Саттлер хотел стать воздушным стрелком в огромном вертолётном парке дивизии.

Прилетев на место, стали ждать в аэропорту отправки в дивизию. Мы сидели, разбившись на кучки, когда появился конвой вертолётов с войсками на борту – только что из передового района.

Солдаты поразили меня, но не грязной, изодранной в клочья униформой, и не тем, что они едва тащили винтовки М-16 и ранцы. А своими глазами – глазами Медузы, способными превратить в камень всякого, заглянувшего в них.

Взгляд этих глаз был застывшим.

Последними из вертушек появились мёртвые. Они были в мешках – семнадцать зелёных прорезиненных мешков около семи футов в длину, винтовки положили рядом. Я видел очертания тел внутри, видел, как выпирали ботинки. Саттлер покачал головой и загасил сигарету о каблук.

– Не знаешь, как это случилось? – пробормотал он.

– Какая разница? Мёртвые есть мёртвые, – сказал я.

– Должно быть, их убили сегодня.

– Да, наверное, утром, когда мы завтракали.

– Как думаешь, из пулемёта?

– Может быть. Или из гранатомёта. А, может, из миномёта. Не знаю…

– Просто интересно.

– У-гу.

– Сколько, по-твоему, им было лет?

– Ну, восемнадцать, девятнадцать. А что?

– Это такая потеря.

– Это война…

– Чёрт возьми, у меня мурашки бегают.

Зловещие мешки имели по отверстию на каждом конце и ничем не были примечательны, кроме надписи 'Голова' с одной стороны. По всей длине мешка шла толстая застёжка-молния. Мешки были наглухо застёгнуты, но из некоторых просачивалась кровь и капала на покрытие аэродрома, привлекая мух.

Мешки для тел – это бесформенные контейнеры, в них кладут погибших и везут в Сайгон, в похоронную службу, которую в армии называют 'Турбюро 'КИА'*. Тела моют, штопают, бальзамируют, одевают в форму с иголочки (по возможности), кладут в алюминиевые ящики, грузят в самолёты и отправляют в Калифорнию, на авиационную базу Трэвис, а оттуда – по домам, хоронить.

Мы долго, не отрываясь, смотрели на мешки. Меня бросило в дрожь от вида мертвецов, лежавших на взлётной полосе и как будто что-то желавших сказать.

– Добро пожаловать во Вьетнам, новичок! Пожалеешь, что попал сюда…

– Что?

– Я хочу рассказать тебе кое-что, свежачок. Например, какая лажа может случиться с тобой во Вьетнаме. Сам увидишь, когда потеряешь невинность.

– Но…

– Война для меня кончилась. Удачи тебе, берегись Люка-Азиата…

Они больше не были солдатами, только телами без душ. И мы приехали сюда, чтобы заменить их. Нас тоже пустят на корм Коварной Убивающей Зелёной Машине*.

Солдаты были грязные и мокрые. Несколько раненых. Они почти не разговаривали, а просто брели, спотыкаясь, мимо со своим боевым скарбом к грузовикам, которые повезут их в тыл, к палаткам, передохнуть день-другой.

Прошёл фотограф из 'Ассошиейтид пресс', прыгнул в джип и сказал соседу – фотографу 'Юнайтид пресс интернейшнл' : 'Третья рота вляпалась в говно : напоролась на полк СВА. Посмотри сам, Руди…'

Через час нас посадили в грузовики и отвезли в базовый лагерь, расселили по палаткам и накормили. Всё здесь было иначе, чем в 90-ом батальоне, и мне сразу захотелось вернуться назад и страдать от жары и скуки.

Нас предупредили о москитах. Москиты постоянно заражают солдат малярией. И эта болезнь в дивизии превратилась в настоящую эпидемию.

Предостережение не новое. О малярии говорили ещё в Форт-Полке, там мы даже начали принимать таблетки, чтобы выработать от неё иммунитет. Оранжевые таблетки нужно было принимать регулярно. Мы глотали их каждое воскресенье, и нам обещали, что во Вьетнаме в боевых частях проследят, чтобы мы продолжали их глотать.

В палатках над земляным полом всегда кружили стаи москитов. Чтобы получше защититься от них, мы опускали рукава рубашек и спали, не раздеваясь, под москитными сетками. Но косила людей не только малярия. Болотная лихорадка, дизентерия и желтуха тоже собирали свою дань по всему Вьетнаму.

На занятиях повышенной подготовки пехотинца нам преподавали даже курс иммунизации, чтобы защитить от различных болезней, распространённых в Индокитае – о некоторых я даже не слышал.

Граница периметра была меньше чем в пятидесяти метрах от нашей палатки – ряды и ряды скрученной в спирали колючей проволоки, один над другим, и через равные промежутки – сторожевые вышки и блиндажи, обложенные мешками с песком.

Перекатывающийся гул артиллерии, всю ночь бьющей по дальним целям, убаюкал солдат, со мной же из-за этого грома случилась бессонница. Я всё прислушивался, вздрагивал и никак не мог устроиться поудобней. Вертелся на койке и слушал звуки войны, идущей за периметром : треск очередей автоматических винтовок засадного патруля где-то на холмах и шипение осветительных ракет, медленно летящих вниз и окрашивающих небо в багровые тона.

Ночью обрушился муссонный ливень. Непрерывная дробь дождевых струй о брезент над головой заглушила ворчание 105-мм гаубиц и успокоила мои нервы.

Всё расположение дивизии имело вид настоящего свинарника. Грязь липла к ботинкам, нельзя было пройти, не поскользнувшись и не шлёпнувшись в навозное месиво, доходившее до щиколоток.

Вторая ночь была ещё страшнее. Около двадцати миномётных снарядов упали в лагерь примерно в семидесяти метрах от нашей палатки. Атака прекратилась также внезапно, как началась. Никого не зацепило. Косые только беспокоили нас, заставляя всё время быть настороже.

Вдруг раздалась резкая очередь со сторожевой вышки у столовой.

Три партизана в синей униформе – бойцы СВА – пытались нащупать слабые места в проволочном ограждении. Когда стрельбы кончилась, мы вбежали посмотреть, что произошло.

Солдаты противника задели трассёр и были срезаны очередью при попытке бегства. Они повисли на проволоке подобно дохлым койотам на заборах из колючки на каком-нибудь техасском ранчо.

На следующий день нас повезли на дивизионный пункт приёма и оформления заполнить бумаги.

Проезжая соседнюю деревню, мы поразились ужасающей бедности сельского Вьетнама : дети играли нагишом на грязных улицах и попрошайничали.

Ни обуви. Ни одежды. Ни еды. Ни надежды.

– Ням-ням.

– Дай ням-ням.

– Ты, дай конфетку.

– Эй, ты, джи-ай, дай сигаретку…сигаретку дай, ладно?

– Ты, ты, ты…подари 'Салем', а?

Мимикой и жестами они изображали людей, курящих сигареты, улыбались и кивали.

– Да, да, да?

Детям бросили кусок шоколадки, и улица мгновенно исчезла в туче пыли, когда они кинулись за неё драться, другая орава бежала за грузовиком, как за волшебником-крысоло-вом из Ан Кхе.

В увязавшуюся толпу полетела пустая пачка из-под сигарет. Опять была сумасшедшая свалка, но вдруг она резко прекратилась : дети смотрели на нас со злостью и обидой.

– Грёбаный джи-ай! – крикнул один из них на прекрасном английском, тряся кулаком.

– Твою мать, придурок, дешёвка! – добавил другой и пустил голубка в нашу сторону.

Мы засмеялись; машина прибавила скорости, и дети исчезли в облаках пыли.

Мы проехали одобренный дивизией публичный дом, который и назывался соответствующе – 'Восточный Диснейленд'. Говорили, что все здешние девки чистые, потому что армейские врачи каждую неделю проверяли их на вензаболевания.

– Если вы, ребята, выйдя из боя, хотите немного развлечься, идите туда…Ни суеты, ни шуму, и триппер никто не подхватит, – нахваливал наш водила.

После возвращения с пункта оформления на третий день пребывания в Ан Кхе чудо кончилось.

Произошли изменения в назначениях. Добрая часть из нас не поедет в боевые подразделения, а вернётся в Сайгон и будет придана штабу сухопутных войск.

Саттлер, я и ещё десять человек оказались в числе счастливчиков. Остальные были расписаны по пехотным ротам и получили приказ отправляться в тот же вечер.

Я плакал от радости, вспоминая семнадцать мешков на взлётном поле. Хотя эта резкая перемена планов смешала мои чувства. Я всё-таки хотел взглянуть на войну…