— Маша, ты что? — Он смотрел в ее глаза. — Суши весла, боцман!
— Прости, нам так мало… — Уткнулась в его плечо.
Он растерянно гладил ее голову.
— Ну, привет, смеялись-смеялись… Мария, в чем дело?
— Ты ушел, а мне плохо-плохо… Будто душу какая-то сила выворачивает… Потрошит… И так страшно-страшно-страшно…
— Маша, медицина по этому поводу…
— Я тебя люблю, — сказала она и посмотрела в глаза. Он выдержал взгляд.
— Я тебя люблю.
— И ты меня никогда не бросишь?
— Маша, ты забыла, у нас… Скоро детям в школу…
— Молчи-молчи-молчи, — горячечно проговорила женщина. — У нас ничего и никого нет. Есть только мы! Ты понял: ты и я… На всем белом свете… Ты же со мной счастлив?
— Очень, — вздохнул утомленно Павел. — Мария, чего ты хочешь?
— Я хочу быть с тобой. Всегда-всегда. Если тебя вдруг не будет, я умру… И все!
— Я буду, обещаю… Кстати, родная, знаешь, где мы сидим?
— Здесь…
— Вот это стена патолого-анатомического Отделения.
— Что? — не поняла Маша.
— Морг здесь.
— Ха! — спокойно проговорила женщина. — И ходить далеко не надо…
— Ну, хватит! — ударил он себя по колену.
— Значит, здесь ты меня раскромсаешь, как банку с ветчиной? — Не шутила.
Павел зло вскочил на ноги, всплеснул руками, заорал:
— Маша, родная! Скажи мне сразу: ты сумасшедшая? Если ты такая, то я тоже буду таким. — В истерическом запале изобразил эпилептика. — Мы прекрасная пара, да? Нам завидуют, да?
— Да, — ответила она, тоже поднимаясь с лавочки. Смотрела перед собой. — Нам завидуют потому, что мы живем с тобой на необитаемом острове…
городской парк был безлюден. Медленно и скрипуче крутилось Чертово колесо. В одной из лодок сидели мужчина и женщина. Их лица были закрыты масками: картонные круглые очки с бульбой-носом. Штормовой ветер ударил в борт лодки, которая находилась в верхней точке аттракциона. Застонал металл, завизжали подшипники — лодка опасно качалась, и качались в ней двое, и казалось, еще мгновение, и… и —
женщина проснулась… трещал старенький будильник… женщина медленно повернула голову — рядом никого не было. Она взяла подушку и накрыла свое лицо. Лежала. Барабанил по жести дождь. В вазе стояли мертвые, сухие розы. Дверь в спальню приоткрылась; заглядывал муж.
— Машенька, извини, тебе не пора?
— Пора. — Отбросила подушку. (Ту самую, которой «душила» Павла.)
Муж исчез. Маша закурила, смотрела, как дым уплывает к потолку. Потом поднялась, натянула байковый халат, подошла к мокрому окну: город жалко мок под ранне осенним дождем. Маша тронула холодное стекло, потом стремительно — в кухню.
В кухне завтракали муж и сын. Она не взглянула на них.
— Кофе твой готов, — заискивающе проговорил муж.
— Спасибо. — Глоток из чашки; поворот головы к сыну. — Слава?
Сын сидел в маске; на его лице была игрушечная безделушка: картонные круглые очки с бульбой-носом.
— Откуда это у тебя? — спросила спокойно.
— Вчера нашел… под балконами… У нас такая же была, — ответил сын. — Я красивый?
— Сними, пожалуйста, — сказала щурясь.
— Ну, ма!
— Сними!
— Ну, пожалуйста! — Сорвал с лица, бросил на пол.
— Подними! — с угрозой в голосе проговорила.
— Маша, — вступился за сына отец.
— Я кому сказала: подними! Что, уже плохо понимаешь русский язык? — закричала Маша. — Разболтался, да?
У сына на глазах от обиды навернулись слезы. Поднял маску с пола, положил ее на стол, потом стремглав выбежал прочь.
— Маша, ты не совсем пра… — И поперхнулся куском пищи. — Ыыыыы! — Наклонился в судорожных попытках освободить горло.
Мария поначалу не поняла, что произошло. Она стояла над корчащимся мужем и смотрела на его жалкие конвульсии. Потом резко ударила кулаком по спине… Муж охнул и благополучно задышал, багровый и перепуганный.
— Господи! Так можно и… и умереть… дуба дать…
— Кому суждено утонуть…
— Маша. — Муж пил воду. — В конце концов, я не понимаю, что случилось? Ты сильно изменилась.
— Я устаю. У меня каждый день по четыре пары. Это не школа, а стационар дурдома…
— Я помогаю тебе, как могу… — Жалко улыбался.
— Прости, я и вправду очень устаю. — Взяла со стола маску. Уходила. — Устаю… смертельно…
Муж смотрел ей в спину, нерешительно спросил:
— Я тебе говорил… у нас сегодня вечер… Танцы… Шампанское рекой… Может быть, ты?…
— Нет, ликуйте без меня, господа. — Задержалась в дверях. — А если я пойду во-о-от так… на уроки… — Оглянулась. На ее лице была маска. Подмигнула мужу. — Здравствуйте, дети! Это я — Маша ваша! Меня еще узнаете?…
Город-дома-улицы-деревья ежились от мелкого, сетчатого дождя. В лужах отражалось свинцовое низкое небо. Прохожие прятались под зонтики.
Из подъезда вышел Павел. Взглянул мельком на облачное небо. Хотел открыть зонт. У авто суетился сосед-автолюбитель.
— Павлуша! Дружище! Давай в хатку… давай-давай; беречь себя надо…
Павел помедлил, но принял приглашение — втиснулся на переднее сиденье. Мотор уютно рокотал. Сосед, усаживаясь за руль, пыхтел:
— Ремешок накинь-ка… Уфф! Вот и осень, браток, смазливая. Лето красное прокатилось…
— Да, — неопределенно отвечал Павел.
— Ну, поехали, с Богом! — Заскрипели «дворники», сдвинулся в сторону мир двора. — Тебе куда, Паша? На работу или по милым дамочкам? — жизнерадостно осклабился сосед.
— На работу, — буркнул Павел.
— И то правда, какая нынче любовь. Один убыток. И жизнь сама — один убыток. Спрашивается, за что боролись?… На то и напоролись! Всем нам демократический кол в зад!.. Вам-то как платят?
— Долларами, — пошутил Павел.
— Ну да? — искренне удивился сосед. — Так вы живете, хлеб жуете?
— Живем, — пожал плечами. — Из дому носим лекарство… Раньше выносили…
— Ааа, — понял сосед. — Костлявая рука капитализма…
— Она самая…
— Вот-вот, наконец-то все стали прислушиваться к советам докторов: лечиться методом голодания, — хохотнул водитель.
— Кое-кому это бы не помешало, — выразительно покосился Павел на соседа.
Тот заерзал, обиженно проговорил:
— А у меня такая конституция. Ешь не ешь… И болит брюхо-то. Я ж тебе говорил, когда ты с дамочкой… в парке… Она очень даже… гармоничная…
— Я рад, что она вам понравилась, — сдержанно проговорил Павел.
— Не суровься, браток, не суровься. Все мы молодые были… А теперь старые, больные…
— Сейчас можно заехать, я вас посмотрю… — предложил. — Может, аппендикс на прогулке… или грыжа?
— Да? — засомневался сосед. — Не-е, как-нибудь в следующий раз… Боюсь…
— Чего бояться? — удивился Павел.
Сосед-автолюбитель дурашливо хмыкнул:
— Тебя боюсь, Павлуша!
— Меня?
— Ага. Еще зарежешь меня… как овцу… как барана…
Павел не понял шутки, оскорбился:
— Что вы такое говорите?
— Зарежешь, как свидетеля, — и подмигнул лихоимским глазом.
Сумерки наступали на город. Зажигались фонари. Шумела дождем, людьми, транспортом улица. К зеву метро торопились прохожие. У закрытого киоска пряталась женщина. Это была Маша. Была как бы отстранена от роящейся, беспокойной толпы мелкой сеткой дождя. Стояла, смотрела перед собой.
— Мария? — набежал Павел. — Прости, меня задержали…
— Ты что, заключенный? — спросила серьезно.
— Все мы заключенные жизни, — попытался отшутиться. — Ну, прости, родненькая. — Чмокнул в мокрую щеку. — Замерзла? Сейчас я тебя погрею. — Обнял за плечо. — Пошли-пошли…
— Куда? Опять в парк?
— Мы идем к нам, — уверенно сказал Павел.
— К нам?
— Именно к нам. — Поднес к ее глазам ключи. Потряс ими — ключи, как бубенчики, зазвенели.
Маша ничего не сказала, лишь посмотрела больными глазами и беспомощно шмыгнула простуженным носом.
