— Кто козел? Ты за козла ответишь, ты, ишак?

— Шурик, ты че, совсем нюх потерял? Да я тебе сейчас башку отверну, как щенку лобастому.

— Это ты свой нюх потерял, — вставила я свое слово из-за плеча Шурика, — вместе с носом.

— А ты, сука, вообще спрячь свой язык, пока я тебе его не отрезал.

— А чего ты на нее орешь, ты! — заступился Шурик за меня.

— Я тебе что, жена, — поддержала я Шурика, — чтобы мне такое говорить. Ладно мне еще Саша что-то сказал бы.

А ты какое право имеешь меня оскорблять?

— Ну, ты мне уже надоела, — не выдержал наконец Жека.

Он шагнул ко мне. Но Шурик протянул руку и оттолкнул его.

Жека наверняка сильнее Шурика, к тому же у Шурика одна рука в гипсе (сейчас я об этом жалела), так что затевать то, что я задумала, рискованно, но у меня не было выбора, потому что позже, когда придет Веня, тогда уже и рисковать возможности не будет, и неизвестно еще зачем он придет — откуда я могла знать, что они придумали с этой Лилит.

Шурик толкнул Жеку, и тот отступил на полшага, а потом снова шагнул вперед и протянул руку, хотел схватить Шурика за рубашку. Хорошо, что не ударить, ведь он мог, наверное, с одного удара убить его.

Но Шурик тоже воспитывался не в пансионе благородных девиц, и он тоже знал и умел немало. Я почувствовала под своей рукой, которая лежала на его плече, как резко дернулось это его плечо.

Гипсом Шурик попал Жеке все по тому, самому его больному месту, где у него должна быть переносица.

Послышался такой рев, что если бы Жека был сейчас где-то в Африке, то все звери разбежались бы и попрятались бы. Он нагнулся, схватившись за свою переносицу.

— Бежим, — дернула я за рукав Шурика, — он нас сейчас убьет.

Но Шурик медлил. Может быть, он хотел еще добавить Жеке, а может быть, испугался и собирался загладить свою вину перед ним, но только мне пришлось потащить его за собой за рукав к двери.

А Жека успел в это время немного прийти в себя. Он протянул руку и схватил Шурика за рубашку. Шурик сразу обернулся, рубашка на нем затрещала, разорвалась. Но он не обратил на это внимания, он тоже вцепился в Жеку. Одной рукой, здоровой, Шурик за воротник тянул Жеку на себя, а другой, загипсованной, стал давить ему на подбородок. Голова у Жеки запрокинулась назад, и он захрипел.

— Ключи.., в кармане.., в правом.., в брюках, ключи возьми, — кричал мне, с трудом выговаривая слова и задыхаясь от напряжения, Шурик.

Мне было не до вежливости и стеснения. Я сунула руку ему в карман и тут же вытащила ее уже вместе с ключами.

Бросилась к двери, вставила ключ в замок.

В это время Жека отшвырнул Шурика в сторону и рванулся ко мне. Но Шурик успел ударить его ногой по ногам и потом, перевернувшись в воздухе, как кошка, схватил обеими руками, и загипсованной и здоровой, Жеку за ботинок, прижал его к своей груди.

Жека тянулся руками ко мне, ему не хватало каких-то тридцати сантиметров, чтобы схватить меня, и то я почти вплотную прижималась к двери, а Шурик не давал ему подползти ко мне.

Я кое-как открыла замок, потом дверь. А рука Жеки была уже рядом. Я бы не смогла выбежать, он схватил бы меня.

Тогда я пяткой со всей силы ударила ему по руке, по пальцам. Теперь у него в придачу ко всему будет еще, как и у Шурика, рука в гипсе. Но мне его совсем не было жалко, даже когда он снова зарычал, как лев, которого ранили второй раз подряд.

Я выскочила из квартиры.

И в это же время, прямо передо мной, открылась дверь лифта. Я не сразу сообразила и хотела заскочить в него.

У меня это не получилось, потому что я всем телом налетела на Веню.

Я отскочила назад и побежала к лестнице, но ошиблась и побежала в другую сторону, в ту, где лестница поднимается вверх. Но все равно, не возвращаться же теперь. Но, как обычно это у меня бывает, я споткнулась на ступеньках и шлепнулась на них. Оттого что я ударилась, мне не так было больно, как оттого, что на каких-то десять секунд я выбежала позже, даже не десять, ведь выберись я из квартиры хоть на три секунды раньше, я бы сейчас бежала по лестнице вниз.

А Веня вышел из лифта и стоял и смотрел на все происходящее.

Он кивнул, как будто соглашался со всем этим, и сказал:

— Я знал, что что-то подобное будет.

А у меня вдруг потекли слезы. И теперь не притворялась, я заплакала по-настоящему. Я сидела на ступеньках, прижимаясь к стене спиной и затылком, и плакала. А потом сама с собой заговорила, я не хотела ничего говорить, но говорило что-то внутри меня, а я только озвучивала — как точнее описать это состояние, я не знаю.

— Как же я вас ненавижу, — слышала я свой голос, — как вы все мне противны, людишки жалкие! Ради денег готовы продать и свою честь, и совесть, и достоинство. Почему же вы такие мелкие, такие дешевые, что вас любой может купить, вы хуже проституток, проститутка хоть только тело свое продает, а вы… Да какой бы мужчина раньше мог бы так поступить, кто раньше крал детей и требовал за них деньги, кто раньше брал деньги и издевался над женщинами?!

Только самые последние подонки стреляют из-за угла за деньги. Ты говоришь — Иуда, — посмотрела я на Веню. — У Иуды, может быть, были причины не любить Христа, поэтому он и выбросил деньги, которые ему дали за предательство. Может быть, он ему завидовал, пусть отвратительный, но все-таки это повод, а может, он любил женщину, которая любила Иисуса, и сделал все из ревности. А ты? Ты же продаешь свою душу только за деньги и больше ни за что, за бумагу, которую можно обменять в ресторане на кусок курицы. Что же вы за люди, если вашу душу можно обменять на кусок жареной курицы? И хоть бы голодные были, а то просто от жадности — кусок лишний сожрать…

Не надо мне было все это говорить, не надо, потому что эти люди все равно ничего не поймут. Но мне нужно было выговориться, и пусть теперь делают со мной что хотят, потому что хуже чем есть, мне уже не будет. Потому что нервы мои уже не выдерживают и я скоро начну всего бояться, как боится всего Галина.

Веня подошел ко мне, взял за локоть и затащил в лифт.

Он нажал кнопку первого этажа, и мы остались в кабине вдвоем. Мы спускались вниз и молчали.

— Ты спрашивала про одно место, про Бронницы, — заговорил он, когда двери открылись. — Я узнал кое-что.

Я еще не понимала ничего и не смотрела на него, а он положил мне руку на плечо, и мы вышли с ним, как двое влюбленных. Только я не была влюблена — в него, во всяком случае.

Мы подошли к машине, и я вдруг увидела, что это моя зеленая «Нива», правильнее, моей знакомой, но все равно.

Он зачем-то пригнал ее сюда.

— Держи, — он протянул мне ключи.

Я все еще не понимала, но ключи взяла.

— Километрах в десяти от этого городка в сторону Воскресенска есть место, там была раньше усадьба чья-то или что-то в этом роде. Садись в машину, чтобы нам не торчать на виду у всех, я тебе все сейчас расскажу, что сам узнал.

Мы сели в машину, но ничего особенного я не услышала — всего лишь подробный рассказ, как добраться до того места.

— Только ты одна все равно ничего не сделаешь, — сказал он в конце.

— Но и в твоей помощи я не нуждаюсь.

— Он что, так тебе дорог, этот художник?

— Да, как память на всю оставшуюся жизнь, поэтому и хотелось бы сохранить его для себя.

— И незаменим. — Это он не спросил, это он сказал просто.

— А об этом вообще не может быть и речи.

— Ну ладно. Если вдруг увидишь, передавай привет.

— Не обижайся, но не передам.

— Ну что ж, не передавай, если не хочешь, оставь себе на память.

— Хорошо, себе оставлю, хотя бы в благодарность, что отпустил, — пообещала я.

Я завела двигатель и тронула машину с места.

Я подъехала к магазину и быстро прошла в наш кабинет.

За столом у компьютера сидела одна только Танюшка — наш бухгалтер, она играла с ним в карты, впрочем, большую часть рабочего дня она проводила именно так. Если бы она была мужчиной, то ее удивленный взгляд сейчас можно было бы сравнить с удивлением Адама, когда он проснулся, а рядом с ним лежит миленькая девушка, которую зовут Ева.