— Лепота… — вполголоса произнёс Ник, будучи не в силах больше сдерживать нахлынувших как вал эмоций. Втайне однако надеясь, что кто-нибудь из соседей так же, как и он, вышедши с утра погреться на солнышко, его да услышит. И поддержит — чему он, конечно, весьма будет рад — приятным и добрым словечком.
— Лепота… — донеслось в ответ словно бы эхом.
От неожиданности Ник вздрогнул и хотел было уже выглянуть за перила, чтобы поприветствовать столь участливого господина, как вдруг до его сознания дошло, что это вроде он сам. И нет тут вокруг никаких таких собеседников.
Ник кашлянул и подозрительно огляделся. Что это? Глюк? Нет, просто стресс… И поскольку в его адрес больше не донеслось ни чьих ласковых слов, он продолжил вслушиваться в шорохи листвы и собственное прерывистое дыхание. С надеждой и причудливо вытянув шею. Ничуть не смущаясь при этом, что могут подумать со стороны.
Прошла ещё пара-тройка минут. Наконец бездействие надоело, Ник резко запрокинул голову, но, так и не увидев в небе лика с нимбом, разочарованно вздохнул. И тут он вспомнил, зачем все же на самом деле хотел перегнуться через парапет. Словно ставя пятнашки мыслей на место, он мотнул головой и с досадой стряхнул пепел вниз.
— Эх, неужели начнется жизнь? — затянулся Ник и мечтательно поглядел туда, где по его прикидкам должны были всё же сходиться земля и небо. — На работу не ходить. Каждый день с утра не вставать. Путешествовать, читать да тёлок клевых дрючить… Только, блин, бабок на всё это надо немало. А где же их взять, если папа — не олигарх? Вот она, селяви…
Вспомнив вчерашнее, он зажмурил от удовольствия глаза. Ведь судьба, насколько он помнил, всегда была к нему благосклонна, и жизнь то и дело швыряла к ногам что-нибудь. Просто он, как и все, был типичным лохом и до сих пор не мог ею с толком воспользоваться. Страшно подумать! Ему уже тридцать лет, а он так и не смог отхватить ни один из предложенных ею сладких кусочков. А ведь были возможности, были, почесал шею Ник. Взять хотя бы тот раз, когда он служил в банке на Минке.
Да, то были, конечно, времена, вспомнил он. Золотые. Не то, что теперь, когда все при делах. Ведь тогда… Тогда было возможностей больше. Все, кто был не дурак, загребали целыми лопатами, и даже их благопристойный банк не чурался полузаконной выручки. Помнится, как раз именно тогда все буквально сошли с ума по обналичке. И хотя их респектабельное учреждение с солидными учредителями не могло себе позволить быть банальной "прачечной", умное руководство придумало свой, гораздо более деликатный способ превращения безнала в ликвид.
Схема сделок была, как и все, гениально проста. Представительство латвийского банка в Москве, получив от своих клиентов (а клиентом мог быть любой смертный) рублевую выручку, брало у банка, в котором работал Ник, кредит в наличной валюте. При этом налик брался ровно на сутки, а в залог перечислялись безналичные рубли. По прошествии же срока, уплатив, соответственно, банку за услуги хороший процент, кредит, разумеется, не возвращался.
Время было мутное и дело шло. Сотни тысяч долларов, минуя валютный контроль, регулярно кочевали за рубеж, и все были сыты. Объемы и суммы росли. Да так росли, что однажды коллега-латыш (с которым у Ника сложились вполне приятельские отношения) попросил его присмотреть, пока он сходит за выпиской, за мешком с только что полученными в кассе баксами. Так, чисто по дружбе. Посторожить недолго всего ничего — два миллиона долларов.
Почему он тогда не схватил этот самый мешок и, поймав на дороге первую же попавшуюся тачку, не поехал куда-нибудь прочь, Ник до сих пор не мог себе объяснить совершенно. Ведь мало того, что он знал о сделке заранее и мог хорошо подготовиться, так у него еще была фора в целых десять-пятнадцать минут.
А ведь как далеко, не будь он так глуп, можно было удрать за подаренное латышом время! И когда обескураженный, но ещё надеющийся на недоразумение прибалт решился бы забить тревогу, Ник давно был бы уже за пределами МКАД и направлялся куда-нибудь в сторону Нижнего. После чего оставалось лишь малое. Терпеливо отсидеться с годик-два в каком-нибудь Мухосранске, справить чистенький паспорт и, если надо, даже поправить фасад. Да что там фасад! При таком количестве бабла для него не имело бы проблем превратиться не только в Бреда Питта и сменить базальный слой пальцев, он мог поменять даже пол. Потом, когда шум бы утих, возвратился б спокойно в столицу и, замутив с новым фейсом какой-нибудь бизнес, навсегда позабыл бы о том, что такое быть, собственно, бедным.
Правда, страх, что разыщут, безусловно, продолжал бы будить по ночам, и, возможно, вне дома потом он всю жизнь бы, как волк, озирался и сильно потел при ментах. Но ведь, как говорится, кто не рискует. Хотя, впрочем… Ник был теперь убежден в этом точно, навряд ли поиски вора продлились бы долго.
Судя по необдуманному поступку приятеля, тот был таким же, как и сам Ник, непуганым никем лохом, и никаких серьезных завязок в Москве у него не имелось. К тому же приезжал латыш всегда один без инкассации и охраны на личной "девятке", вооружен ничем не был и с криминалом совсем не дружил. Да, и еще один немаловажный нюанс. Официально обращаться к российским властям с заявлением пострадавшему не позволило бы ни его представительство, ни банк, где работал Ник. Поскольку афиширование подобных фокусов с валютой обеспечило бы обеим структурам нехилый наезд со стороны фискальных и надзирающих органов. А это могло в перспективе обернуться отзывом лицензий. Да и других грешков у них к той поре, безусловно, скопилось немало. Так что вызывать лишний раз подозрения было чревато. И самое главное. Свидетелей, что мешок был оставлен на попечение Нику, в природе не существовало совсем, а вот очевидцев, что получил в кассе и расписался за деньги латыш, имелось достаточно. Так что куда он их дел после этого — проблемы его.
Впрочем, чтобы чересчур не гневать Всевышнего и не травмировать прибалта слишком серьезной потерей, можно было бы стянуть и поменьше. Тысяч триста "зелёни", к примеру, хватило бы вполне. И не только на пластику. Но и на квартиру. И даже на стартовый капитал. Да и вообще, эти сделки были поставлены у них на поток и проворачивались в банке с периодичностью в два-три раза в неделю. Так что выждать подходящий по сумме и обстоятельствам случай сложным не представлялось совсем.
Но теперь это все позади… С показным отвращением, будто бы кругом и впрямь была какая-то публика, Ник смачно затушил не годный более к употреблению окурок и щелчком отшвырнул слюнявую гильзу прочь. Обиженно кувыркаясь, та, словно подбитый Покрышкиным мессер, стремительно понеслась вниз, провожаемая парой разгоревшихся от воспоминаний глазёнок. Теперь все не так. Теперь повезло. И он ни за что не упустит свой шанс. Определенно, удача не позабыла, как он выглядит…
Взгляд машинально упал на часы. Пора была выдвигаться.
Он вышел с балкона и закрыл за собой дверь. В комнате из угла в угол в нетерпении от встречи с природой уже сновал возбужденный пёс, с умной морды которого обильно начали падать на пол частые слюни.
— Иди сюда, Самурай, — ласково позвал хозяин и с любовью потрепал подбежавшего четвероногого друга за щёку. — Гулять хочешь, да? Придется тебе потерпеть, мой дружок.
Самурай, красивый кобель стаффордширской породы, конечно же, его слышал и, более того, даже вполне понимал. И хотя, в общем-то, с утренним туалетом мог бы еще потерпеть, но вот балкон… Запах улицы и трели птиц, доносящиеся снаружи, так его взбудоражили, что дабы приблизить процесс долгожданного променада, он прибёг к своей старой и проверенной неоднократно хитрости. Но на сей раз уловка не сработала так безотказно, как всегда. И хотя больше всего на свете Ник не выносил эти самые слюнявые лужи на своем паркетном полу, он начал быстро собираться.
— Успокойся, кому сказал! Один я иду… Потом погуляем, слышишь?
Недовольный Самурай, усевшись полубоком у двери и для вида стуча хвостом по полу, обиженно улыбнулся. В этой позе, он знал, как нельзя лучше видны все его самурайские достоинства. Но и этот прием не сыграл. И хотя гнев Ника по поводу луж и сменился на милость, он непривычно нервно потрепал за шею пса.
