– Посмотрите туда! Вы видите ее?

Я встала рядом с ней, прищурилась, но не увидела ничего, кроме сплошной стены леса. На таком расстоянии было невозможно различить даже отдельные деревья.

– Что вы там увидели, Жужанна? – спросила я и машинально положила руку ей на плечо.

– Сову! – воскликнула она. – Неужели не видите? Да вон она, справа, притаилась на самой верхушке.

Естественно, я не видела никакой совы и пробормотала банальный комплимент насчет зорких глаз. Жужанне понравились мои слова, хотя они и не были искренними. Ее зоркость я отнесла на счет болезненного воображения. Едва ли она могла разглядеть сову, находившуюся на таком отдалении.

Но меня удивило вовсе не это. Я вдруг обнаружила, что ее увечное плечо стало совершенно нормальным и ничем не отличалось от второго, здорового. Спина Жужанны, уродливо искривленная прежде, практически выпрямилась.

Она повернулась ко мне, и я, стараясь скрыть свое удивление, села рядом. Мы немного поговорили о том, как значительно улучшилось ее состояние. Жужанна посетовала, что у нее пока еще не появился аппетит и она почти ничего не ест. Я рассказала о недавней болезни Аркадия. Жужанна слушала меня с вежливым интересом, однако, как мне показалось, вовсе не была огорчена этим известием. Я также сообщила, что у собаки одного из слуг родились щенята и он с удовольствием отдаст любого понравившегося ей песика. Эту новость Жужанна вообще пропустила мимо ушей. Она продолжала вглядываться в лес, будто что-то там искала.

Я поняла; мне лучше уйти. Жужанна проводила меня до двери. Честное слово, она подросла на несколько дюймов и двигалась без малейшего намека на хромоту.

Увиденное вовсе не обрадовало, а насторожило меня. Такой же была и реакция Дуни. Она выслушала меня, плотно сжав губы. Затем, качая головой, горничная сказала:

– Я тут не все понимаю, доамнэ, но это плохой знак.

Тогда я попросила ее поведать мне, в чем заключается договор – тот самый schwur, о котором она говорила. Она не соглашалась, видимо боясь, что нас могут подслушать. Я повела ее к себе в спальню и заперла дверь изнутри. Но и там Дуня беспокойно оглядывалась на окно. Наконец я все-таки уломала ее. Рассказ горничной поразил меня своей бесхитростностью и каким-то первозданным ужасом. Я попросила ее говорить медленно и записала его почти дословно, постаравшись сохранить и манеру изложения.

Историю про договор со стригоем рассказываю так, как слышала от своей матери, а она – от своей матери, а та – от своей.

Давным-давно – скоро четыре века будет – стригой был обычным человеком, и звали его Влад Третий, поскольку он являлся воеводой, то есть правителем, Валахии – края, что лежит к югу от нас. Но многие называли его Владом Цепешем, или Колосажателем. Сильно его боялись; мстительный он был и кровожадный. Много страшных преступлений он совершил, и за это дали ему прозвище Дракула – сын дьявола.

А еще рассказывали про его невероятную жестокость, особенно к предателям и обманщикам. У неверных жен он приказывал отрезать женские части и кожу заживо сдирать. Тела их привязывали к одному столбу, а содранную кожу – к другому. Так и висели, чтобы все видели и боялись. Еще, бывало, приказывал он воткнуть неверной жене кол между ног, а тот затем у нее изо рта выходил. Кто его власти противился, тех Дракула тоже жестоко казнил: кожу заживо сдирал или на кол сажал. Если женщина с кем согрешила и тайком ребенка родила и про это узнавали, велел Дракула ей кол в спину вогнать, чтобы промеж грудей вышел. А потом и младенца на этот кол насаживали.

Рассказывают, однажды приехали к нему послы итальянские. Сняли шляпы, а под шляпами у них шапочки маленькие. И был у них обычай: шапочки эти никогда и ни перед кем не снимать. Даже перед ихним императором.

– Хороший у вас обычай, – сказал им Дракула. – Сейчас я его еще крепче сделаю.

И приказал своим людям гвоздями прибить послам шапочки прямо к головам.

Хоть и жесток был Дракула, но народ его почитал. Пока он правил, ни обмана, ни воровства в его земле не было. Все боялись суда скорого и жестокого. В те дни, говорили, хоть золото на дороге бросай – никто не посмеет взять. Почитали Дракулу и за справедливое отношение к крестьянам, и за храбрость в битвах против турок. Бесстрашным и умелым воином он был.

Но настал день – Дракула опять воевал с турками – когда слуга его, который к туркам переметнулся, предал своего господина и убил его.

И пошли слухи: мертв Дракула. Но по правде, он все это знал наперед, знал, что так будет. В то время венгерские и молдавские войска ушли и оставили его одного воевать с турками. А еще говорят, так сильно жаждал Дракула крови и власти, что заключил договор с самим дьяволом. И пообещал ему дьявол: будет он пить кровь людскую, и станет бессмертным, и власть его не кончится. Потому Дракула и на смерть так легко пошел. Знал, что скоро поднимется из мертвых.

Так оно и случилось. Стал стригой бессмертным. Взял он свою семью и бежал из Валахии сюда, в Трансильванию. Турки на эти края набегов почти не делали, да и Дракулу здесь не особо знали. А он еще нарочно говорил, что он – не он, а его родной брат. Но люди не верили и меж собой шептались.

И сделался он вскоре хозяином над одной деревней (домнул, по-нашему). Ленивых и непокорных крестьян жестоко наказывал, а к тем, кто верно служил ему, был добр и щедр. Да только все равно настали для жителей этой деревни тяжелые времена. Многие поумирали от укусов стригоя. Узнали про это и в других деревнях и тоже испугались. И не надо было здешним крестьянам щедростей стригоя, разбегались они кто куда. Нашлись храбрые люди, решили бороться с ним. Находились и такие, кто пытался его убить. Стал стригой опасаться за свою жизнь. И что в замке у него творилось, тоже известно сделалось. Стригой умел повелевать чужим разумом, но сила его не бесконечная была: двух-трех человек мог еще удержать, а вот всю деревню – нет. Уже по всей Трансильвании о нем знали. А стригою без свежей крови никак нельзя, иначе помрет с голоду.

И тогда он собрал самых старых и мудрых людей в деревне и предложил им заключить договор. Стригой пообещал, что больше никого из здешних крестьян не тронет, а станет заботиться о них так, как никакой домнул никогда о своих крестьянах не заботился. Еще пообещал он, что волки перестанут нападать на скот. А за это крестьяне должны заманивать в замок чужестранцев и разных других пришлых людей и крепко молчать про договор.

Крестьяне согласились, и с той поры в деревне зажили богато и сытно. Никого больше Дракула не убивал, разве что непослушных, которые поперек воли его шли. Так минуло много лет. Крестьяне забыли, что такое недоедать. Когда Наполеон напал на Трансильванский край, вокруг такой голод страшный был, а мимо нашей деревни все стороной катилось. Волки даже зимой на скот и лошадей не нападали. У крестьян обычай такой появился: отдавать стригою младенцев, которые больными или увечными родились и все равно не жильцы на белом свете. Таких младенцев все больше становится, потому что люди из других мест про договор все-таки узнали и ни женихов, ни невест в нашу деревню теперь не заманишь.

А когда женятся только на своих и замуж только за своих выходят, больные дети не редкость.

И еще пообещал стригой, когда договор заключал: других стригоев не будет. Он один. Так и ему хорошо, и людям. А потому всех, у кого он кровь пил, он потом убивал, колом протыкал и голову отрезал, чтобы не встали.

Но хоть много хорошего своим крестьянам сделал он, а боятся его в деревне. Шепчутся, страшные истории рассказывают про то, как стригой расправляется с теми, кто договор нарушает, кто повредить ему пытается или предостерегает тех, кого он себе в жертву выбрал. Находились смельчаки, хотели убить стригоя, да только он жив, а у них и косточки сгнили. Вслух никто не скажет, а про себя-то многие крестьяне ему смерти желают. С полей его кормятся, на хлебах его жиреют, но все равно мечтают, чтобы он сгинул.