Тем временем сержант Хэс искал по городу серый «кадиллак», хотя не верил в его причастность к убийству. Больше всего он надеялся, что найти машину ему помогут газеты, которые уже опубликовали сообщения о преступлении. Один любопытный факт вселил в полицию надежду, что с помощью этого «кадиллака» они сумеют выйти на преступника. Чистильщик с улицы, услышав или прочитав о том, что на заднем сиденье «кадиллака» были сложены рыболовные принадлежности, сообщил, что нашел две целые и исправные удочки у тротуара Центрального парка около Коламбус-Сайкл. Сразу возник вопрос: принадлежали ли эти удочки к тем, которые видел в «кадиллаке» полицейский Мак-Лолин? Владелец «кадиллака» мог потерять их, когда удирал после убийства, но, с другой стороны, их мог потерять любой шофер, который проезжал мимо Центрального парка. Никакой дальнейшей информации не последовало, и к утру следующего дня дело продолжало оставаться на том же уровне, что и в день обнаружения трупа.

Утром Вэнс послал Карри за газетами, а потом целый час обсуждал различные аспекты преступления. Для Вэнса чтение газет было настолько необычным занятием, что я не сумел скрыть изумления при виде того, чем он занимается.

– Нет, дорогой старина Ван, – лениво пояснил он, – я не стал сентиментальным, я даже не стал более гуманным, хотя это слово сегодня ошибочно звучит на все лады. Я не могу согласиться с Теренцием: homo sum, humani nihil a me alienum puto[13], потому что я видел много всего, что они именуют гуманизмом. Видите ли, Ван, это маленькое оживление в связи с преступлением очень интересно или, как пишут в журналах, очень интригующе, фу, какое дикое слово! Ван, вы просто обязаны прочесть это интервью с сержантом Хэсом. Он занял целую колонку словами: «Я ничего не знаю». Бесценный парень! Я просто начинаю нежно любить его.

– Может быть, Хэс скрывает свои знания, как хитрый дипломат, – высказал я предположение.

– Нет, – отозвался Вэнс и печально покачал головой. – Человек с его тщеславием не удержался бы от соблазна известить о своих способностях весь мир хотя бы из-за того же гуманизма и из желания добиться справедливости. Для него было бы мукой промолчать об этом.

– Во всяком случае, Маркхэм может знать или подозревать что-либо такое, о чем следует временно умолчать, – не сдавался я.

Вэнс на мгновение задумался.

– Да, в этом нет ничего невозможного, – согласился он. – И он держится в стороне от этой журналистской говорильни. Может быть, мы основательно вникнем в это дело, а, Ван?

Он подошел к телефону, набрал номер прокуратуры, и я слышал, как он договаривался с Маркхэмом о встрече за ланчем в «Стюйвезант-клубе».

– А как насчет статуэтки Надельманна у Штирмера? – спросил я, вспомнив о причине, которая привела меня в это утро в дом Вэнса.

– Сегодня у меня нет настроения заниматься греческими безделушками, – ответил он и снова уткнулся в газету.

Сказать, что я был удивлен его поведением, – значит не сказать ничего. За все время нашего знакомства я не помню случая, чтобы он отказался разговаривать или рассматривать какой бы то ни было предмет искусства. Однако сейчас это случилось. Я был достаточно сообразителен, чтобы понять, насколько интенсивно работает его ум, и перестал донимать его.

Маркхэм немного опоздал; когда он прибыл в клуб, мы с Вэнсом уже сидели в углу за нашим любимым столиком.

– Приветствую вас, мой милый Ликург, – встретил его Вэнс. – Что нового ожидает человечество в ближайшем будущем? Есть ли у вас новые ключи к этому делу?

Маркхэм улыбнулся:

– Я вижу, вы читали газеты. Какое же мнение сложилось у вас?

– Без сомнения, дело типичное, – ответил Вэнс. – Они настойчиво и кропотливо ищут все что угодно, кроме самого существенного.

– В самом деле? – шутливо осведомился Маркхэм. – А что, разрешите спросить вас, вы считаете самым существенным в этом деле?

– С точки зрения глупого любителя, я бы считал наличие парика вашего дорогого Олвина, – ответил Вэнс. – Довольно подозрительная вещь, знаете ли.

– Во всяком случае, Бенсон носил эту штуку, насколько я понимаю… А что еще?

– А еще воротничок и галстук на постели.

– И искусственные зубы в стакане, – шутливо добавил Маркхэм.

– Вы удивительно догадливы! – воскликнул Вэнс. – Да, это тоже очень существенная деталь ситуации. И меня удивляет, что несравненный сержант Хэс не обратил внимания на эти вещи. Впрочем, некоторые Аристотели часто небрежны в своих наблюдениях.

– Вы не особенно интересовались вчерашним расследованием, – сказал Маркхэм.

– Наоборот, – уверил его Вэнс, – я оцепенел от изумления. Вся ваша процедура была пределом абсурдности. Все относящееся к делу начисто игнорировалось. Там была по меньшей мере дюжина points de depart[14], и все они вели в одном направлении, тем не менее ваши официальные pourparleurs их даже не заметили. Каждый занимался дурацким делом – вроде разглядывания концов сигарет и решеток на окнах. Кстати, эти решетки интересны сами по себе – флорентийская работа.

Маркхэм был изумлен и раздражен.

– Для полиции это имеет большое значение, Вэнс, – сказал он. – В конце концов своего они добиваются.

– Я просто обожаю вашу доверчивую натуру, – промямлил Вэнс. – Но признайтесь мне, Маркхэм, что вам известно об убийстве Бенсона?

Маркхэм колебался.

– Это, конечно, совпадение, – наконец заговорил он, – но утром после вашего ухода один из моих людей, которого я послал проверить любовную жизнь Бенсона, доложил, что он нашел женщину, которой принадлежат сумочка и перчатки. В поисках ему помогли инициалы на платке. Он узнал о ней интересные факты. Как я и подозревал, она обедала с Бенсоном. Она актриса музыкальной комедии, и ее зовут Мюриэл Сент-Клер.

– Какое несчастье! – вздохнул Вэнс. – Я, знаете ли, надеялся, что сыщики не найдут эту леди. Я не имею удовольствия быть знакомым с нею, иначе я послал бы ей соболезнование… Я полагаю, теперь вы будете играть роль судебного следователя и подвергнете ее разным ужасам, не так ли?

– Я обязательно допрошу ее, если вы это имеете в виду.

Маркхэм был рассеян, и остальное время мы в основном молчали.

Когда после ланча мы курили в комнате отдыха, майор Бенсон, который с удрученным видом стоял у окна, заметил Маркхэма и подошел к нам. Это был плотный, коренастый мужчина лет пятидесяти с круглым серьезным лицом.

Он поклонился Вэнсу и мне и обратился к окружному прокурору:

– Маркхэм, я со вчерашнего дня постоянно думаю об этом, и мне кажется, что можно сделать другие предположения. Есть один человек, Линдер Пфайф, который был очень близок с Олвином. Может быть, он сумеет дать вам некоторую полезную информацию. Вчера я совсем выпустил его из виду. Он живет не в городе, а на Лонг-Айленде. Кажется, Порт-Вашингтон. Это только идея. Правда, я не очень уверен, что он сумеет что-нибудь прояснить в этом ужасном деле.

Он как-то быстро и украдкой вздохнул, как будто хотел скрыть свои эмоции. Было очевидно, что он очень подвижный человек, хотя скрывал это за внешней пассивностью.

– Это хорошее предположение, майор, – сказал Маркхэм, делая пометку на обороте какого-то письма. – Я немедленно свяжусь с ним.

Вэнс, который все это время безучастно смотрел в окно, неожиданно обратился к майору:

– А как насчет полковника Острандера, майор? Я несколько раз видел его в компании вашего брата.

Майор Бенсон сделал слабый неодобрительный жест:

– Простое знакомство. Он не представляет интереса. – Он повернулся к Маркхэму: – Я и не надеялся, что вы так быстро продвинетесь вперед.

Маркхэм вынул изо рта сигарету и задумчиво покрутил ее в пальцах.

– Я бы этого не сказал, – заметил он. – Я близок к тому, чтобы найти человека, с которым ваш брат обедал в четверг. И мне известно, что этот человек вернулся с ним домой около полуночи. – Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше, и добавил: – Фактически мне больше не нужны доказательства. Тех, что у меня есть, хватит, чтобы предстать перед Большим жюри и требовать обвинительного заключения.