– Быстрее, прошу вас…
– Ха! Ничего себе! Если бы вы не напутали, мы бы уже давно были на месте. А я не могу ехать быстрее. Эта машинка тридцать восьмого года рождения…
Женевьева снимала и вновь натягивала перчатки, пока таксист занимался сравнительным анализом старых и новых автомобилей.
– Есть и хорошее, ничего не скажу. Обогрев, например, зимой – это удобно, но… что касается материала, уж извините. Теперешний и в сравнение не идет.
Она его не слышала. Она думала о двух мужчинах, которые заговорили с ней сегодня на улице. Один из них даже шел за ней некоторое время. Надо признаться, что в розовом костюме она кажется стройней. Все равно неправда, что она стареет. Она вновь улыбалась. Часто ощущение счастья зависит от упорства, с каким человек желает не обмануться.
«Не пей слишком много, любовь моя, – мысленно приказывала она Жюльену, – будь благоразумен, я сейчас приду, видишь…»
Когда она расскажет ему о своих подозрениях, о своем гневе, он строго пожурит ее. Он скажет, поглаживая ее по плечу: «Сумасшедшая! Ведь ты знаешь, что я люблю только тебя…» «Знаю, – ответит она, – знаю, сама не понимаю, что на меня нашло…» Впрочем, эта девчонка совсем не в его вкусе. Жюльен предпочитает зрелых женщин, чтобы относились к нему с материнской нежностью. Как Женевьева. Он любит, чтобы его ублажали. И терпеть не может заботиться о других. «Когда мне будут нравиться молоденькие девчонки, – говорил он обычно, – значит, я начну стареть!»
И он смеялся, не замечая даже, что посыпает соль на ее раны.
Такси остановилось. Женевьева расплатилась, оставив шоферу щедрые чаевые. Не из доброты. Из трусости. У дверей ее охватило сомнение. Она обернулась и робко попросила:
– Если вы не торопитесь, подождите меня все же пять минут… Может быть…
– Может оказаться, что вашего муженька нет дома? Понял. Подожду.
Он засмеялся, и она его возненавидела. Конечно, посторонним людям трудно ее понять, но этот уж чересчур груб. Она не могла найти ключ, нервничала, наконец позвонила, и горничная открыла дверь.
– Месье давно дома?
– Месье?
– Ну да, месье! – крикнула Женевьева, бегом устремляясь в гостиную.
– Ах нет, мадам! Я его не видела.
Женевьева застыла на месте.
– Значит, он звонил?
– Нет, мадам, сегодня не было звонков.
Вся энергия Женевьевы ушла на недавний гнев. Сил осталось только на то, чтобы плакать. Плакать, умереть от слез. Горничная продолжала:
– То есть нет… я забыла. Мадам Дормьен звонила, она спрашивала у мадам…
Жестом Женевьева приказала горничной замолчать и медленно направилась в спальню. И сразу же испытала ужас перед одиночеством. Она не сможет остаться одна. Такси…
Она выскочила из дома.
– Подождите!
– Ага! Его нет, а? – усмехнулся шофер. – Ну, не убивайтесь. Ведь братишка-то с улицы де Варен остается. Не стоит из-за этого заревывать такую симпатичную мордашку. Ничего страшного. Это все поправимо…
Как она плохо думала о нем, об этом таксисте, и его усах. Этот чужой человек понимает ее лучше, чем собственный муж.
Сидя на полу кабины, откинув голову, Жюльен пытался собраться с мыслями. Его беспокоила реакция Женевьевы, чьи поступки никогда нельзя было предвидеть. Эта истеричка может поднять на ноги весь город!
Сколько времени ему придется просидеть, как узнику, в этом лифте?
Мозг, словно без его участия, выдал ответ: один день и две ночи. Тридцать шесть часов.
В понедельник утром вернется Альбер и включит ток.
До этого момента он будет совершенно один. Нет, не совсем. Рядом находился мертвец – Боргри. Даже если Жюльену удастся найти объяснение насчет бумаг, оставшихся на столе, он никогда не заставит поверить, что не знал Боргри, с которым ему придется так долго пробыть один на один… Он – в лифте, а тот – в своей жалкой комнатушке. Он слышал смех полицейских: «Кого вы хотите убедить, будто все это время сидели в застрявшем лифте?»
Надо бежать. Чего бы это ни стоило. Об этом идиотском приключении никогда не должны догадаться. Никто никогда не должен как-то сопоставить его и Боргри. Но для этого надо выбраться отсюда.
Он с неистовством бросился на приступ железной двери. Послышался щелчок. Жюльен, отчаянно надеясь, потянул дверь изо всех сил. Она медленно поддалась.
Фред нервничал, сыпал проклятиями. Он жал на стартер, а этот паршивый мотор не заводился!
Тереза еще не отошла от последней головомойки, которую он ей устроил, и не осмеливалась заговорить. Однако ей казалось, что если Фред не повернет ключ…
– Фред…
– Ну что тебе еще надо?
– Этот… Эта…
Она больше не смогла произнести ни слова и просто указала на ключ. К ее изумлению, Фред расхохотался:
– Надо же! Действительно… Подумай, ты не такая уж дурочка, какой кажешься.
Он тут же умерил похвалу:
– Заметь, это было бы невероятно…
Машина тихонько тронулась с места. Несмотря ни на что, Тереза покраснела от удовольствия, а Фред ругал себя за рассеянность и вспоминал истории о гениальных людях, тоже рассеянных. Осмелев, она выпрямилась на сиденье, чтобы выключить освещение. Фред зааплодировал.
– Все лучше и лучше. Скоро с тобой можно будет выходить в свет, ты делаешь успехи, уверяю тебя.
Терезе было хорошо. Они ехали молча на небольшой скорости. Она больше не испытывала страха.
– Ну? Ты не находишь, что это здорово? Скажи же что-нибудь! – настаивал Фред.
Не зная, правильно ли она делает, Тереза неуверенно подняла большой палец:
– Вот так!
– Я, например, – продолжал Фред, – такой понимаю жизнь. У тебя есть машина, ты срываешься, когда захочешь, едешь за город проветриться, расслабиться. Общество неправильно устроено. Есть существа, которым в интересах коллектива надо обеспечить минимум… Дом, слуги, деньги, машины…
Тереза устремила на своего приятеля взгляд, полный сдерживаемого восхищения: какой же он умный! Конечно, такому человеку, как он, необходимо разрядиться время от времени. Он продолжал:
– Вот, например, вещь, которую папа никогда не поймет. Невозможно заговорить с ним об этом без того, чтобы он не начал вспоминать, как ему тяжко приходилось вначале. И сколько довелось терпеть, и как пробиваться. Что в его время все было не так и что о работе думали прежде, чем о развлечениях, и т.д. и т.п. А я тебе так скажу: старое поколение пусть отправляется на свалку. С меня хватит. Мы живем в двадцатом веке. У нас, молодых, слишком много здесь…
Он отпустил руль, чтобы постучать себя по лбу. Тереза затаила дыхание, но все обошлось.
– У нас слишком много здесь, чтобы ждать-дожидаться, как эти олухи. Мы, молодые, не можем терять время. Мы вот сейчас, сию минуту хотим творить, вводить новшества, организовывать, разрушать и опять строить.
У Терезы на языке вертелся вопрос. Важный вопрос, который ее мучил. Она осмелилась:
– Твой отец… все вернул?
– Вернул?
– Банку.
– Какому банку?
– Ну, деньги…
– Какие деньги?
Это он нарочно. Ей пришлось напомнить ему, что его выгнали за растрату из банка, где он работал. Он отреагировал с преувеличенным энтузиазмом. Очень хорошо, что она напомнила об этом.
– Уже давно я так не смеялся. Ты бы видела предка, он на стенку лез от бешенства…
– Но он заплатил? – настаивала она.
Фред бросил на нее сочувственный взгляд:
– Бедная моя Тереза! А что же ты хочешь, чтобы он сделал? Чтобы он позволил мне опозорить его честное имя? Ха! Нет. Успокойся, когда я что-нибудь задумаю, я знаю, что делаю. Я ничем не рисковал. Как с этой машиной. Ты не хотела. Ну что, вышло или не вышло? Может, у нас какие-нибудь неприятности? Скажи, если ты считаешь, что дело не выгорело. Не бойся, скажи, мы в свободном государстве. Скажи, если ты мне не доверяешь…
– Да нет же, Фред, доверяю, клянусь, что…
Он не дал ей договорить и доказал, как дважды два четыре, что это не так. Исходя как раз из принципа, что такие люди, как он, всегда опережают свое время. Следовательно, вполне логично, что они наталкиваются лишь на непонимание и недоверие. Вот ведь дело с банком он обделал как профессионал. А почему?
