обжигал лёгкие. Уставшим людям уже не удавалось согреться работой, но они упорно трудились, не сдавая темпов, взятых в первый аврал. К беспокойству за своё положение теперь прибавилось беспокойство за судьбу товарищей. У них всё-таки есть самолёты и почти готовая площадка, "блиновцы" же совсем беспомощны перед злобными силами Арктики…

Все работали молча. Шесть часов высокого напряжения – и остатки громадного айсберга покоятся за чертой. Площадка очищена.

План выполнен раньше срока.

Разве придумаешь награду больше и радостней?

В двенадцать часов ночи 22 мая Бесфамильный доложил начальнику экспедиции:

– Аэродром готов!

– Как погода?

– Ветер крепчает, но Байер уверен в том, что это ничем не грозит.

– Мои наблюдения сходятся с вашими. Даю двенадцать часов на отдых. Вы должны без всяких приключений долететь до Тихой, поэтому категорически приказываю вам лично, лётчику Шевченко и всему экипажу эти двенадцать часов только отдыхать. Прекратите всякие работы. Вылет назначаю двадцать третьего мая в четырнадцать часов.

– Есть…

Узкий прямоугольник ровной площадки вытянулся по направлению господствующих ветров. Ограниченный справа и слева зубчатой грядой побеждённых ледяных барьеров, он был похож на ровный коридор. Экономя силы людей и надеясь на своё высокое лётное искусство, Бесфамильный решил взлететь, не расширяя площадки. Расчёт строился на возможно коротком пробеге. Этому должен был помочь ни на минуту не прекращающийся ровный свежий ветер.

"Г-2" с трудом вырулил на взлётную полосу. Его широкие крылья то и дело натыкались на высокие глыбы льда, щедро разбросанные штормом по случайной стоянке. Несмотря на осторожность, с которой была проделана эта операция, концы крыльев гигантского самолёта всё же обезобразились массой царапин и небольших вмятин.

Шевченко прилетел на полюс с комфортом – на широкой спине "Г-2". Возвращаться же ему приходилось самостоятельно. Готовясь к полёту, он заправил свой "ястребок" горючим из вместительных баков большого самолёта, сразу облегчив его килограммов на двести.

Ещё раз осмотрев и без того до последнего сантиметра знакомую площадку, командир звена в последний раз перед отлётом лично проверил все помещения своего самолёта, стараясь максимально облегчить его.