Как было это ложью, так ложью и остаётся до сего дня – Притворством, чтобы сбить с толку не столько окружающих, сколько самоё себя. Она постоянно должна скрывать нечто, что, по её мнению, недостойно. Мэрилу считает себя совершенной и не чувствует своей порочности.

Я долго этого не понимал. Я не мог себе представить, что можно творить такие вещи, какие творила она, и не чувствовать при этом ни угрызений совести, ни вины. Она смутно сознавала свою порочность, но избегала этой мысли и постоянно заметала доказательства своих изъянов под коврик подсознания.

Мы превращаемся в порочные личности, когда пытаемся спрятаться от самих себя, ибо в этом случае мы уходим от света и перемещаемся в тень, на тёмную сторону своего сознания. И переходим от желаемого к преднамеренному, отворачиваемся от Бога и обращаемся к Сатане. Мы не стремимся быть добродетельными. Мы стремимся добиться своего, не важно как. Зло обретается не в отсутствии вины, но в попытке избежать её.

Улыбка, скрывающая ненависть. Вкрадчивая, взвешенная речь, прячущая бешенство. Белые мягкие перчатки, обтягивающие стальные кулаки.

Вся взрослая жизнь Мэрилу была игрой в кошки-мышки с собственной душой, игрой в прятки с собой с использованием тысяч личин и масок.

Дурные люди склонны обращаться к благочестию ради маскировки и укрытия, которые оно может им предложить.

Существует тенденция для добропорядочных людей становиться лучше, а для испорченных – ещё хуже. Мы движемся либо к свету, либо от него. Чем упорней мы принимаем неверные решения, тем черствей становятся наши сердца. И тем мягче наши сердца, чем чаще мы делаем правильный выбор. Для порочных людей каждый шаг по неверному пути делает невероятно трудным осознание того, что выбрана неправильная дорога, только потому, что необходимо вернуться к первому неверному повороту, признать тот факт, что столько энергии и времени – огромный кусок собственной неповторимой жизни – потрачено впустую.

Так уж получается у этих людей, что они постепенно тормозят из-за неверного выбора. Со злом очень трудно совладать, поэтому дитя порочных родителей входит во взрослую жизнь со значительными отклонениями.

Прийти к соглашению со злом, укоренившимся в родителях, по-видимому, самая трудная и болезненная психологическая задача, с которой может столкнуться человек. Многие не справляются с ней и остаются жертвами зла.

Мэрилу окончила школу в 1963-м году и в том же году, осенью, вышла замуж. Когда в 1964-м родилась Тина-Мэри, мать Мэрилу попыталась выкрасть девочку. У неё не было ни мозгов, ни желания считаться с Мэрилу и Тиной как с полноправными людьми. Они были для неё живыми куклами, куклами-человечками, и жили лишь для того, чтобы исполнять её прихоти и причуды.

И я думаю, именно это толкнуло Тину к краю. Потому что всю жизнь она была словно тряпичная кукла : мать тянула её в одну сторону, а бабушка – в другую.

В любом случае, Мэрилу подрастала, и домашняя обстановка созревала вместе с ней для того, чтобы на сцену вышел чёрт. Чем бы оно ни было, зло начало овладевать её личностью задолго до того, как я с ней познакомился.

Первое её замужество оказалось горьким и жёстким. Она говорила, что отец Тины был грубым пьянчугой. Если это правда, то она была последовательна в своём поведении, потому что женщины, побывавшие замужем за неотесанным алкашом, опять пойдут замуж за алкаша. Раз за разом, не умея извлечь уроков. Но извлекая нечто иное. Они страдают и вызывают жалость. Превращаются в мучениц. И мозги их съезжают на добродетели.

Выйдя за меня, она вышла замуж ещё за одного грубого алкоголика, потому что, только-только вернувшись с чёртовой вьетнамской войны, я был на последней стадии алкоголизма. Нет лучшего способа скрыть собственные пороки, чем жить с отчаянным пьяницей, на которого всегда можно указать перстом и чувствовать себя вправе делать это!

Когда же я бросил пить и начал лечиться, когда я выработал для себя духовную программу и начал борьбу за избавление от собственных пороков, всё, казалось, изменилось.

Могу сказать, что после завязки я увидел другую женщину, совсем не похожую на 20-летнюю девушку, которая писала мне во Вьетнам.

Думаю, в ней уже тогда сидел дьявол, но, пока я не бросил пить, он не подавал никаких знаков, что контролирует её.

Потом, шесть недель спустя после лечения, она хватает столовый нож и бросается на меня. И снова, и снова, и снова. Вот где был поворотный пункт. Вот где всё пошло наперекосяк. И это имеет для меня глубокий смысл…

Когда я пил, я сам был на пути в преисподнюю. Пьяный, я был слаб, и злой дух мог войти в меня, и я мог натворить ужасных бед. И творил. Тюрьмы набиты людьми, ставшими убийцами под парами алкоголя или наркоты. Уж я знаю. Ведь первое собрание АА с моим участием проходило в тюрьме строгого режима в Джолиете, штат Иллинойс. Почти все тамошние убийцы вершили свои грязные дела в полной отключке, как следует приняв на грудь крепких напитков и курнув травы.

На их месте мог оказаться я сам, но Господь милостив…

Можете быть уверены!

Стоит потерять над собою власть, как нечто чужое проникает в тебя и захватывает власть над тобой.

Как, должно быть, невыносимо было чёрту видеть моё выздоровления, глядя на меня, спящего под боком у Мэрилу. И кто, если не чёрт, шептал и шипел ей в ухо в ту ночь…

– Возьми на кухне длинный острый нож и выколи его сердце!

Ещё пять раз Мэрилу пыталась убить меня. И всякий раз она делала это со всё более холодной головой и всё более твёрдым сердцем. И всегда при этих попытках проткнуть меня вместо лица Мэрилу я видел страшное лицо дьявола. Когда же всё было позади, это опять была Мэрилу : измотанная и заливающаяся истерическим плачем, словно кто-то другой владел её телом во время нападений.

Она не выказывала ни раскаяния, ни сожаления, ни чувства вины. Она жила в фантастическом мире, где она была прекрасна и всегда права, к тому же она постоянно лгала, нагромождая ложь на ложь, ибо ложь есть деяние дьявола : он лжёт и вселяет в души страх – за это Сатану зовут Отцом лжи.

Сети изрекаемой ею лжи сбивали с толку любого. Ложь была патологической. Ложь, ложь и ещё раз ложь – под маской, под Личиной.

Я помню мою первую неделю в "Хартвью". Она стала расписывать, какое я дерьмо, но группа быстро разобралась, в чём дело, и слой за слоем сорвала с неё ЛИЧИНУ, и, клянусь, она их здорово удивила. Она кинулась на ребят как собака, что охраняет полыхающие ворота ада : клацала зубами, рычала и завывала, сверкала глазами – и чёрт сидел в ней, потому что ей хотелось прикончить их всех до последнего.

Наконец, врач её успокоил и сказал : "Мэрилу, вы более нездоровы, чем любой из этих парней, но я не знаю, что это за болезнь. Мы ничем не можем вам помочь".

Она вылетела, оскорблённая, и так хлопнула дверью, что та едва удержалась на петлях. Она так смутила людей, что её на весь курс лечения просили держаться подальше от больницы. Ей даже запретили навещать меня. И я понял, что она больше никогда не предстанет перед опаляющим светом психотерапии, по крайней мере, до тех пор, пока не сможет владеть собой, чтобы никому не позволить сорвать с неё Маску.

Никто не хотел связываться со злом в Мэрилу. А если б связался, был бы опустошён и обескровлен до крайней степени, до полного истощения.

Мэрилу жила в постоянном страхе. Я этого тогда не понимал, потому что она казалась бесстрашной. Я никогда не видел страха на её лице. Но видели другие, в том числе лечащий врач. Он сказал мне : "Она боится тебя, Брэд". И позднее я понял причину. Она понимала, что я знаю природу её болезни и могу не только раскрыть эту природу перед группой, но и, самое главное, перед ней самой.

Однажды в "Хартвью", пока ещё можно было ей приходить ко мне, она спросила, что я о ней думаю.

– Я ненавижу твоё гнилое нутро и вколотил бы твои белые зубки тебе в горло! Ну, как?

– Ты довольно откровенен, – сказала она.

– Это точно…

В то время никто не имел ни малейшего понятия, с чем имеет дело, но одержимость развивалась свои чередом.