Ну и молодчина же ты! Сделала все сама, душечка? Как же, наверное, гордилась Цисси. Он тебя не стоил, милая, но ты это и сама, конечно, знаешь. Совершенно чудесно, я тебе скажу, что ты наподдала под зад этому дерьмовому ублюдку.

Хотелось бы мне сказать, что я так же управилась со всем тем, что было между мной и Говардом. Думаю, ты кое-что об этом слышала, почти все, кажется, знают. К сожалению.

Разумеется, история была крайне неприличная. Обычно я довольно хорошо умею разрубать запутанные отношения, ты сама знаешь. Но не в этот раз. Боюсь, бедный Говард и впрямь забрался мне в душу. Что правда, то правда, он был моей слабостью.

Господи, ты это слышала?

Ты слышала, как я такое говорю?

И вправду бедный Говард! У меня до сих пор слабость к этому сукину сыну или была бы, будь он еще жив. Пора взглянуть правде в глаза, пройдет еще пару месяцев, прежде чем мне удастся перестать думать о нем. Определенно месяцев. Можешь мне поверить.

Эти его печальные глаза, ну, всегда, всегда заставляли меня растаять. Я просто ничего не могла с собой поделать, какую бы непростительную, паршивую гадость он ни выкинул, эти проклятые печальные глаза всегда глядели мне прямо в душу. Всегда, черт побери! Правду сказать, он был совсем как приблудный щенок.

Как бы то ни было, когда Маффин увидела, что я в затруднении, она немедленно пришла ко мне на помощь и враз со всем покончила. Она была чудесна, разумеется, просто неподражаема.

Честно говоря, тебе, правда, стоило поглядеть на выражение лица Говарда. Говорю тебе, это было как из фильма «Крик». Думаю, я никогда не видела такого полного и абсолютного потрясения.

И никаких тогда уж печальных взглядов, милая, – у него просто времени не оставалось ни на что, когда Маффин бросилась на него как будто со всех сторон, просто превратилась в белое расплывчатое пятнышко. А Говард – сплошные выпученные глаза, оскаленный рот, и руками машет во все стороны в попытке от нее отмахнуться!

Удивительно, ну просто невероятно то, что на самом деле она так ни разу и не коснулась этого ублюдка! Не оставила на нем ни царапинки, ничего, что могло бы навести кого-то на какие-то мысли.

И это было так забавно, понимаешь, потому что я ну совершенно точно знала, к чему она клонит. Словно смотреть фильм по ночному каналу, который ты уже видела в кинотеатре.

Она так ловко им маневрировала, дорогая! Она просто загоняла его, словно чудненькая маленькая овчарка. От самого бара, по ковру в гостиной, на террасу, а там он перевалился на перила и со всего маху – и с каким грохотом! – плюхнулся прямо на крышу такси, припаркованного у нас под окнами.

Могу только надеяться, что водитель был вроде того тупицы, что вот только что не смог найти ресторан, честно-пречестно. Крыша такси от удара прогнулась, а жалкий огонек на крыше замигал, завертелся, будто желтая лампочка на рождественской елке. А Говард, ну он, раззявив рот, все пялился на меня, из обломков.

Конечно, теперь его печальный вид сыграл мне на руку, душенька. Это было мило, уж поверь мне. Полицейские поспрашивали в округе и узнали, каким всегда бедный Говард был мрачным, каким депрессивным, и, разумеется, они поняли, как я всегда старалась подставить ему плечо, какая я всегда была чуткая и отзывчивая, и вот вердикт: смерть в результате самоубийства!

Если бы только все в жизни проблемы разрешались так легко.

Так что с романом было покончено. И Говардом тоже. С возмездием покончено. Покончено раз и навсегда. Благодарение Богу, что у меня есть Маффин, вот и все, что я могу сказать.

Нам ведь так повезло, правда?

О черт, вот снова идет Жак со своим треклятым меню. Ты уверена, что тебе по силам, дорогая? Ну ладно. Тогда хорошо. Если уж на то пошло, мне и вовсе не нужна эта чертова папка, я и так в точности знаю, чего хочу. Я закажу белокорого палтуса на гриле, Жак, с вашим чудным горчичным соусом. Вы знаете, о каком я говорю.

Что ж, если его, случаем, нет сегодня в вашем драгоценном меню, уверена, что ваш шеф его приготовит, вы ведь ему – это передадите? А ты не хочешь попробовать палтуса, дорогая? Хорошо. Тебе он понравится. И бутылку старого доброго «Мэрсо», Жак. Съешь какой-нибудь салат, дорогая? И вкусный салат, Жак. Да, для нас обеих. Конечно, для нас обеих. Что-нибудь легкое, разумеется. Спасибо, Жак.

Маффин так до конца мне еще и не простила это мое прегрешение. Боюсь, ее дурное настроение нельзя отнести только лишь за счет дождя, но я ее не виню. В конце концов, не прошло еще и трех недель с тех пор, как это случилось, и к тому же она уже начинает смягчаться. Она даже подарила мне довольно нежный взгляд сегодня утром, прямо перед тем как я ушла из квартиры, чтобы встретиться с тобой. Надеюсь, мы помиримся. Мы с Маффин всегда миримся.

Разумеется, есть и такие, кто на это не способен.

Ты ведь слышала о Мэдди и Кларе.

Как, правда не слышала? Бог мой, да где же ты была, милочка? Я думала, это известно всем и каждому. Ну да, конечно, ты была на юге Франции. И утреннюю «Пост» ты сегодня тоже, очевидно, не читала.

Ну, я не думала, что мне придется об этом говорить, но лучше я введу тебя в курс дела прежде, чем рассказывать о вчерашней ночи. Потом я расскажу, что, по-моему, нам нужно сделать.

Если уж на то пошло, мы абсолютно точно должны это сделать, и я уверена, ты со мной согласишься, как только узнаешь всю историю.

Право, мы должны это сделать.

Так вот, бедняжка Мэдди, похоже, по уши влюбилась в одного человека, которого она повстречала на каникулах в Рио прошлой зимой. Эта бедная дурочка втюрилась в него совершенно и безнадежно и не могла этого пережить, сколь бы ни старалась. Прямо поглупела из-за него, дуреха несчастная, будто восторженная школьница.

Боже, ты бы видела их вдвоем, это было ужасно. Просто ужасающе глядеть, как взрослая особа вроде Мэдди глаз не сводит с совершенно ординарного мужичонки, а на лице у нее ну просто невероятное обожание. Не могу не сказать, от этого просто тошнило. Сблевать хотелось на них обоих.

Клара довольно долго со всем этим мирилась. Кто угодно скажет, что она действительно крайне терпима и очень, ну очень отзывчива, но этот чертов роман все тянулся и тянулся, и Мэдди все глубже и глубже увязала в нем, точно в болоте. И становилось все более очевидно, что терпение Клары на исходе, и, разумеется, мы все уже начали волноваться из-за того, что она может натворить.

Нам всем известно, что давить на них можно лишь до определенного момента.

Мэдди позвонила мне спросить, не можем ли мы выпить чаю у Пьера, ты это место знаешь, такая чудная забавная чайная с trompe l’oeil стенами и потолком? Сказала, что хочет поговорить со мной о происходящем, и, разумеется, я ухватилась за такую возможность, потому что, как и всем нам, мне до смерти не терпелось узнать все грязные подробности.

Бог мой, бедняжка была так бледна, так напугана. Страшно видеть хорошенькую женщину в таком смятении, как, по-твоему? Я хочу сказать, она на самом деле то и дело закусывала губу и кусала пальцы, во имя неба! И ее глаза так и рыскали, не переставая, по балкону вдоль стены, по лестнице, она все бросала быстрые ищущие взгляды на пол и на двери.

Не ней было платье с длинными рукавами, а не в обычае Мэдди носить длинные рукава. Кто с такими, как у нее, прекрасными руками станет носить длинные рукава, да еще в самую жару? Она, наверное, заметила, что я заметила, потому что после того как она окончила обыскивать глазами чайную, она положила руку на стол, а потом, оттянув длинный рукав, показала мне пересекающиеся белые повязки и страшные гадкие красные царапины под ними.

Она уставилась на эту свою руку с такой чудно яростной миной – ну прямо из «Медеи», уверяю тебя – и сказала, нет, даже прошипела потрясающе, по-кошачьи: «Это меня расцарапала Клара! Шрамы останутся навсегда!»

Тут она прямо-таки дернула рукав вниз, закрывая все эти повязки, пластыри и шрамы, и заговорила, и говорила, и говорила о том, как нечестно ведет себя Клара, и как она, Мэдди, не намерена больше с этим мириться, и как она, взрослая женщина, может делать что пожелает, и все такое, в общем, гора обычного утомительного мусора.