Спустя какое-то время послал князь Дмитрий Иванович посольство в Орду повыкупить душ христианских из их полона и привезли ему Пересвета. Он цел оказался, а князь Иван Дмитриевич погиб на Пьяне реке. Упал Пересвет в ноги князя и заплакал, как дитяти малое:

— Прости ты меня, государь, за ум мой скомороший. Дозволил я Арапше побить дружину славную. И зачем ты, княже, дал откуп великий за душу мою тёмную! Поделом мне было всю жизнь в плену сидеть ордынском.

Поднял его Дмитрий Иванович, поцеловал и простил. Но Пересвет, совестливая душа, не смог боле людям в глаза смотреть. И попросил князя отпустить его с миром в Троицкий монастырь к Сергию Радонежскому грех свой перед Русью замаливать. С тем и ушёл. Жене своей только весточку послал: не жди, мол, и прости.

Захарий замолчал, а Ефросинья зашмыгала носом.

— Не знал я этого, Захарий Иванович, — промолвил Никита, благодарствую за ум-разум. Зато дальше я всё знаю из разговоров в народе как Пересвет-богатырь зачинщиком битвы был и погубил басурманина Челубея. Правда, в летописи Софония Рязанца (1) этого момента почему-то нет. Как так? Почему он не описал этот геройский поединок?

— Ой ли, Никита, — усмехнулся Захарий, — всё ли ты ведаешь? Считай, полтысячи бояр именитых пало в тот день, да двенадцать князей. Ведаешь?

— Ведаю, Захарий Иванович.

— Все они похоронены князем Дмитрием Ивановичем на Непрядве реке при Куликовом поле. Ведаешь?

— Ведаю.

1. Первая летопись о битве. Написана не позднее 1393 года.

16

— А Александра Пересвета убиённого через всю Русь-матушку везли в Москву и с почестями положили в Симоновском монастыре.

Вот и спрашиваю я тебя: за что честь такая ему выпала?

За поганого Челубея?

— Не-е зна-а-ю, — удивившись такому повороту, в растяжку ответил Никита, — я и не задумывался над этим. А, действительно, почему, Захарий Иванович?

— Потом скажу, когда по порядку до битвы дойдём, — уклонился Захарий, довольный, что загадал загадку учёному монаху и подмигнул Ефросинье.

Ефросинья одобрительно кивнула мужу, мол, знай наших и неожиданно предложила мужикам выпить мёда.

— А что? — сразу оживился Захарий, — выпьем, Никита?

— Вроде бы грех пить в постный-то день, — зачесал затылок Никита, — да Бог простит: уж больно велика честь выпить с самим Захарием Тютчевым.

Они стали выпивать, а Ефросинья никак не могла наудивляться на своего Захария. Как он помнит всё? Стар же, как пень мохом поросший. Вот она, хотя и слышала от мужа все эти истории много раз, которые он вначале рассказывал для сынов, потом для внуков, а теперь и для правнуков, тут же забывала все даты и имена. Уже через пять минут она не могла сказать, как звали хана, о котором рассказывал в очередной раз её муж — то ли Манра, то ли Хонжа, то ли Возжа. И как он может в этаком-то возрасте помнить все эти басурманские имена?

В деда своего, наверное, — подумала она в очередной раз, — свекровь сказывала, что память у него острой, как у юноши до самой смерти была. Вот и Захарий такой же: все считалки детские помнит. Прибегут, бывало, правнуки со двора и спрашивают:

— Деда, деда! Расскажи нам считалку про пирожки с зайчатиной, мы в прятки хотим поиграть, да считалку забыли. Захарий им и расскажет. А вот она уже всё позабыла: и как с подругами в куклы играла, и какие у них были считалки.

Никита собрался уходить и начал собирать свои дощечки.

— Поведай, Никитушка, что ты там накорябал. — попросил Захарий. — Дюже интересно.

17

Никита взял в руки дощечку и прочитал:

Что за шум над рекою над Пьяною,

Эхом смертным над Русью разносится?

То ордынцы, лисицам сподобившись,

Пьяных витязей русских затравливают.

Захарий был поражён.

— Не сказывал я тебе про лисиц-то, Никита, — растерянно проговорил он. Затем покачал головой и добавил:

— А всё-таки ладно у тебя получилось. Слышь, мать, вот как истории сказывать-то надо.

Договорившись, что завтра Захарий расскажет ему про битву на реке Воже, Никита ушёл, а Захарий до конца дня ходил сам не свой, что-то бормоча себе под нос. Ночью же Ефросинья слышала, что муж не спит, а только ворочается с боку на бок, да кряхтит.

— Ты что, Захарий, не спишь? — проснувшись в очередной раз, спросила она, — аль занемог?

— Завсегда так, — недовольно ответил Захарий, — я тут думу думаю, голову сломал, а ты спишь, как дохлая лошадь.

— О чём же кручинишься? — удивилась Ефросинья.

— О чём, о чём! Как истории складно сказывать. Слыхивала, как Никита складывает? Захарий помолчал и произнёс:

Что за шум над рекою над Пьяною,

Эхом смертным над Русью разносится?

Вот как надо! А я что? Лапоть мужицкий.

— Бог с тобой, Захарий! — запротестовала Ефросинья. — Ты же лучший сказальщик в нашей слободе. Никто у нас так сказывать боле не может. Ну, а Никита… Так на то он и монах, он же грамоты разбирать научен. Вот у него и получилось шибко ладно, как в этих грамотах.

Ефросинья помолчала немного, видимо, обдумывая что-то и добавила:

— Не кручинься, Захарушка, попусту. Попроси Никиту научить тебя

18

словам ладным, он и подсобит. Вот завтра придёт, ты и потолкуй с ним, а я ему ещё мёду налью, чтоб посговорчивей был.

— Сам — с- усам, — проворчал Захарий, — где ему, молокососу, со мной тягаться. Спи ужо.

— Поспишь с тобой. Ты бы, Захарий, саблю-то снимал с пояса, когда спать ложишься. Весь бок мне истыкала, проклятая. Носишься с ней, как чёрт с торбой. Вот спрячу её, узнаешь тогда.

Утром Ефросинья видела, что Захарий поднялся в хорошем расположении духа. Он весело ходил по избе и, поджидая монаха, с торжеством поглядывал на жену.

Наконец пришёл Никита.

— Спишь долго, — недовольно проворчал Захарий.

Никита неопределённо мотнул головой и принялся уплетать хрен с редькой, предложенные ему Ефросиньей. Наконец, он смахнул со лба пробивший его пот и принялся вытаскивать из сумы свои дощечки.

— Ну, с богом, — проговорил он, — Захарий Иванович, поведайте мне о сражение на реке Вожа.(1)

Захарий почему-то встал с лавки, и Ефросинья заметила, что он волнуется. Прокашлявшись, Захарий выдал:

Что за шум над рекою над Вожею,

Эхом радостным перекатывается?

То полки не ордынские — русские

Добру славу себе завоёвывають.

Ефросинья от удивления рассыпала по полу ложки, а Никита с изумлениемем глядел на Захария.

Ну, как, Никита? — довольный собой, проговорил Захарий, — я ещё не так могу, я и верши, как кабацкий гусляр, могу складывать.

Вот послушайте:

Идут полки Московские

И кони их летучие

Хвосты у них могучие

А гривы развиваются

И сыплется овёс.

1. В 1378 году войска Дмитрия Донского разгромили крупную группировку Орды под командованием Бегича.

19

— Овёс-то какой? — пожал плечами добитый шедевром Захария Никита.

— Как это — какой? — воскликнул Захарий. — Который лошаки борзые вчерася ели, а сегодня он и сыплется у них из-под хвоста.

Видя, что Никита не понял, Захарий пояснил:

— Кони — они же божьи твари и всё понимают про смерть-то.

Им страшно на битву идти, вот овёс и сыпется у них от страху жуткого.

Ефросинья громко рассмеялась, а Никита звонко ей вторил. Просмеявшись, он мотнул головой и сказал:

— Да вам, Захарий Иванович былины или верши надо слагать. Подучиться совсем немного и славить Русь, как неизвестный нам человек, сложивший *Слово о полку Игореве*.

— А учиться я завсегда готов, вот и Фрося моя скажет, — обрадованно заспешил заверить Никиту Захарий, — купеческую науку постиг и сынам передал. Поможешь, что ли, Никита?