На следующий день встали рано и быстро позавтракали, чтобы как можно скорее оказаться в Скальном доме. Он был действительно нашим домом, мы тосковали по нему.
Не делая больше остановок, мы до обеда были уже на месте. Распрягли быков, привязали все еще дичившегося страуса в беседке между двумя столбиками. Там он должен был оставаться до полного укрощения и приручения.
Страусиные яйца опустили в теплую воду, но не все. Те, в которых, как нам казалось, зарождалась жизнь, положили на подстилку из хлопка и засунули в сушильную печь, в которой, по возможности, поддерживалась необходимая при высиживании температура.
В последующие дни лично я занимался пашней и всем, что с ней связано. Все вместе мы обрабатывали медвежьи шкуры, ухаживали за страусиными яйцами, не забывая, конечно, и о самом строптивом страусе. Все эти дела, по моему мнению, не терпели отлагательств.
Возделывание почвы оказалось делом нелегким. Подумалось: сколько же усилий затратило человечество, чтобы перейти от пастушества и охоты к земледелию и оседлому образу жизни? Мы выделили под пашню площадь приблизительно в два акра,[65] неподалеку от главной и первой плантации сахарного тростника. На трех отдельных участках поднятой целины засеяли пшеницу, кукурузу и ячмень. Кроме того, мы часто разбрасывали семена просто так, случайно, где придется, если видели взрыхленную почву. Но на настоящие урожаи, конечно, там надеяться не приходилось.
По ту сторону Шакальего ручья было заложено еще две плантации: на одной посадили картофель, на другой — маниок. Неприхотливость этих растений упрощала нам жизнь, из каждого нового урожая отбиралась часть и откладывалась на хранение. Эти плантации находились неподалеку от нашего жилища, мы наблюдали за ними и могли уберечь от бродящих в округе свиней. Быки привыкли к ярму, и вспашка под зерновые прошла по всем правилам; благодатную почву достаточно было пахать на глубину не более четырех вершков.[66] На двух других плантациях требовалась более глубокая вспашка и дополнительные усилия. Тут мы познали правду слов Божьих: «И хлеб твой ты должен есть в поте лица твоего».
Пахотой мы занимались не более двух часов в день, в часы утренней и вечерней прохлады. Днем в центре нашего внимания был Непоседа, как его окрестил Жак. Для его укрощения пришлось принять те же меры, что в свое время оказались необходимыми для орла Фрица: окуривать табачным дымом до потери сознания. Тогда страус опускался на землю и позволял делать с собой все что угодно. Поскольку в оглушенном состоянии он стоял как бы на корточках, мальчики поочередно садились на него верхом и приучали таким образом к верховой езде. Мы сплели для него плотную подстилку из тростника, растяжные ремни подтянули так, чтобы дать возможность легко вставать на ноги, класть голову на твердую грудь, свободно передвигаться. Мы старались ему угодить, подбирая вкусный корм. Первые дни он отказывался, не принимал никаких лакомств, ни крошки пищи и стал таким слабым и хилым, что не сегодня завтра мог умереть. Но наша практичная матушка нашла выход: приготовила из смеси измельченной кукурузы и свежего сливочного масла так называемые каплунные шарики, которые мы засовывали насильно в клюв птицы и осторожно проталкивали дальше. Один раз, второй, третий! Страус стал поправляться, исчезли свирепость и пугливость; перед нами предстало совершенно новое существо — симпатичное, потешное, неуклюжее и преисполненное любопытства. Если раньше он стоял и выбирал, что бы ему попробовать из пищи, то теперь заглатывал даже галечные кругляши. Но больше всего Непоседа любил кукурузу и сладкие желуди. В желудях у нас не было недостатка, мы могли их собрать в любое время и в большом количестве. Вот так и привечали нашего страуса.
Примерно через месяц он стал необычайно послушным, так что я начал обдумывать, как изготовить для него сбрую. Особенно важно было подобрать уздечку и удила. Ничто не подходило для клюва страуса из известных мне образцов, сколько я ни рылся в памяти. Зная, что дневной свет может существенно повлиять на поведение животного, я изготовил из кожи колпачок, который прикрывал голову и часть шеи. По центру колпачка прикрепил два тонких кольца из латуни, по бокам прорезал отверстия для ушей и глаз. Над глазными отверстиями приделал кожаные шоры, в середину которых вшил кусочки внешнего панциря от сухопутной черепахи — их вогнутая сторона была обращена внутрь, чтобы, закрывая шорами глаза, не повредить их. От обеих шор поверх колпака через маленькие колечки тянулись тонкие шнуры, а специальные устройства из рыбьих костей, подобно пружинкам, придавливали шоры, и те закрывались, если их, конечно, специально не оттягивали шнурами. Потом шнуры шор были присоединены к двум крепким ремням, которые, в свою очередь, были прочно пришиты за два больших кольца и протянуты назад, подобно поводьям. Потянешь слегка за правый шнур — откроется шора с правой стороны; потянешь слегка за левый шнур — откроется шора слева. Если держать поводья в руках без напряжения, обе шоры будут открытыми, а если отпустить поводья, обе закрываются. Страус бежал прямо вперед, если шоры не закрывали ему глаза. И тотчас поворачивал в сторону, если свет не попадал хотя бы на один глаз. А если обе шоры закрывали глаза, он немедленно останавливался и не решался ступить ни шагу.
Придуманное снаряжение было довольно сложного устройства. Вопреки ожиданиям, вначале оно вообще не работало. Однако после нескольких тренировок и мелких доделок с каждым днем получалось все лучше и лучше. Потом пришлось переучиваться управлять поводьями: чтобы остановить лошадь, достаточно, например, натянуть поводья, а у страуса нужно было делать наоборот. Мы забывали об этом, допускали ошибки, которые нередко вели к трагикомическим ситуациям.
Теперь следовало изготовить седло особой конструкции. В лучшие времена я, наверное, получил бы патент на звание мастера страусиной упряжи. Не хочу описывать в деталях эту уродливую самоделку. Скажу только, что седло затягивалось ремнями на груди страуса и по обе его стороны на подпругах под крыльями. К передней части седла, которая приходилась на углубление между шеей и корпусом птицы, была пристроена объемная мягкая подкладка. Седло спереди и сзади возвышалось подобно старым турнирным седлам. Для меня было важно предохранить сидящего верхом на страусе от падения.
Естественно, потребовалось немало времени и сил, чтобы приучить страуса к этому новому снаряжению. После всех дрессировок он так уставал, что послушнее привыкал к своей новой роли курьерской лошади. На репетициях он справлялся с заданием великолепно: до Соколиного Гнезда и обратно пробегал в три раза быстрее человека.
Теперь оставалось юридически оформить права на владение страусом. В самом начале Жак хотел получить птицу в собственность. Братья завидовали мальчику. И я воспользовался отцовским авторитетом, чтобы восторжествовала справедливость. Рассудил я так: поскольку Жак был сильнее и взрослее Франца и легче и ловчее Фрица и Эрнста, поскольку он больше других занимался дрессировкой птицы, то он имеет постоянное право пользоваться страусом как всадник. Но в особых случаях, по моему усмотрению, страус мог поступить в мое распоряжение или распоряжение других мальчиков.
Значительно раньше, еще до окончания дрессировки страуса и окончания работ по изготовлению сбруи, Фриц трижды приносил мне из нашей печи-наседки маленьких вылупившихся страусят. Следить за поддержанием в печи нужной температуры входило в его обязанности. Но, к сожалению, два страусиных яйца погибли, один из трех страусят прожил всего день. Выжившие доставили нам много радости. Смешные комочки, неуклюже передвигавшиеся на длинных слабых ногах, серым пушком похожие на гусят. Мы выкармливали их кашей из дробленой кукурузы и сладких желудей, сваренными вкрутую яйцами и размоченным в молоке хлебом, или кассавой.
