Очередь гомонила и бранила порядки:

– - Полдня тратишь на бумажку!

– - Полдня, да? Месяц хожу! -- вспыхивает смуглый бизнесмен из ближнего зарубежья. -- Бумагу хочу -- жди решения! Решения хочу -- справку давай! Почему сразу не сказать, а? Мы не люди! Тараканы! Жители щелей!

– - Увы, без бумажки мы букашки. Они хотят сделать из нас букашек, -- печально произнесла печальная дама. И замолкла, глядя поверх голов.

Педагог или медицинский работник, -- подумал я. Только учительницы да врачи умеют так грустно смотреть. Премногая мудрость -- знание тяжкой правды о ближних -- премногую рождает скорбь; скорбь та удлиняет взгляд и укорачивает речь.

– - Я букашка? -- изумленно восклицает бизнесмен. -- Я -- бу-кашка?! -- я человек! Приезжай в гости -- встречу, вина налью! Я человек, и ты человек. А тут я кто? Тут я никто! Запросы делают… Какой запрос, говорю, слушай, смотри в глаза, ты мне не веришь? Не веришь?! Тогда -- вот, возьми, пожалуйста, если не веришь…

– - И что? -- интересуется пожилой толстогубый господин.

– - Не берет! Даже денег не берет! Издевается, а?! А потом приходят ко мне и говорят: э, нет бумаги, закон нарушен, а ну плати!

– - Власть черным людом кормится, -- пробасил румяный, но суровый человек лет двадцати двух от роду. -- Беспредел как в дурке. Всякий черт в погонах пальцем дрыгает, подзывает: иди сюда, дай вымя… Правильно, букашки мы. Вошки! -- он ловко щелкнул ногтем по ногтю. -- Отстегнул -- прыгай дальше; икнул поперек -- все, хана, обстригут и упакуют. Выдоят и высушат!

– - Выудят и выпотрошат! -- охотно подтвердил синеглазый щеголь-блондин. -- Я вот в столицу ездил, в командировку. Подсекли меня прямо на вокзале. Поманили, тихонько отвели в сторонку, чтобы людям не мешать, и деликатно, вежливо придушили. В участок не волокли, не раздевали до трусов, не искали наркоту и валюту, не грозили пристрелить за попытку оскорбления взглядом. Выписали штраф, по взаимному согласию, сверху взяли на пивко с икорочкой, да и отпустили.

– - Делают что хотят, -- кивнул румяный.

– - А хотят одного: хапнуть, -- подытожил блондин. -- Вот вам причина и движущая сила реформ. Весь этот базар -- чтобы с нас последнее слупить.

– - Целую страну разворовали! -- вдруг заволновался прислоненный к стене мужичок. -- Целую великую страну! И не остановятся! Что выдумали: карточки вместо денег! Иликтронные! Через компутер вдувать нас чтобы! В магазин лишний раз не зайдешь… Все давно разложено: что кому положено, что куда наложено… Вредители! Демокрады пархатые! -- с большевистской прямотой заключил он.

– - Позвольте полюбопытствовать: где вы там видели, скажите пожалуйста, еврея? -- спросил толстогубый. -- Знаете, я вам прямо скажу: евреи давно в Израиле. А за тех глупых гоев, которых вы туда навыбирали, будьте настолько любезны, сами и отвечайте.

Мужичок взглянул на него и поперхнулся:

– - Где, где… ты, это, зря… люди знают, где видели!

Блондин опередил толстогубого господина:

– - А как же, знают! Все знают, чем бык бодает. Сейчас самые что ни есть масоны -- из русских! Грабят народ без совести. Смеючись.

– - Грабят своих и ничего не боятся, -- подтвердил господин. -- Послушайте, они же никого не боятся! Ни людей, ни бога…

Развернулась дискуссия.

Я завидовал им. Мне б их заботы. Еврей, нормандец, папуас, -- какая, по большому счету, разница? Главное -- человеком быть. В прямом смысле. В смысле, иметь официальное заключение о принадлежности к человеческому виду. А также вид на жительство; паспорта, внутренний и наружный; налоговый код и социальный сертификат; неповторимые отпечатки всех десяти пальцев…

Отпечатки были при мне. Сделал я их, наконец-то.

"Вся гадость впереди", -- предупреждал Благоев, когда я начинал вочеловечивание и пробивал Подтверждение о Физическом Существовании. "То, что ты уже прошел, -- щенячий лай, первый круг. Вот на социальный учет попадешь, тогда взвоешь!"

– - Мужчина! -- локоть у гражданки боевой, закаленный. -- Ваша очередь!

В приемной -- секретарша и две дремлющие старушки. Старушкам, кажется, уже спешить некуда: дождаться приема -- и на покой… как коротка жизнь!

Встряхнись! -- командую себе. Не время созерцать! Сейчас нужно давить и давить. Эта мелированая симпатяшка, эта грудастая вобла с глазами анаконды, -- она, пожалуй, способна задушить, не вставая с места.

– - А вот и я! -- сообщаю бодро и радостно, как молодой любовник, втискивающийся в окно спальни.

– - Я вас узнала, -- тяжелый взгляд.

Я узнан! Я замечен! Надежда, ты вновь со мной!

– - Я же вам в прошлый раз русским языком сказала: все, дело закрыто, вашу просьбу мы удовлетворить не можем.

Я спорю с этой женщиной. Нехорошо как-то спорить с женщиной, даже если женщина -- грудастая анаконда. Но долой предрассудки! Не до предрассудков. Я хочу… я должен стать человеком! И я стану человеком.

Она не слушает: зачем ей слушать? Все, что я могу ей предъявить, всего лишь слова, жалкие слова. Сейчас я в сотый раз повторю, что у меня имеется свидетельство о рождении, а мои биологические характеристики, согласно Единому Классификатору, тютелька в тютельку вписываются в кластер "хомо сапиенс". Она в сотый раз потребует предъявить убедительную аргументацию в пользу этого, не столь уж и невозможного, предположения. То, что кажется мне убедительным, ее не убеждает.

– - Биология нас не интересует, -- отмахивается она, -- а рождаться и кошки умеют.

Благоев, человек холерический, вмиг закипает от подобных фраз.

"На подступах, в приемнике, встретит тебя мухой кусаная тетка. Физия от злобы перекошена -- смотреть тягостно. Стою, вспоминаю: какая вина за мной? И вроде бы ответ воспринимаю. Вслух она одно говорит, в мыслях другое держит, а я все слышу. Будто я от нее нехорошей любви домогаюсь. Будто зарубил на завтрак ее любимого барбоса и втихаря в свежий борщ помочился. Будто не рожден я, а с ветки осенью снят. Гад ты уродский, -- думает она едва ли не вслух, -- ах ты выбрык ты генетики! Вертайся додому, сучий отпрыск, и наложи на себя руки!"

Благоев -- личность впечатлительная. Ну не дано ему рифы обходить. На любое препятствие лбом вперед несется. А потом назад мячиком.

– - Вы очаровательны! -- я делаю вид, будто оценил по достоинству ее странное рассуждение о кошках, наученных рождаться. Ее слова -- светоч истины, внушаю я себе; сейчас главное -- не выказать своих мыслей; ну-ка, подберем нужную истину для светоча…

– - Вы так тонко чувствуете ситуацию!

В стальных глазах поблескивает настороженное внимание.

– - Спасибо, вы подсказали мне путь! Я понял намек! Конечно, рождаться умеют все, или почти все… все, кто уже с очевидностью родился, верно? Но, согласитесь, кошка, при всем желании, не сможет доказать правомерность своего рождения, значит, в координатах закона она отсутствует де-факто, а в вещном мире -- де-юре; я же, являясь, в известном смысле, недоопределенной и незавершенной сущностью, присутствую во всех заявленных пространствах не номинально, а фактически, поскольку зарегистрирован в текущем реестре физических лиц. Что же из этого следует? О, как вы правы! Из этого следует, что я -- не кошка! И вот вторая часть головоломки: нужно доказать, что я не рыба, не паук, не верблюд, и так далее, по индукции; выражаясь обобщенно, нужно доказать мою непринадлежность к не принадлежащим человеческому сообществу видовым группам. Но как это сделать? В североамериканских штатах, сразу после принятия известной Декларации… да вы и сами помните, из учебников… включая женщин, негров, и даже карликов… и навек! о, йес! на веки вечные! итак, пометим в памяти: все они навеки свободны; поэтому на данном этапе производства мы применим безотказный принцип римского права: наследующий фамилию наследует титул…