Окончательное закрепление положения произошло чисто административным путем. При образовании Казахской ССР, значительная часть территорий, которые раньше относились к Сибири, оказалась северными областями Казахстана. Граница сместилась к северу, сократив наиболее населенную часть Сибири до узкого, в 250-300 километров, коридора. Но это только часть дела. Чисто административно, изучение истории степи, главным образом казахов, но вместе с ними и всех остальных народов, здесь живших, перешло в ведение Академий Наук Казахстана, Узбекистана и Туркменистана. А на долю сибирских историков осталось, де-факто, только археология и история русского завоевания Сибири.

Начиная с 50-х годов XX века такой подход окончательно закрепился, вся дорусская история, известная по письменным памятникам, выпала из поля зрения сибирских историков. Огузы, жившие на Южном Урале и в степях, вплоть до Иртыша, оказались в «ведении» туркменских историков, только потому, что они были связаны с туркменами и Сельджукским государством. Кочевые узбеки, раннее ядро государства которых находилось на территории юга Западной Сибири, оказались в «ведении» узбекских историков. Кыпчаки и казахи оказались в «ведении» казахских историков. Не повезло кимакам, территория каганата которых впоследствии оказалась разделенной между Сибирью и Казахстаном, в итоге чего сибиряки копали кимакские памятники, а казахи занимались письменной историей, кстати говоря, не особо в этом преуспев. Была попытка в 50-х годах «передать» енисейских кыргызов в ведение киргизских историков, правда скоро стало ясно, что ничего хорошего из этого не получится.

Кроме всего этого, в Советском Союзе проводилась целенаправленная политика, при которой основные книжные хранилища создавались в Москве (Библиотека им. Ленина, ныне Российская Государственная Библиотека), в Ленинграде (библиотека Академии Наук – БАН), а в остальных городах проводилась своего рода «регионализация» библиотечных фондов. То есть, поступала преимущественно та литература, которая издавалась по данному региону, и, само собой, издававшаяся на месте, а также определенный набор общеобязательной литературы. Долгое время эта политика казалась оправданной. Ее объясняли тем, что в Москве больше институтов, больше ученых и книги больше нужны. Но, на практике «регионализация» библиотек привела к постепенному падению уровня региональной науки. Де-факто получалось, что таким образом ученые в региональных научных центрах отрезались от новейших достижений, от новинок, от литературы по другим регионам и направлениям.

У нас уже успели позабыть такое любопытное обстоятельство, что когда в регионах создавались научные центры, никто не заботился о создании связей между ними. Например, в конце 50-х годов почти во всех национальных Республиках и автономиях были созданы Научно-исследовательские институты языка, литературы и истории (НИИ-ЯЛИ). Однако, что из этого вышло. Будучи лишенными связей и прямого доступа к библиотекам и архивам, эти институты за 10-15 лет провели полевые исследования, развернули раскопки и поиски. Но быстро выяснилось, что историю всех народов невозможно понять вне связи с другими народами. Это же и в отношении языка, литературы, культуры. А вот связей между институтами почти не было. В итоге, расцвет НИИЯЛИ в 60-х годах быстро сменился их упадком. Например, Хакасский НИИЯЛИ оказался зажат на узкой фактологической базе исследований в Хакасии, и не имея научных связей с Академией Наук Киргизской ССР, не мог решить животрепещущий вопрос о енисейских и семиреченских киргизах. В свою очередь над этим вопросом отдельно работал институт истории АН КиргССР, достиг в этом больших успехов, но и он готового ответа не дал.

Политическая граница, «территориальное» размежевание в исторической науке и «регионализация» фондов привели к тому, что целостность истории региона была утрачена. Тот же Кимакский каганат оказался разорван между учеными двух административных образований. Сибирские археологи изучали археологические памятники, оставленные кимаками, но не могли заниматься историей. И наоборот, казахские историки разрабатывали историю Кимакского каганата, но не могли заниматься археологией. Ни те, ни другие, не имели полного представления о государстве.

О связях между регионами и государствами можно вообще не говорить. В условиях «регионализации» исторической науки это была самая крамольная тема, самая политически опасная. Допускался вплоть до конца 80-х годов XX века только один вид изучения связей – когда и как народы «добровольно присоединились» к России. Вообще, в русской литературе, что по истории, что по археологии и этнографии, установилось стойкое пренебрежительное отношение к тюркским народам Сибири, которое выражается в употреблении таких слов, как «племена», «племенные вожди», «патриархальные отношения», даже «первобытно-общинные отношения» и так далее. Правда, сплошь и рядом оказывается, при внимательном рассмотрении, что «племена» имели сложную социальную организацию, хорошо вооруженное латное войско, орошаемое земледеление, развитую металлургию и вообще господствовали на больших территориях. Этот подход, и ныне распространенный в ученых кругах, блокирует изучение подлинной истории тюркских народов Сибири. Исследователь, взращенный на концепции «первобытно-общинных» отношений в Сибири, просто не в состоянии представить себе, какие широкие и многосторонние связи Сибири с другими регионами существовали в древности. Признаюсь, я тоже находился под влиянием этого представления и мне многих усилий потребовалось на исправление этого взгляда.

Между тем, рассмотрение современной физической карты Западной Сибири, даже без обращения к историческим справкам, показывает, что никакого географического барьера, отделяющего «Сибирь» от «Казахстана» не существует. Это – единая территория, на западе ограниченная отрогами Южного Урала, на востоке – Саяно-Алтаем, на севере упирающаяся в границу таежных и болотных земель на правом берегу Оби. Собственно, Обь является северной границей этой территории, за которой начинаются малопригодные для жизни места. Эту всхомленную степную равнину пересекают с юга на север несколько крупных рек: Тобол, Ишим, Иртыш, Обь и Енисей на самом востоке.

На юге, в самых верховьях этих рек, был водораздел притоков Иртыша, Оби и Сыр-Дарьи, ныне известный под названием Тургайского плато и Казахского мелкосопочника, составляющих Центральный Казахстан. С южных склонов его стекали Сары-су и Тургай, впадавшие в Сыр-Дарью. На западе Казахской степи Эмба и Урал впадают в Каспийское море. Сейчас это место – или фченъ сухая степь, полупустыня, или даже пустыня, а в древности, когда режим увлажнения был другой, верховья левых притоков Оби и правых притоков Сыр-Дарьи, было очень благодатным, богатым травой и водом, местом. Сухие русла показывают, насколько густая там была речная сеть.

На востоке этой области среди отрогов Саяно-Алтая есть несколько крупных речных долин: Оби, Чумыша, Катуни, Томи, Кондомы, Чулыма, Енисея. Из степного левобережья Оби есть лестостепной проход через среднее течение Томи и Чулыма в замкнутую котловину Енисея. Через верховья этих рек есть сообщение с южными склонами Саяно-Алтая.

Собственно, эта территория и есть сибирский Туран, заселенный и освоенный тюрками в период с начала нашей эры до VIII-IX веков. Дальнейший исторический очерк ни в какой мере не претендует на исчерпывающую полноту, а служит, скорее, целям ориентировки.

При сегодняшнем состоянии изучения раннесредневековой истории тюркских народов Сибири и Центральной Азии, трудно охарактеризовать ранние этапы сложения сибирского Турана. Скорее всего, это было связано с передвижением части гуннов на запад, в Семиречье, где образовалась область, населенная т.н. «малосильными гуннами»[29], и далее в низовья Волги. Род Ашина, или «пятьсот семейств Ашина», от которых впоследствии произошли тюрки, в это время переселился из Ордоса (излучины Хуанхэ) на южные склоны Алтая. В долине верхнего Енисея в это время появляются первые тюркоязычные поселенцы, по всей видимости, предки кыргызов. В это время долины Иртыша, Оби, Ишима и Тобола были заселены угро-самодийскими народами.