— Это так и есть. Это утверждение справедливо и по отношению к вот этим мальчикам.
Видеоинженер положил на сканер еще одно фото — два брата, по виду совершенно одинаковых.
— Джон и Джим Булл, братья-близнецы, умственно неполноценные. Они побеждают компьютер в нахождении простых чисел.
— Вы в своей книге пишете также, что мы удивительным образом относимся к таким сверхъестественным математическим способностям с пониманием. Мы приписываем им, как представителям человеческого рода, особый ум, и этим льстим сами себе.
— Победить компьютер в поиске простых чисел невозможно. И все же они это проделывают.
Ведущий программы раздраженно посмотрел в сторону диспетчерской. Снова камера слишком долго задержалась на профессоре.
— Совершенно по-иному обстоит дело, когда речь идет о других, не связанных с математикой, дарованиях, — сказал он. — Их мы не признаем. Другие паранормальные способности мы считаем шарлатанством и фокусами-покусами.
— Мы с трудом, но признаем все же, что люди в мгновения религиозной истерии могут проделывать невероятные вещи, противоречащие всем физическим и биологическим законам… например, совершая примитивные ритуалы, ходят босиком по раскаленным углям… или, скажем, эскимосский шаман четверо суток лежит в воде при температуре ноль градусов… Мы признаем, что это так, хотя и неохотно, как факт, противоречащий законам природы. Но что любопытно — дьявола мы уже не признаем. Мы говорим, что это понятие устарело, что это выдумка наших суеверных прародителей. Хотя существование дьявола, если пользоваться тем же измерительным инструментом, настолько же возможно — или, если угодно, невозможно — как ходить босиком по углям температурой в две тысячи градусов, не обжигая ног.
Ведущий повернулся к камере.
— После рекламы мы встретимся еще с несколькими необычными людьми. Все это — открытия профессора Ван дер Вейдена. Их дарования — вы получите возможность увидеть их своими глазами — мы не принимаем столь же легко, как невероятные способности умственно отсталых близнецов, господ Джона и Джима Булл. Так что оставайтесь у экранов, дорогие зрители, через пару минут встретимся с нашими интереснейшими гостями…
Камера не поймала страдальческую гримасу на лице Энрике Чуспо Торреса, сразу сделавшую его похожим на карикатуру на самого себя, карикатуру на мечту испанских женщин — помесь иезуита и тореадора, ту самую мечту, что он старался воплотить для миллионов своих почитательниц. Собственно говоря, именно камера и была причиной возникновения этой исказившей его красивое лицо мины, изображающей оскорбленную гордость. Он поднялся и пошел распекать диспетчера — опять долго, слишком долго на экране был профессор Ван дер Вейден, хотя в контракте, заключенном им после довольно жестких ночных переговоров с руководством каталонского телевидения, стояло черным по белому — он должен быть в объективе как минимум шестьдесят процентов экранного времени.
На этот раз рекламировали шампунь, собачью еду, диетическое оливковое масло и воскресную фиесту Сан-Фермин в Мадриде — каталонские любители боя быков все еще имели возможность заказать билеты. Реклама шла ровно три с половиной минуты. Когда Энрике Чуспо Торрес вновь появился в кадре, никто из зрителей даже догадаться не мог, какой скандал разыгрался в эти короткие мгновения в коридорах студии. Физиономия его была, как всегда, многообещающей и предупредительной, но в то же время стоически непроницаемой; ничто не указывало на недавний приступ гнева, разве чуть покрасневшие мочки ушей. С особенною свирепостью обрушился он на помрежа, Антонию Альварес, эту толстую свинью с коровьими глазами: он был убежден, что ее долг, в первую очередь как бывшей любовницы — следить, чтобы он выглядел наилучшим образом и появлялся в кадре как можно чаще. Она, плача, выслушала его гневный монолог и ушла из диспетчерской, а видеоинженер и продюсер заверили, что подобное больше не повторится. Барахлит новая техника, пояснили они, эти автоматизированные самоходные камеры. Успокоившись, он вернулся на свой диванчик, буквально за секунду перед концом рекламы, но тем не менее успел бросить похотливый взгляд на светловолосую дичь в первом ряду.
— Добро пожаловать, мы продолжаем передачу «У границ науки», — улыбнулся он. — Как вы заметили, со мною рядом по-прежнему сидит профессор Ван дер Вейден. Но скоро появятся другие гости, ибо профессор любезно помог своим подопечным принять участие в сегодняшнем вечере. Все они — люди с необычными способностями.
В студии появился небольшого роста человек с влажными, тщательно причесанными волосами. Он был весь в черном — черные вельветовые брюки, черная шелковая сорочка, черная бабочка, черные носки и туфли. Только один цвет оживлял мрачную черноту его облика — из кармана черного пиджака торчала изумрудно-зеленая хрустальная бутылочка.
— Мистер Сандерс, — сказал ведущий, предложив новому гостю место рядом с профессором, — вас называют сегодняшним Калиостро и Сен-Жерменом, Распутиным и Алистером Кроули. Весьма и весьма лестные параллели для человека, только недавно шагнувшего в свет рампы. Что вы сами думаете об этих сравнениях?
— Я весьма польщен, — сказал Сандерс; камера взяла его крупным планом, и обнаружилось, что у него черные даже веки — покрыты черной пудрой. — Но природная скромность не позволяет мне равнять себя с этими гигантами.
— Хочу только вкратце пояснить зрителям: мистер Сандерс — председатель собрания ведьм, так называемого ковена в Ноттинг-Хилл в Лондоне. Чуть позже мы посетим это собрание и посмотрим, что за секреты скрываются за дверьми современного замка черной магии. Может быть, мистер Сандерс поможет нам заглянуть в будущее, все утверждают, что он весьма искусен по этой части. Или, возможно, покажет нам образчики телекинеза, как Ури Геллер, то есть попытается воздействовать на материальные предметы исключительно силой мысли. Но прежде всего, скажите, мистер Сандерс, правда ли, что в вашей вере чуть ли не главное место занимает обожествление силы, которую нам дает так называемый «третий глаз»?
Сандерс скромно кивнул и побарабанил пальцами по столу.
— Совершенно верно, Энрике. Мы считаем, что у всех — я подчеркиваю, у всех людей есть скрытые оккультные способности, и проявить их можно с помощью активации так называемого третьего глаза, или эбориальной железы, если пользоваться научной терминологией.
Он постучал пальцем по лбу. Камера взяла крупный план, и тут же выяснилось, что ногти тоже покрыты черным лаком.
— Она расположена здесь, над переносицей; силовая, или энергетическая железа. Злой глаз, как ее иногда называют арабы. В античные времена ее называли «Глаз циклопа». Когда-то, на очень ранней стадии развития человека, здесь и в самом деле был настоящий глаз. На вскрытии и сейчас можно обнаружить его рудименты…
— Сейчас у нас этого глаза, как такового, уже нет, зато на его месте образовалась железа. И не просто железа, одна из многих. Если я понимаю правильно, при активации этой железы высвобождается огромная энергия?
Мистер Алекс Сандерс улыбнулся в камеру и повернулся к профессору Ван дер Вейдену, сидевшему до этого молча и, казалось, потерявшему интерес к происходящему. Профессор едва заметно, но одобрительно кивнул.
— Я мог бы показать вам пример такой энергии.
— Разумеется, — сказал Торрес, — наши зрители ждут с нетерпением.
Мистер Сандерс вперил в ведущего глаза. Воцарилась полная тишина. Публика в студии замолкла, даже мониторы, как всем показалось, вдруг перестали жужжать. Камера остановилась на Торресе, но, возможно, напрасно — лицо его покрылось крупными каплями пота, его исказила гримаса невыразимого ужаса. Он, дрожа, словно в малярийном ознобе, несколько раз судорожно сглотнул слюну. Наконец, собрав все силы, ведущий встал и хрипло произнес:
— Пока достаточно, мистер Сандерс. Мы переходим к следующему гостю, еще одному подопечному профессора Ван дер Вейдена. Это русский, Николай Рубашов.
Энрике Чуспо Торрес, не садясь, выпил сразу весь стакан минеральной воды и, чтобы успокоиться, попытался мысленно раздеть аппетитную блондинку — ему показалось, что она смотрит на него с определенным скепсисом. В студии появился русский. Энрике рассеянно пожал ему руку — то, что произошло только что, совершенно парализовало его сказочную способность к сосредоточению; он пережил приступ такого страха, какого не испытывал, насколько ему помнилось, ни разу в жизни.
