— Надо идти на юг, — сказал Саня. Он сидел напротив меня, волосы сосульками свисали на лицо, путаясь с тенями. Казалось, что они шевелятся. — Мы не выдержим тут всю зиму.

— На юге негры, — сказал Вадим.

— Зима, — возразил Саня, — зимой они тут не остаются постоянно… Олег убил шестерых, а они даже не чухнулись. Ушли, конечно.

— Куда ушли, конкретно? — уточнил я, не поднимая глаз. Мне хотелось есть, но это чувство было далёким и даже уже привычным.

— На юг, — повторил Саня.

— Зимой мы не перейдём Пиренеи.

Саня промолчал, плотнее закутавшись в одеяло, наброшенное на плечи. Он и сам это знал.

— Мы переживём эту зиму, — упрямо, почти заклинающее сказал я. — Верьте мне. Переживём.

Танюшка обняла меня, прижалась. Я закинул её и себя плащом, прикрыл глаза. Тепло костра гладило лицо, и я подумал, что это немного похоже на солнце. Только вот обмороженная часть лица начала болеть, и я, с досадой открыв глаза, отстранился.

Было совсем тихо, даже Олег перестал затачивать шпагу. Танюшка спала у меня на плече, съёжившись под плащом. Вильма глядела в огонь расширенными, остановившимися глазами.

Снег продолжал валить. Мне в голову полезли слова Серёжки Лукьяненко о ядерной зиме. Сейчас бы раздеться, сейчас бы вымыться, сейчас бы на солнышке полежать… А тут даже в туалет сходить проблема, подумал я тоскливо. Снять штаны — уже подвиг…

В щели навеса я увидел, что возле деревьев сидят волки. Не знаю, те или не те, которые не тронули меня в лесу. Они сидели на хвостах и смотрели сюда.

— Ждут, — хмыкнула Вильма. — Как думаешь, князь — дождутся?

— А что, страшно? — усмехнулся я.

— Да нет… Какая разница…

— Думаю, не дождутся, — я потихоньку перевалил Танюшку на лапник, плотнее укрыл плащом — она не проснулась, только поворочалась и что-то буркнула. — Топлива-то хватит?

— Хватит, — успокаивающе ответила Вильма, подбрасывая в костёр пару полешек. — Ложись спать.

— Неохота, — признался я. — Посижу ещё…

Вильма с Серым сегодня были часовыми. Серёжка Лукьяненко, кстати, как раз вошёл в проём навеса снаружи — весь в снегу — и сел у огня, ожесточённо сдирая с рук меховые рукавицы. Откинул капюшон.

— Небось, сами не рады, что с нами связались? — поинтересовался я.

— Кто скажет, где лучше, где хуже? — философски высказался Сергей, протягивая руки к огню. — Мы, по крайней мере, ещё живы, князь.

— "Князь", — хмыкнул я, вороша палкой угли с краю костра. Угли стреляли синеватыми язычками пламени, а потом на конце палки расцвёл алый огонь. — "Жили двенадцать разбойников, жил Кудеяр-атаман…" Читал?

— "Кому на Руси жить хорошо", — кивнул Сергей. — Следствие по этому вопросу ещё будет проведено.

— Юморист, — я бросил палку в огонь. — Лен, ты спишь?

— Тебе какая нужна? — буркнула Власенкова. Она тоже ещё не спала.

— Ты, — определил я. Ленка вяло погрозила:

— Я Олегу скажу, что ко мне пристают.

— Какому Олегу? — со смехом поинтересовался Сергей.

— С едой что? — вполголоса спросил я.

— П…ц, — так же вполголоса ответила она. — По мелочи дня на два осталось, только чтоб с ног не попадать… — она вздохнула: — Ну до чего же тут охота мерзкая!.. Знаешь что, Олег? — она снова вздохнула. — Пора на кору переходить.

— Дожили, — обречённо сказал я. — Ну, переходить, как переходить… Кажется, сосновую заболонь можно варить и есть… только воду сливать раза три… — я вдруг засмеялся, и Ленка через секунду тоже захихикала.

— Ты чего? — сквозь смех спросила она.

— А что ещё остаётся? — я продолжал улыбаться. — Серый прав: мы, по крайней мере, ещё живы!

* * *

Просыпаться по утрам всегда было трудно — я имею в виду, зимой, этой зимой. Был серый рассвет — по крайней мере, так казалось, что рассвет, снег продолжал валить, почти ничего не было видно. На спальнике местами тоже лежал снег. Костёр горел хотя и широким, но каким-то бледным, умирающим пламенем. Возле огня грелись несколько человек. Ленка Власенкова что-то готовила… а меня вдруг охватило чувство острой жалости ко всем своим. То ли сейчас, в утреннем неверном свете, мне так казалось, то ли на самом деле так было, но лица у всех выглядели исхудавшими и обветренными. "А ведь мы голодаем, — отчётливо подумал я. — Мы на сама деле, по-настоящему голодаем. Вот чёрт…"

Надо было вставать. Вставать.

— Танюшка, — я толкнул её локтем. — Встаём.

— Я не сплю, — Танюшка завозилась. — Сейчас встаём…

…Голодному человеку холод кажется в несколько раз холоднее. Это действительно так. Если живёшь зимой на проклятом "свежем воздухе", есть нужно много и относительно разнообразно. Или хотя бы просто — много. Если есть нечего — подкрадывается вялость, нежелание что-либо делать… И, если не заставить себя подняться, то можно остаться лежать навсегда. Но и бесконечно заставлять себя у голодного человека тоже не получится. Ми пили омерзительную настойку из еловых иголок и веточек — средство от цинги, изготовленное Ленкой и Ингрид. Гадость была просто невероятной — наверное, хинин, и тот лучше — но вариантов просто не имелось, как не имелось у нас и запаса овощей, как прошлой зимой (странным было то, кстати, что, как я с изумлением заметил, мы вообще-то ничем не болели!) Приходилось тянуть эту фигню, причём обе девчонки стояли над душой, чтоб допивали до конца.

— Лыжами займусь, — сказал Вадим, поднимаясь и украдкой выплёскивая из котелка примерно глоток остатка. — Без них всё-таки плохо. Андрей, поможешь? — кивнул он Альхимовичу. Тот наклонил голову. — И ещё Олега возьмём… Идёшь, Фирс?

— Иду, — Олег Фирсов встал, поправляя перевязь с метательными ножами. — Дашь топор, тёзка? — он подтолкнул Крыгина.

— Держи, — Олег перекинул ему оружие. — Поймал? Чё вякаешь?

Я решительно допил остаток смолистой мерзости, подышал и тоже поднялся. Надо было распределять всех по дневным работам.

* * *

Вадим был прав насчёт лыж. Без них пробираться по лесу было очень трудно, я почти пожалел, что взял с собой Танюшку. Но, когда я оглянулся, то обнаружил, что она совершенно хладнокровно лезет по сугробам, держа на плече заряженную аркебузу.

— Хорошая ты всё-таки у меня, Тань, — вырвалось, и я смутился, но она рассмеялась и молча пожала плечами, на которые падал снег — красивыми, крупными хлопьями.

Лес. Снег. Синеватый полудень-полусумрак.

В широком плоском логу мягко позванивал ручей, выныривавший из-под гранитных глыб и почти тут же скрывавшийся подо льдом. Я присел, сдёрнул крагу, зачерпнул воды, пахнущей морозом и вкусной.

— Вымер лес, — сказала Танюшка. — Ну никого… Как ты это объяснишь, Олег?

— Никак, — я встал. Глядя с улыбкой ей в лицо, вспомнил: — " - Долго ли мука сея, протопоп, будет? — и я говорю: — Марковна, до самыя до смерти!"

— Добро, Николаич, — вздохнула Танюшка, — ино ещё побредём… — и, засмеявшись, добавила: — Как ты меня доставал этим "Житиём…"! Я, если честно, не верила, что мальчишка в тринадцать лет может серьёзно этим увлекаться. Думала — дурака валяешь, чтоб впечатление произвести… — она вдруг перестала смеяться и задумчиво повторила: — Долго ли мука сея, протопоп, будет? — Марковна, до самыя до смерти! — Добро… ино ещё побредём… А слова-то великолепные… Что с ним, с Аввакумом,

случилось-то?

— Сожгли, — коротко ответил я.

— Нормально, — спокойно ответила она. — Ну? Ещё побредём?

— Повезло мне с тобой — как Аввакуму с его Марковной, — вздохнул я, перешагивая ручей: — Руку подать?

Она фыркнула, сделала лёгкий прыжок… и тяжело села в снег, удивлённо моргая:

— Голова закружилась…

— Вставай, — я поднял её. — Есть хочешь?

— Не хочу…

— Значит, очень хочешь, — констатировал я, забираясь в поясную сумку. — На. Ешь, — я достал полосу вяленого мяса и отвёл глаза. Слышно было, как Танюшка сглотнула.

— Пополам… — жалобно сказала она.

— Ешь, Тань, — мягко сказал я. — Ешь, ешь…