— Ну ты хватил, — улыбнулся Всеволод. — В России бардель такой... Она, как от чумы, бьется в лихорадке.

— Да пойми же ты, дети не виноваты, что родились в этой стране. И сегодня им нужно радостное детство, а не завтра.

— Ну, не так мрачно, Влад. Я верю, что многие из них станут нормальными гражданами. Вспомни, в августе у Белого дома стояли пацаны, которые сделали свой выбор. Да и ты не дашь им пропасть поодиночке. Как там говорится: на таких чудиках Земля держится, — сказал Сева и похлопал Влада по плечу.

— Знаешь, — сказал Влад, тяжело вздохнув, — я тоже сдавать стал. Иногда мне кажется, будто я раньше жил в каком-то добром племени. И вот пришел в город, став чужаком в той среде, в которую окунулся. Я жил со своей верой, а им плевать на мою веру, они хотят меня переделать, ломают и бьют по самым ценным чувствам: любви, дружбе, вере и доброте. Когда я шел в милицию, то думал, что буду защищать закон, а послужив немного, понял, что порой те, кто пригрелся у закона, подонки всякие, сами нарушают его. Я стал ненавидеть эту службу из-за этих подонков, из-за тех, у кого власть, ментов гнилых. Чтобы не прослыть среди них чудиком, вроде как с прибабахом, я сам стал нарушать закон. И если все в ногу, то и ты должен с ними шагать. Но вдруг однажды почувствовал себя подонком и мразью. А я не хочу этого. Как трудно быть милиционером и как легко стать ментом, особенно в этом прогнившем приемнике!..

— Уходи, ты и так уже нахлебался, — посоветовал Всеволод. — И хватит тебе «риска и тревожных будней». Армия тебя наградила переломом позвоночника, а милиция — ранениями. Давай к нам, ты же можешь писать. Хотя у нас тоже неспокойная работа. Но я знаю, что ты неприспособлен к спокойной жизни.

— Да я вот тоже думаю, что пора уходить, — вздохнул Влад. — Только вот пацаны... Один мне так и сказал: «Вы уйдете, а как мы?..»

— Подожди, подожди, но ты же всех не прикроешь? Сколько их по детдомам и интернатам!

— Я, скорее всего, в свой интернат пойду. Я думаю, что пацанов надо сначала воспитывать, чтобы они не попадали в приемники, «спецухи». Это лучше, чем их видеть, как говорят чинуши, «социально опасными». И потом там еще работают те, кто меня воспитал. Я их до сих пор помню. Они были для нас не воспитателями, а старшими друзьями. Они верили в нас и передавали нам эту веру, чтобы мы с ней прошли по жизни.

— Ты веришь, что там ничего не изменилось, в твоем интернате? — удивился Всеволод.

— Знаешь, верю! Это самое страшное — жить без веры. Жизнь делают люди. Я считаю, какие люди, такое и время.

— Что ж, Влад, я верю в тебя, а с милицией ты развязывайся.

— Вот помогу Саньке и подам рапорт. Всеволод, тут такое дело, парень один...

И Влад рассказал ему о Саньке.

Всеволод слушал его внимательно, и по тому, что он стал чаще курить, Влад догадался, что судьба Саньки взволновала его.

— Влад, я постараюсь тебе помочь! — сказал Сева, дослушав его рассказ.

— Не мне, а Саньке надо.

— Я помогу вам, — уточнил он.

Они попрощались, и старшина поспешил в прокуратуру.

«Только бы Давыд Леонидович был на месте», — думал Влад. Подходя к мрачному зданию прокуратуры, он заметил в дверях знакомую фигуру.

— Давыд Леонидыч! — окликнул его Влад и побежал ему навстречу.

Седовласый мужчина в роговых очках, с посеребренными усами и волевым подбородком оглянулся и, улыбаясь, протянул руку подбежавшему Владу.

— Ты ко мне? — спросил он. — Извини, но я сейчас уезжаю. Приди завтра. Поговорим. Хорошо?

— Давыд Леонидыч, это очень срочно. Надо помочь пареньку! — с надеждой в голосе, попросил Влад.

— Что, опять кто-то попал в мафию? И старшина Владин решил его вытащить? — улыбаясь, спросил прокурор.

— Почти угадали. Только мафия называется «правоохранительные органы», откуда труднее выбраться, — с нервозностью в голосе ответил Влад.

Давыд Леонидыч задумался, внимательно посмотрел на возбужденное лицо Влада.

— Хорошо, садись в машину, по дороге расскажешь, — словно что-то решив, произнес прокурор.

Влад разместился на заднем сиденье черной «Волги».

— Что, поехали, Давыд Леонидыч? — спросил водитель.

— Да-да, поехали, Сережа, — он обернулся к старшине: — Я слушаю тебя, Влад.

Влад стал рассказывать, осторожно подбирая слова. Еще до встречи он решил умолчать о гибели Марселя и его дружков на кордоне. Он не хотел нарушать слово, данное деду Даниле, сказавшему тогда: «Пусть эта падаль и гниет здесь. Никто их искать-то не будет. Они при жизни были мертвяками...» Влад волновался. Ему хотелось, чтобы Давыд Леонидович все понял и поверил им с Санькой.

Прокурор задумчиво слушал Влада. Водитель Сергей испытующе поглядывал на своего начальника.

— Ну вот и все, Давыд Леонидыч. А сейчас этот паренек сидит в «дисциплинарке» и ждет, когда его отправят обратно в «спецуху», — закончил свой рассказ Влад.

— То, что ты мне рассказал, все правда? — спросил прокурор и, обернувшись, пристально посмотрел на Влада. — Как бы не получилось, как в той истории с Шумаковым: ты ему поверил, а он тебя подвел.

— Это правда, слово даю! — заверил Влад.

— Тебе бы книжку об этом написать, прямо, как в кино. Беспредел, погони, любовь и дядя милиционер-заступник, — усмехнулся Давыд Леонидович.

— Да кому нужно это кино на голодный желудок и больную голову? Киношникам сейчас конъюнктуру подавай, боевики штатовские, — в тон ему ответил Влад.

— Ну что ж, будем выходить на комиссию по делам несовершеннолетних, — сказал прокурор. — Попробуем поверить парню.

— Такому парню можно поверить, — с уверенностью в голосе произнес водитель.

— Так, значит, вдвоем на меня? Нечестно! Ладно, сдаюсь, — и он, рассмеявшись, поднял руки вверх. — Я же сказал, что постараюсь помочь.

Смутное беспокойство охватило Влада, когда он подъехал к своей остановке. Пробежав по аллее и поднявшись по небольшой лестнице, он поднял глаза на свои окна на третьем этаже, но не увидел ни матери, ни сына. Мать встретила его у дверей, надрывно выкрикнула:

— У тебя совесть есть?! Что же ты делаешь?

— Мам, я не смог... — начал было оправдываться Влад, но она повернулась и ушла в свою комнату, откуда навстречу отцу выбежал Ник. Влад прижал сына к себе, и малыш зашептал ему на ухо:

— Бабушка все плачет и лекарства пьет. Я тоже соскучился.

Влад вместе с Ником вошел в комнату матери. На тумбочке среди лекарств он заметил флакончик с синей этикеткой «Валокордин». Мать легла на кровать и беззвучно заплакала.

У Влада к горлу подкатил комок. Он опустился перед ней на колени и, уткнувшись головой в ее руки, зашептал:

— Мама, любимая моя, родная, прости меня, пожалуйста. Пойми, я должен был остаться на ночь, чтобы помочь парню.

— А о нас ты подумал, мы что, не живые? — роняя слезы, произнесла мать.

Влад тяжело вздохнул и присел на постель к матери.

— Мама, я, честно, забыл тебе позвонить. Тут было такое дело...

И Влад рассказал матери о судьбе Саньки. Мать постепенно успокоилась и внимательно посмотрела на сына.

— И потом, мама, этой доброте научила меня ты.

— Да, сынок, я научила, но ты чересчур уж добрый. И когда ты делаешь доброе дело, не забывай тех, кто рядом с тобой живет.

Ужинать они сели все вместе. Мама напекла блинов и заварила индийский чай. Лицо ее посветлело, и глаза по-доброму смотрели на сына и внука. После ужина Влад уложил Ника спать и вернулся на кухню, где они долго разговаривали с матерью. Она рассказала ему о своем детстве в Курманово и о том, как она успела выехать оттуда до трагического взрыва 1957 года, хотя с 1948 жители деревни пользовались водой из реки, куда сбрасывались отходы. Влад узнал о ее тяжелом замужестве и о не добром отношении к ней родных отца. Но она никого не осуждала, говоря, что Аллах их накажет. Потом она вспомнила про детство Влада, который доставлял немало забот, и только далеко за полночь мать спохватилась, что сыну завтра на службу. Влад подошел к матери и, склонив голову на ее добрые руки, прошептал: