– Сергей Петрович, – сказал Бестужев решительно, но без всякого вызова. – Премьер-министр Столыпин перед самой моей командировкой подписал распоряжение о назначении меня начальником Шантарского охранного отделения.

– Ну, это пустяки, которыми вам и озабочиваться не стоит, – усмехнулся Колмановский. – Я телефонирую Петру Аркадьевичу, и дело ваше моментально будет устроено. Вам и думать об этом не след, положитесь на меня.

– Простите… – сказал Бестужев упрямо, но опять-таки без вызова. – Вы, сдается мне, не вполне поняли… Я прошу дозволения отбыть к месту службы согласно имеющемуся распоряжению.

Страхов вскочил так бурно, что едва не свалил кресло:

– Голубчик, золотце, вы что, с ума спрыгнули? Какой может быть Шантарск, когда вам такое… такое… Пьяны вы, что ли?

– Виктор Сергеевич, – небрежно бросил Колмановский. – Позвольте уж мне… Алексей Воинович, вы это серьезно?

– Абсолютно, – сказал Бестужев.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза – без всякого противоборства. У Колмановского был умный, усталый взгляд циника, вовсе не находившего удовольствия в цинизме, просто-напросто по долгу службы обязанного все понимать. Бестужеву показалось, что его читают, как раскрытую книгу на хорошо знакомом языке.

– Ну что же… – после недолгого молчания заключил Колмановский. – Насильно мил не будешь… Вы взрослый, неглупый человек, Алексей Воинович, у вас наверняка есть жизненная позиция, и вы не склонны к опрометчивым решениям в переломные моменты… Я понимаю. Всякий выбирает для себя тот жизненный путь, который считает необходимым. Что ж, была бы честь предложена, а от убытка бог избавил. Не смею задерживать. Хотя, конечно, жаль, очень жаль…

…Тихие коридоры, тихие живописные аллеи, чугунные ворота, тихие чистые улочки Царского Села… Бестужев шел все в том же состоянии печальной отрешенности, он не думал ни о чем, ничему не давал более оценок, он всего-навсего сожалел, что оказался внезапно отягощен этим знанием. И знал, что иначе поступить не мог – нужно было спасать что-то в себе, и не виделось иной возможности.

– Алексей Воинович!

Он обернулся. На перронной площадке стоял профессор Бахметов в парадном вицмундире, и среди его орденов красовался Белый Орел на шее. «Ну вот, – печально усмехнулся про себя Бестужев, – а говорят, будто орлы не летают стаями. Весьма даже летают, если они – Белые…»

Интересно, как сочетается записной либерализм и вольнодумство сего ученого мужа с его парадным мундиром и многочисленными орденами «прогнившей монархии»? А ведь сочетаются, и гадать нечего, он радехонек, весел, в приподнятом настроении, это сразу видно…

– Я слышал, вас удостоили высочайшей аудиенции? И как вам наш обожаемый самодержец? Не правда ли, светоч государственного ума?

Явная насмешка сквозила в его улыбке, в лукавых глазах. Бестужеву и без него было тошно. Он ответил крайне сухо:

– Его величество государь, как обычно, на высоте.

– Ну, дай-то Бог… А позвольте спросить… Вы, конечно же, получили предложение войти в Специальный комитет?

– А вы?

– Получил, – сказал Бахметов. – И вынужден был решительно отклонить. Совершенно не мой профиль, знаете ли… Но вы-то, разумеется…

– Нет, – сказал Бестужев. – Мне было сделано такое же предложение, и я отказался. Совершенно не мой профиль, знаете ли…

– Вы серьезно?

– Совершенно.

– Позвольте… Куда же вы теперь?

– То есть как это куда? – пожал плечами Бестужев, впервые за сегодняшний день улыбнувшись. – Конечно же, в Шантарск…

Он стоял, улыбаясь бездумно, чуточку даже мечтательно, смотрел вдаль, в ту сторону, где всходит солнце, двигаясь к Санкт-Петербургу со стороны далекой Сибири.

И ни о чем не сожалел.