— Вот та-ак! И что же случилось? Ведь на вашей стороне была поддержка большинства москвичей. Почему не осилили злонравного конюшего?

Князь Андрей молча поджал губы, словно ему стыдно было говорить о проигранном сражении с Годуновым, вздохнул, распрямил плечи и начал свое безрадостное повествование о недавних осенних московских потрясениях:

— Изрядно мы напугали Бориску Годунова майским приступом государева дворца и Грановитой палаты, он уже и место себе подыскивал, куда бы укрыться от неминуемой погибели. Уверовали мы, что теперь можем свалить конюшего и без ратной силы. Порешили последовать совету князя Ивана Петровича и созвать боярский совет, в котором особо почетное место занимал митрополит Дионисий. На том совете большие бояре и именитые московские гости, как то Федор Нагой, Голуб, Русин Синеус и иные, назвали себя земским собором и сочинили письменный документ. Мы просили царя Федора Ивановича принять второй брак ради царского чадородия, а царицу Ирину Федоровну пожаловать отпущением в иноческий сан.

— Было такое на Руси и прежде, — негромко вставил старец Еремей, едва князь Андрей сделал короткую паузу, переводя взволнованное дыхание. Князь согласно кивнул головой и на удивленный взгляд Матвея пояснил слова старца:

— Тако же ради продолжения царского рода великий князь Василий Иванович развелся со своей царицей Соломонией Сабуровой по причине бездетия. А царь Иван Васильевич развелся с двумя царицами по той же причине! Все, кто был на том земском соборе, подтвердили просьбу к царю своим рукописанием родовых имен. Это прошение к царю Федору вручил митрополит Дионисий, который был вхож в его покои беспрепятственно.

— И что же царь Федор? Неужто не внял вашей просьбе? — Матвей был крайне удивлен: у царя который год нет наследника на престол, сам здоровьем слаб, а держится за бесплодную царицу, словно утопающий за соломинку.

— Не внял! — с раздражением ответил князь Андрей и пальцы сцепил до хруста к суставах. — Он выговорил Дионисию, что царица Ирина непременно родит сына, хотя у нее до этого уже случались преждевременные отторжения плода. Бориска Годунов в тайне от царя даже выпросил у английской королевы Елизаветы искусную повивальную бабку и лейб-медика, который весьма опытен в делах с приемом младенцев. Однако царь Федор и слушать не захотел о том, чтобы отправить царицу Ирину в монастырь. Когда же митрополит Дионисий пытался было настоять на своем, царь Федор, по совету Бориса Годунова, повелел созвать Священный собор. На том соборе митрополит Дионисий был лишен сана, пострижен в монахи и заточен в Хутынский монастырь в Новгороде. И случилось это в середине октября.

— Да-а, силен, стало быть, правитель Годунов, коль самого митрополита сковырнул играючи! — буркнул Ортюха Болдырев, который в молодости немало прожил в Москве со скоморохами и знал, как сильна власть митрополита.

— Новый митрополит Иов во всем слушался правителя, едва не с языка ловил его слова. И у нас не осталось иного выхода удалить Бориску от царя, как силой! — лицо князя Андрея напряглось от прихлынувших к сердцу волнений. Он на время сжал губы и упер взгляд в стиснутые кулаки, которые крепко прижал к столешнице. — И мы одолели бы Бориску, кабы не измена нашего же дворянина Федора Старого! Упрежденный, Бориска собрал на своем подворье немалую силу, и когда мы приступились к его жилью, то он учинил нам крепкий отпор, а по затянувшемуся приступу царь успел прислать правителю своих стрельцов! Биться супротив воинской рати мы не могли из боязни многих человеческих смертей, а потому принуждены были уступить. Вот тут-то правитель и поимел повод вовсе избавиться от своих самых открытых противников! Казнить нас прилюдно ему бояре не позволили, зато на московских гостях он отыгрался всласть! Шесть человек, в том числе и Федор Нагой с товарищи, были обезглавлены у стен города, многих сослали в дальние места…

— Всегда так, — негромко проговорил в своем углу старец Еремей, — пастухи за чубы друг дружку, а волки — за овечьи холки!

— Твоя правда, отче Еремей, — согласился Матвей и с вопросом к князю Андрею: — А что стало с князем Иваном Петровичем и с вашими родными братьями? Тебе, князь Андрей, что-либо известно об их участи? — Матвей от нервного возбуждения не усидел, встал с лавки и начал ходить по горнице, от стола к малой двери, стиснув пальцы на груди.

— Кое-что удалось выспросить у моего пристава Маматова, — глухо выдавил из себя князь Андрей. — Он-то и поведал, что князь Иван Петрович из его укрепленного городка Кинешма взят под стражу и переведен в Суздальскую вотчину, село Лопатничо. Что дальше с ним стало, мне неведомо, старшего родного брата Василия сослали в Галич. Меня возили попервой в Каргополь, затем в Буйгород, который стоит не доезжая Нижнего Новгорода, а из Буй-города сюда, в Самару. Долго ли здесь продержат, то знают только двое — господь бог да правитель Бориска Годунов, — и неожиданно для всех перекрестился на правый угол, не найдя в темницкой иконы.

«Худо наше дело, ох и худым концом может обернуться, — снова с тоской под сердцем подумал Матвей. — В Москве аукнулось, а в Самаре откликнулось…» — Боясь, что князь Андрей вовсе уйдет в горестное молчание, спросил:

— Чего это они с тобой так-то по всей Руси метались? След твой что ли запутывали, будто лиса с курицей в зубах, уходя от гончих собак. Пристав что говорил про эти мытарства?

Князь Андрей вскинул голову, посмотрел на потемневшее давно оконце, куда еще не попадал свет луны, в раздумье покачал головой, словно соглашался с догадкой бывалого атамана:

— Вполне может статься, что правитель боится, а потому и заметает наши следы из опасения, как бы кто-нибудь не отыскал и не помог бежать из-под стражи. Но куда бежать? До литовского рубежа, где я мог бы найти убежище и помощь, надо пройти по всей Руси, а это тысячи верст от села к селу, где тебя всенепременно опознают как беглого, мигом схватят. Несбыточная мечта…

— Да, князь Андрей, спросить хочу, не было ли дознания о том, что казаки с вами были в сговоре против Годунова и приходили в кремль с оружием? Знает ли об этом правитель?

Князь Андрей вскинул брови легкая улыбка тронула его губы. Успокаивая атамана, он ответил:

— О том спроса не было. Да и кто мог сказать, что мы были в сговоре? Знал об этом только памятный тебе, Матвей, верный слуга Тихон. Да он уже ничего никому не скажет… пулей убит на подворье правителя Годунова. — Чуть подумав, добавил с тревогой в голосе: — Разве только кто из горожан видел вас в торговых рядах, а потом приметил в толпе перед крыльцом государева дворца? Но связать ваше присутствие и сговор с нами никто не сможет.

Матвей с облегчением выдохнул, успокоился.

— Ну и славно, а что нас толпой занесло в кремль — что за беда? Можно сослаться на мужицкое любопытство. Теперь, князь Андрей, насчет возможности уйти из темницкой. Как знать, быть может, ты еще и увидишь своих литовских друзей, — молитвенно сложил руки, на груди и подумал с затаенной надеждой: «Милая Марфуша! Моли Господа, чтобы вышло так, как мною думается уже не одну бессонную ночь! Только бы не отправили Симеона куда-нибудь на службу до скорой уже весны…»

Князь Андрей на последние слова атамана быстро глянул в его сторону, серые пронзительные глаза во тьме словно загорелись потаенной искрой и он одними губами прошептал:

— Что ты имеешь в виду, Матвей? Неужто есть хоть малая надежда? В чем она? Скажи, облегчи душу. Видишь же, что я ныне подобен бочке сухого пороха в ожидании роковой искры! Не оставит нас в живых треклятый Бориска, изведет весь корень князей Шуйских, чтобы не препятствовали его вожделенным мечтам примерить царскую корону! Тянет он к ней свои загребущие руки, ох как тянет!

— Есть у меня задумка, князь Андрей! Хочу познакомить тебя с одним добрым воином. Как знать, может в беседе вы и отыщете общих знакомцев, — ответил Матвей, имея в виду литовского стрелецкого голову Симеона Кольцова.

Дверь в полутемную от поздних уже сумерек горницу князя Григория Засекина открылась бесшумно, на пороге, покашливая в кулак, появился приказной дьяк Иван Стрешнев с неизменно расчесанной на два плеча бородой. На молчаливый вопрос воеводы глазами, чего, дескать, явился на ночь глядя, поклонился и доверительно сообщил: