"Никакое другое событие американской истории не было столь неверно истолковано, как война во Вьетнаме. Её неверно освещали тогда, и о ней неверно говорят теперь".

– Ричард М. Никсон, президент США

"Довольно Вьетнамов",

газета "Нью-Йорк Таймс" (28 марта 1985 г.)

Правда – вот первая потеря любой войны, и Вьетнам не исключение. Майор Бум-Бум, как офицер по связям с общественностью, должен был создавать положительный образ американской армии, и в этом он преуспел, ибо никогда не позволял правде стоять у него на пути.

– Ставьте армию во главу угла, – говорил он нам, – и помните, что машина ЮСАРВ…призвана приукрасить её!

Если мы крушили церковь, то должны были отрицать этот факт, потому что папа римский или Будда могли наслать на нас нечто похуже того, что Бог наслал на Египет. Когда мы разрушали колодец Вьет Конга или уничтожали тонны принадлежащего противнику риса, то должны были держать это в секрете.

Как говорил майор Бум-Бум, необходимо учитывать политические настроения.

– Как всё это будут воспринимать миллионы бедняков Вьетнама, миллионы беженцев, наводнивших страну и умирающих с голоду в Сайгоне, Дананге и Хюэ?

– Сэр, во время операции "Саммеролл" мы уничтожали рис. Правильно ли мы вас поняли, что мы не можем говорить ни о чём подобном?

– Господи, где твоя голова, сынок! Как мы будем выглядеть из-за этого? Настоящими монстрами, я полагаю. По крайней мере, в глазах вьетнамцев.

Существовала определённая разница между тем, как мы воевали, и тем, как мы рассказывали о том, как мы воевали. И эта разница, покуда это было делом Бум-Бума, никогда не просачивалась в выпуски новостей, исходившие из нашего отдела.

Мы не могли говорить о том, что мы взрывали подземные госпиталя Вьет Конга или разрывали могилы в поисках тайников с оружием и провиантом. Мы не могли говорить о том, что случайно убивали невинных людей, а потом считали их за вьетконговцев, чтобы увеличить количество потерь противника и уменьшить соотношение потерь. Мы не могли говорить о том, что некоторые из этих людей были женщинами и детьми.

Нам нельзя было говорить о том, что мы запугивали и пытали пленных, чтобы выбить из них разведданные. Нам нельзя было признаваться в том, что некоторые наши мужественные великоамериканские джи-ай без лицензии практикуют в джунглях хирургию.

В действительности мы мало о чём могли говорить, и подчас после цензуры от статьи не оставалось ничего.

Всё оттого что армии нравится делать секреты из своих тёмных делишек. Как же, ведь они расстроят обывателей. Поэтому наша работа заключалась не в том, чтобы давать правдивый отчёт о войне, но в том, чтобы приукрашивать армию и впаривать эту халтуру американскому народу.

Мы были сайгонскими коммандос ЮСАРВ, стреляющими бумажными пулями в чёрное сердце коммунизма из относительной безопасности письменных столов.

У нас был один-единственный мандат : лицемеря, изображать мир благополучным опять-таки в интересах национальной безопасности. У нас не было винтовок М-16. Мы были вооружены не мечами, но перьями. Мы были добрыми самаритянами. Мы выстукивали свои истории на пишущих машинках и размножали их на копировальных аппаратах во славу общего дела.

Мы должны были говорить, что "ворчуны"* – добрые филантропы, как Альберт Швейцер*. Если они крали у Вьетконга его силу, то делали это только ради южных вьетнамцев, милых, простых, но решительных людей, сражающихся за свободную и демократичную форму правления.

Вместо слов "война", "смерть" и "разрушение" отделы информации ЮСАРВ, МАКВ, включая ежедневные "Благоглупости в пять-ноль-ноль", повсеместно употребляли эвфемизмы.

Послушать майора Бум-Бума, так мы припёрлись во Вьетнам на каникулы, а смерти вьетконговцев были не более чем несчастными случаями, которые иногда случаются на поле боя, когда добрые ребята играют в солдат, постреливая из М-16 по движущимся мишеням…

Ну вот, блин, время пришло! Готовсь к монстр-о-раме "Чушь в пять часов"!

– Помните о задаче ЮСАРВ : мы должны выглядеть прекрасно …

– Но, сэр, – спорил я, – армия не всегда выглядит хорошо. Наши ребята не святые, давайте уж смотреть правде в глаза. Некоторым даже нравится убивать. Они от этого балдеют. Однажды убив, они не хотят останавливаться. Иногда пленных сбрасывают с вертолётов в море. У солдат водятся коллекции вьетнамских глазных яблок. Почему нельзя говорить, что сейчас мы бьём азиатов в Камбодже? К чёртовой матери пропаганду Пентагона!

– Потому что я майор, а ты рядовой. И так в этом отделе будет всегда, Брекк.

– Слушаюсь, сэр…

О, почему бы этому старому дураку не оставить меня в покое и делать то, что делают все хорошие офицеры : чистить бляхи, полировать ботинки, крахмалить униформу, вызывать кого-нибудь по телефону, засовывать нос в жопу какому-нибудь генералу, пропадать в джунглях и не лезть в дела, которые не понимаешь?

В отделе мы точь-в-точь по-оруэлловски просеивали информацию о вьетнамской кампании. Наши материалы были пронизаны ложью, недомолвками, полуправдой и заранее подготовленным вздором.

Ведь за нами следил Старший брат*. Майор Ганн был младшим братом Старшего брата, а я работал в Министерстве правды, рекламируя ужасы тоталитаризма. Я – Уинстон Смит*, сражающийся против всепроникающей Партии*. Не хватает только лозунгов на бюллетенях ЮСАРВ :

ВОЙНА – ЭТО МИР.

СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО.

НЕЗНАНИЕ – СИЛА.

Перед моим взором проносились будущие выпуски новостей :

"Наши силы в Южном Вьетнаме одержали славную победу, и война уверенно близится к концу", заявил генерал Уильям Ч. Вестморленд, командующий силами США в Индокитае".

Затем следовало красочное описание уничтожения полков хорошо вооружённых солдат СВА, снабжённое изумительными цифрами убитых и взятых в плен.

Я – инструмент американской пропаганды. Я подобен Ханне из Ханоя, северо-вьетнамскому радиоперсонажу, которого одни джи-ай представляли себе сочным цветком лотоса, а другие – старой каргой с обвислыми грудями, зелёной морщинистой кожей и большой чёрной бородавкой на носу, на которой курчавятся волоски.

Иногда мы ловили Ханну на наших транзисторах. В отличие от Розы из Токио времён Второй мировой войны, Ханна выражалась, как строевые сержанты женских частей и была очень деловита. Она не сдабривала свои сообщения приправой из секса, чувственности и ностальгии по мамочкиному яблочному пирогу или запаху духов девчонки, которая осталась дома у каждого солдата.

Нет, она подавала новости с коммунистической прямотой :

"Последние подсчёты американских потерь, – сообщала Ханна, – указывают на то, что убито более пятидесяти тысяч человек. Кроме того, над Северным Вьетнамом сбито свыше двух тысяч истребителей".

Конечно, её цифры нелепы. Но это 1967 год!

"По другим данным, американские пилоты признали, что уничтожали безоружных граждан Южного Вьетнама во время бомбовых налётов".

Это правда, но не вся. Да, иногда мирные жители гибли по ошибке во время наших бомбардировочных рейдов, но гибли и американские солдаты. Даже собственная артиллерия иногда обрушивалась на наши головы. "Свой огонь", так это называется в армии. И этот "свой огонь" сметает случайно подвернувшийся ночной патруль.

То, что это вообще может случиться, и есть тяжкая и страшная ирония войны.

"Несмотря на продолжающуюся агрессию американских империалистов, Армия освобождения Южного Вьетнама и наши войска на Севере в любое время готовы сбить ещё больше американских самолётов и уничтожить ещё больше американских солдат".

После новостей шла передовица, обличающая эскалацию войны со стороны США. Конечно, она была насквозь пропагандистской, только на этот раз из другого лагеря.

Я всё время думал, узнают ли люди на родине когда-нибудь правду о том, что здесь происходило? Ведь наши статьи, когда мы, закончив, отдавали их на растерзание суровой цензуре, всегда опаздывали, и то, что от них оставалось после правки и редактирования, больше не было простыми "новостями", но уже современной историей.