– Может быть, это что-то и изменит, – все-таки предположил он.

– Ты тоже думаешь, что он выставил нас из дому, потому что действительно сомневается в том, кто Сонькин отец?

– Он, по крайней мере, именно так и говорит. И то, что ты очень изменилась, что совсем не этого он ожидал.

– Что? А чего он ожидал? – удивилась я.

– Не знаю. Нет, ничего не могу сказать, – заюлил Алексей. На том мы и попрощались. Потом еще звонил Яков Львович, благородный отец человечной Ядвиги, звонил только затем, чтобы сказать: он уверен, что все образуется, и мне надо сделать все-таки эту экспертизу, раз уж у него внук – такой болван упертый. Со мной говорило много разных людей, в том числе какая-то странная женщина, представившаяся психологом от Ядвиги Яковлевны. Она пообещала решить все мои проблемы и долго спрашивала про то, как мама меня рожала. Долго ли, коротко ли, не было ли каких родовых травм.

– А зачем это? – не поняла я, но психологиня сказала, что все это очень важно, что-то приплела про карму и сообщила, что сеансы с ней стоят по тысяче рублей.

– Звоните сразу, как надумаете. Мы вернем вам мужа, – пообещала она, и от одних этих слов мне захотелось броситься проплатить сразу сеансов так сорок. Чтобы вернуть мужа, я была готова на все. Но, правда, не могу сказать, чтобы я как-то ей поверила. Все же генетический анализ представлялся мне средством куда более действенным, хоть и довольно унизительным для меня. Таким образом, поток желающих помочь молодой семье в кризисе (все решили именовать произошедшее именно так) начал иссякать и завершился на моей лучшей и любимой подруге Люське, по которой я уже совсем истосковалась. Привыкла я как-то за всю жизнь плакать именно на ее плече. Людмила была девушкой самостоятельной, уверенной в себе. Она работала в финансовом отделе большой компании, торгующей автомобилями, очень искусно материлась, когда ее кто-то подрезал на дороге, курила тонкие сигаретки с ментолом и вообще знала жизнь куда лучше, чем я. Когда мы были маленькими, доходило даже до того, что папа пытался запретить мне с Люськой дружить. Она начала курить, когда поступила в институт. У нее еще в школе был бойфренд со всеми вытекающими отсюда поцелуями и потерями невинности, пока родители на даче. Папа никогда не одобрял ее, а я только на ней, можно сказать, и держалась. Она, как глоток свежего беспокойного ветра, всегда оживляла мою жизнь. И вот она приехала наконец из отпуска, накатавшись на лыжах где-то в Финляндии. С удивлением обнаружив по возвращении меня в невменяемом состоянии, в апатии, прямо у себя под носом, она обрадовалась и немедленно вознамерилась меня спасти. Как всегда.

– Тебе следует понять, что это не ты должна бегать за ним, а он за тобой. Ты что, в своем уме – так убиваться? Не стоит этого ни один мужик, – бодрым голосом внушала она, всматриваясь в мое лицо.

– Знаешь, как я тебе рада! – жалко улыбалась я, остро вдруг почувствовав, как не соответствую я ни ее силе, ни миру, в котором она живет. Вместе с ней в мою маленькую, пропахшую детскими смесями комнату ворвался кусочек свободы, и теперь ему было неуютно и тесно здесь.

– Она мне рада! – фыркнула Люська, впрочем, довольная. – Еще бы. Все тебе тут мозги накрутили или еще нет?

– Все, – кивнула я.

– И какие планы?

– Ты не знаешь, где делают генетическую экспертизу? – поделилась планами я. Люська от возмущения открыла рот и забыла его закрыть. Я продолжила, пока она не пришла в себя и не смешала меня с грязью. – Люсь, я ничего не могу с собой поделать. И не хочу по нему убиваться, хочу, знаешь, как-то прийти в себя, освободиться, снова зажить, но не могу, никак, и все. Не получается ничего. Как подумаю, что между нами все кончено, так хочется волком выть. Я люблю его.

– Как все запущено, – всплеснула руками Люська, справившись с собой.

– Я хочу сделать эту экспертизу, – жалобно кивнула я. – Ты мне поможешь?

– Лучше бы ты себе маникюр сделала! – укоризненно кольнула она. – Ты себя в зеркало давно видела?

– Маникюр мне не поможет.

– Почему? – возмутилась она.

– Да потому! Посмотри на меня, – всхлипнула я. – Я хоть с маникюром, хоть без красавицей не стану.

– Но не в этом же дело!

– А в чем?

– Надо же как-то порадовать себя, – нерешительно добавила она, глядя на то, как я реву, а слезы катятся по щекам.

– Я не могу без него. Я люблю его.

– Господи, что ж такое! Ладно-ладно, я не против. Хочешь экспертизу – будет тебе экспертиза. Я все узнаю, если ты выполнишь одно мое условие. – Люська хлопнула в ладоши и с хитрой улыбкой осмотрела меня с головы до ног.

– Какое условие? – насторожилась я.

– Очень простое. Ну-ка, вставай, – скомандовала она и дернула меня за рукав халата.

– Зачем?

– Пойдем со мной. – Она потащила меня куда-то через мамину комнату, мимо Нинки, с укором глядящей на нас из-за своей двери.

– Опять что-то затеяли! – фыркнула она. – Вечно эта Люська.

– Привет, Нинуль, – хмыкнула Люська и подмигнула мне. Ей уж точно сам черт не страшен, куда там моей сестре. – Ну-ка брысь, – шикнула она на Батхеда, застрявшего в дверях ванной.

– И что ты хочешь от меня? Окатишь холодной водой? – испугалась я. Людмилка выглядела весьма решительно.

– Давай смотри, – сказала она и кивнула куда-то в сторону. Я оглянулась и уперлась взглядом в себя.

– Ой! – вздрогнула я.

– Нравится?

– Не очень, – призналась я шепотом и попыталась отвернуться.

– Не-а, смотри внимательно. Что ты там видишь? – спросила Люська, как натуральный гестаповец.

Из нашего зеркала, которое, как назло, было достаточно большим, на меня исподлобья испуганно смотрела особа женского полу со взъерошенными тусклыми серыми волосами, к тому же жирными и давно не мытыми. Бледное лицо выгодно оттеняли густые синяки под глазами, голубыми, но какими-то потускневшими и оплывшими от бесконечных слез.

– Может, хватит? – жалобно попросила я.

– Нет, ты обрати внимание, в чем ты.

– Но я же дома, – попыталась защититься я. – Я же в печали.

– И что? Чем ты заляпала этот халат? Как давно на нем эти дырки? И куда ты дела пуговицы? Ведь ты же всегда была аккуратистка? Что с тобой произошло? И как давно? Эти три недели?

– Ну… да, – неуверенно сказала я, вдруг осознав, что это не так. Как давно я стала такой? Сухие губы, сухая от мороза кожа, а я даже не помню, где мой крем. Я поправилась после родов, я не влезаю ни в какую одежду, да и до родов со мной что-то было не так. Денис постоянно говорит, что я одеваюсь просто ужасно, так оно и было. Да что там, так оно и есть!

– Или больше? Ты что же, дорогая моя, так себя запустила?

– Может быть, он из-за этого меня бросил? – предположила я. – Я так старалась, но… у меня просто нет сил. Я ничего не могу.

– Ну ты и дура. При чем тут он? Ты сама-то себе как, нравишься?

– Да что ты. Нет, конечно, – вытаращилась я. Мысль, что я могу нравиться себе, меня несколько даже насмешила. Ведь ясно же, что я самый нелепый и никудышный представитель женского рода, а если внимательно посмотреть в зеркало, то явно еще и испорченный. Полный ужас, как тут можно нравиться. Хоть бы даже и себе.

– Ты очень изменилась.

– Что же мне делать? – Я снова почувствовала, что сейчас расплачусь.

– О, только не это, – нахмурилась Люська. – Поехали-ка ко мне.

– Но как же Сонька? – растерялась я. Однако, если за дело берется Людмила, проблемы решаются сами собой.

– Что, у меня дома одному ребенку не поползать? – удивилась она. – Возьмем с собой.

– Ладно, – согласилась я. Больше чем за две недели я практически никуда не выходила, только принимала звонки и визиты людей, которые в один голос убеждали меня, что я должна внять мужней просьбе и сделать тест. А также выслушивала мамины и Нинины упреки в том, что с мужем никак нельзя вести себя так, как это делаю я. Мама полоскала мне мозги, желая мне добра, Нина – стремясь добиться, чтобы я убралась опять из нашего дома. Собственно говоря, Люся тоже явно собиралась промывать мне мозги, но в ее исполнении я этого, пожалуй, даже хотела.