О, тебя здесь нет…

Хотел бы я знать, что скажет Святой Пётр, когда увидит маленького Дэнни Сейлора, пулемётчика, воспаряющего с пулемётными лентами на груди. Хотел бы я знать, смеётся ли он сейчас на Небесах, пьяный в стельку, или говорит : "Эй, война для меня кончена, придурки…желаю оттянуться!"

Зачем ему такая судьба? Зачем?

Девушка снова улыбнулась мне.

Ты действительно мёртв, Дэнни?

Я сказал себе, что глупо убиваться по поводу одного мёртвого солдата, ведь это война, а люди гибнут на войне. Потом представил себе, что могли бы сказать парни из взвода Сейлора, вернувшись в базовый лагерь, поев горячей пищи и приняв холодный душ…

*****

– Вот лажа…

– Славный парень этот Сейлор…кто знает, была у него девчонка?

– Думаю, да, но ничего серьёзного. Блин, ну и задира был этот малыш!

– Он обычно шутил, что если нарвётся на них, то на него понадобится много пуль.

– Так и было – целая очередь : прошило тридцатым калибром прямо по середине.

– Ну, бля, я и перешугался! Я всего лишь второй раз в бою.

– Надо было видеть, как он косил узкоглазых – словно бутылки из-под "Кока-Колы" на заборе. Как это коротышки всегда становятся лучшими пулемётчиками?

– Он говорил, что ему наплевать, но у него было мужество, надо отдать должное, у него было мужество…

– Да, держу пари, он получит медаль.

– Господи, какой парень!

– Почему лучшим всегда достаётся?

– Кто знает.

– Самое хреновое случилось, когда нас отрезали.

– Последний бой Кастера*.

– Задали ж мы им перцу.

– Никому не говори об этом.

– А уж они-то как нам врезали. Только мы и выбрались…

– Осинскому оторвало ноги прямо рядом со мной. Вот где, блин, страх : он истёк кровью прямо на земле…

– Никто не струсил…

– А куда было деваться?

– Говорю же, мы все герои.

– Ещё целых девять месяцев…

*****

Ночь продолжалась, а я всё думал, говорил сам с собой и плакал. Около четырёх часов утра глаза стали слипаться. Пиво кончилось. Мне стало лучше. Я вышел, пописал на тропинку, вернулся и разделся. Девушка выскользнула из своей блёклой пижамы, и мы прижались друг к другу под простынёй.

Я задремал. В голове завертелись приятные видения. Я дома. Мы с Шарлоттой снова вместе, война кончилась. Но она всё ещё печётся о своей невинности.

Я кромсаю штыком её плюшевого медведя. Снова и снова; сыплются опилки.

Я думаю о Сайгоне, о девушках из баров и о Нгуен из бара "У Лайна". Но эти думы быстро тают. Приходят мысли о Дэнни.

Вижу его похороны.

В Чикаго хмурый снежный день. Свинцовое небо. Пронизывающий ветер с озера Мичиган гнёт голые деревья : они скрипят и стонут на тысячи ладов. Вся семья в чёрном. Пастор прокашливается и начинает службу.

– Kyrie eleison, – говорит он.

– Помилуй нас, Господи, – шепчут пришедшие проститься.

Порыв ветра срывает с одной из женщин жёлтую шляпу и несёт по кладбищу – она пропадает из виду.

– Отец наш…- слышен шёпот.

– Прости нам прегрешения наши …

– Да охрани нас от лукавого. Аминь. – Произносят они, стуча зубами.

Снег падает гуще. Большие белые хлопья летят с неба и тают в вине, и посвящённые ангелы Святого Причастия разлетаются.

– Господи всемогущий, которому открыты все сердца, известны все чаяния и которому ведомы все тайны, очисти помыслы наших сердец дыханием Святого Духа…

Снег тает на личике младшей сестрёнки Дэнни и смешивается со слезами, которые текут сами собой.

– Dominus vobiscum, – произносит священник.

Да пребудет с вами Господь.

– Et cum spiritu tuo.

И с духом вашим.

Святой отец воздаёт должное боевому духу Дэнни и читает из "Похорон мёртвых".

– Посреди жизни мы подходим к смерти…

– Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху; в твёрдой надежде Воскрешения к вечной жизни.

Ветер воет, леденя душу, и швыряет снег в лицо пастору, когда он обращает к Богу последние слова; его борода покрывается сосульками, и иней от дыхания оседает на ресницах и бровях. Пастор поворачивается и творит крестное знамение.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Гроб Дэнни укрыт американским флагом. За отвагу он посмертно награждён медалью "Пурпурное сердце" и орденом "Серебряная звезда". Отдавая последние почести, солдаты из соседней резервной части стреляют холостыми патронами из 21 ружья.

Ружья?

Сержант Дуган не потерпел бы такого. Винтовки, оружие, огневые средства, но ружья – никогда. "Ружьями" можно только тыкать в тёлок воскресным утром. Как такое возможно? Это, наверное, придумали штатские, которые ни в чём не разбираются. Дэнни бы так ржал над этим, что пиво пошло бы носом.

Но он тоже бы загрустил : наверняка захотел бы, чтобы все его армейские дружки собрались на похоронах – на его прощальной вечеринке.

Вот его мать и отец. Они очень печальны. Сестра бьётся в истерике, и её поддерживают другие родственники. У всех на глазах слёзы. Горькие слёзы потери…

Годы, что родители поднимали его на ноги, пропали зря.

Военный оркестр играет гимн "Усеянное звёздами знамя". Солдаты отдают честь. Публика с отрешённым взглядом кладёт правую руку на сердце. Дэнни бы это понравилось.

Два солдата снимают флаг с гроба, аккуратно складывают и отдают матери со словами соболезнования. Потом его хоронят. Гроб опускают в могилу, и он глухо бьётся о мёрзлую землю. Этот звук эхом отдаётся в моём мозгу. Несколько горстей земли падают на крышку.

И полная тишина.

Дэнни? Погодите! Это всего лишь тело. Это не Дэнни. Он жив и просто ушёл. Спрятался. В могиле не он. Там всего-навсего груда мяса, обугленная до неузнаваемости. Кто же станет жить в такой дрянной оболочке?

Куда делся Дэнни?

Сержант в парадной форме даёт протяжный сигнал горном – отбой.

Самый мелодичный звук, который я когда-либо слышал. Звук блестящей начищенной меди. Каждая нота звучит ясно, чётко и уверенно. Похоже на то, как много лет назад на Гаваях Роберт И. Ли Пруитт играл отбой для Маджио в казармах Скофилда*. Мелодия пришлась бы Дэнни по душе.

Она летит по кладбищу подобно страшным молочно-белым клубам дыма, вдруг вырвавшимся из земли там, на Нагорье, где погиб Дэнни.

Линия мелодии расплывается. Я вижу её. Становлюсь её нотами. Я вижу, как опускается столб белого света в и подходит к Дэнни – всё ближе и ближе.

В мелодии больше одиночества, чем в песне Хэнка Уилльямса. Она жалобней крика козодоя. Мелодия касается во мне каких-то струн, и слёзы текут с новой силой. Мне понятны чувства людей, стоящих у могилы. Я касаюсь их, чувствую боль и тяжесть в их сердцах.

Отбой.

Песня для Дэнни. Ему был только 21 год. Девять месяцев в армии, из них три – во Вьетнаме. Короткая жизнь. Очень короткая военная карьера. Дэнни умер, не начав жить, жизнь его угасла слишком быстро. Покойся с миром, Дэнни!

Отбой.

Это гордая песня, песня об esprit de corps. Эта песня звучала в его голове, когда приходила бессонница. Эту песню он слышал на посту и в наряде. Эту песню он слышал, когда смертельно уставал и ноги заплетались после 20 миль форсированного марша. Эту песню он слышал, когда напивался. К этой песне он прислушивался каждый вечер на родине, в Луизиане, когда, лёжа на койке, писал письма домой, в которых просил родителей и сестрёнку не беспокоиться и в которых строил предположения о Вьетнаме и о том, что ему готовит грядущее.

Отбой.

Реквием по Дэнни. Последняя песня. Тяжёлая, мучительная песня. Песнь души. Песнь смерти. Смерти, последней великой реальности. Смерти, последней великой мили на Дороге Приключений.