Весь последний месяц я думал только о возвращении домой и о Мэрилу. Мне не терпелось начать новую жизнь с новой женщиной и наверстать упущенное за год одиночества.

"О Вьетнаме помнят не те, кому следует. Я считаю, что те, кто помнит о нём, должны его забыть, а те, кто забыл о нём, должны вспомнить".

– Майкл Герр, американский журналист,

журнал "Обзервер" (Лондон, 15 января 1989 г.)

18 ноября 1967 года пришёл мой день.

День отправки домой, демобилизация, день, когда я должен был вернуться из-за океана. Я упаковал вещи, сдал винтовку М-16 и попросил Рамсфельда отвезти меня в базовый лагерь 199-ой бригады в Лонг Бине, чтобы оформить свой отъезд из рядов штабной роты.

Лонг Бинь стал больше, чем я его запомнил. Он превратился в бесформенный военный объект. В несколько миль обширных пустырей растрескавшейся глины, луж стоялой дождевой воды, сторожевых вышек, колючей проволоки, бараков и слоняющихся без дела солдат. В Лонг Бине не было войны. В этом плане он был похож на ЮСАРВ. И на всю прочую регулярную армию – от Форт-Орда, штат Калифорния, до Форт-Беннинга, штат Джорджия.

Здесь рядовых не беспокоили засадные патрули, огонь миномётов и вражеские атаки эшелонами. В Лонг Бине было безопасно. Но, с другой стороны, от этого можно было свихнуться. После выписки из 199-ой бригады, я был отправлен прямиком в 90-ый батальон приёма пополнений, туда, где начинался мой год. Там я получил приказ о переводе в 9-ую бронекавалерийскую дивизию в Форт-Миде, штат Мэриленд, продолжать службу в пехоте, ибо такова по-прежнему была моя военно-учётная специальность.

Мне выдали 170 долларов на проезд, денежное довольствие за месяц и все мои армейские бумаги. Согласно приказу надо было лететь на базу ВВС в Трэвисе. Оттуда автобусом до Сан-Франциско и – дополнительным рейсом в Чикаго.

Мы разместились в бараках – старые палатки, в которых мы коротали время год назад, исчезли – и приготовили спальные места. В тот же вечер я выпил немного пива и сел у домика покурить и собраться с духом перед отлётом в Штаты.

Я думал о детстве, когда жизнь казалась счастьем, а дни не имели ни начала, ни конца. Я думал о том, что хотел бы пережить снова…

Как ловил светлячков и сажал их в банку. Как играл в бейсбол на пустыре. Как тратил последний грош на праздник в Норт-парке. Как в Ист-парке летел на санках с горки по первому снегу. Как скатывался со стогов сена, жёг костры и по субботам, под синим небом октября, гонял в футбол.

Как я катался на водных лыжах до самой ночи. Садился в "Джуни Мун" и ехал в Равинию слушать "Питера, Пола и Мэри" или концерт Джоша Уайта. Как ездил в Чикаго и видел Майлса Дэвиса, дующего в свою трубу в "Оркид Лаундж"; как покупал билеты на концерты Рэя Чарльза и толкался с Мадди Уотерсом в распивочных, куда ходят только чёрные.

Как вставал до рассвета на Лисьем озере и проверял удочки : попалось ли что-нибудь кроме зубатки и налимов. Как гарпунил карпов и шёл купаться на Индейский мыс. Как забрасывал сеть на большеротых окуней на берегу Кувшинок в бухте Джойс. И как жаркими летними вечерами слушал бабушкины сказки о привидениях.

Как лазал по старому болоту и забирался в дом с привидениями. Как ездил на продуктовый рынок "Сервенка", что у Травяного озера, и объедался мороженым на палочках и в вафельных рожках. Как собирал ягоды для варенья в Переулке Жестяных Кастрюль. Как искал в песке яйца каймановых черепах, чтобы самому насиживать их.

Как покупал томагавки в лощинах Висконсина и плавал на лодке по озеру Дьявола. Как жевал табак "Пахарь" и ездил на старом грузовике по кукурузным полям. Как натыкался в лесу на пушечные ядра времён Гражданской войны.

Боже, куда ушло время? Почему мне так страшно? Ведь я еду домой. Домой! Я должен быть счастлив. Я снова увижу родителей. Я войду в дом и вдохну знакомые запахи. Увижу братишку Джейка. Верного пса Тарзана. Увижу Мэрилу и Тину…

Чего же я так боюсь?

Где-то в подсознании я понимал, что мне не вернуться домой прежним. Никогда. Здесь умерла часть меня – она никогда не вернётся. Лучшая часть меня навеки потеряна в Индокитае.

В четыре утра в дверях появился лейтенант и провёл перекличку. Затем в комнате для инструктажа мы обменяли сертификаты на доллары. И вот пришло время прощаться. В темноте при полном параде мы смеялись, шутили и окликали новичков, чья новенькая униформа ещё хрустела от крахмала.

Расставаясь, солдаты выпрашили друг у друга патроны, гранаты, мины, трофейное оружие, пистолеты – всё, что шло под грифом "контрабанда".

Они собрались в 90-ом батальоне со всей Дельты. Ребята, которые пережили этот год. Здесь я встретил парней, которых не видел с самой учебки. Они рассказали мне, кто из нашей учебной роты погиб, кого ранило.

Последний пункт остановки – медицина. И можно прятать документы в чемодан и ехать на новое место службы.

Я заглянул в свои бумажки и вырвал весь негатив. Так вот с чем меня отправляли домой – с папкой, полной взысканий. Я решил поместить взыскания в рамочку. И повесить повыше на стенку – в красном углу, над дипломом, рядом с сертификатом о почётной отставке.

Я перечитал письмо, полученное от Билли на прошлой неделе в Кат Лай. Он оставался ещё на три месяца, как и планировал, чтобы пораньше уволиться из рядов.

Вылетать предстояло из Бьен Хоа. Последнюю неделю Вьет Конг обстреливал местную базу каждую ночь из миномётов и ракетами. На самом деле, активность противника возросла по всему Вьетнаму, и это была своего рода репетиция разрушительного Новогоднего наступления, предпринятого коммунистами в конце января.

Около шести поехали в аэропорт. Для нас война, наконец, кончилась. Мы ехали на родину. То, что мы возвращались в Америку, казалось нереальным сном.

Но так оно и было!

В том году в Детройте гремели расовые беспорядки, и мы шутили, что нас отправляют на родину снова воевать. Мысль о том, что БТРы будут патрулировать "Мотаун" для защиты от повстанцев и мародёров, казалось нелепой, как сама война, но она явилась симптомом той шизофрении, что охватила сознание американцев в 67-ом году и была реакцией на войну во Вьетнаме.

"Камелот"* Кеннеди превращался в водоворот гражданского неповиновения, в бесконечный национальный кошмар. А надежды ЛБД* на построение Великого Общества таяли по мере того, как война становилась всё более непопулярной.

В аэропорту укрытий не было, и мы как попало стояли на открытой взлётной полосе возле своих рюкзаков и чемоданов и ждали самолёт.

Вот он – последний день. Последний взгляд, брошенный на Вьетнам…

На востоке за периметром на фоне алой зари вырисовывались пальмы. Начинался ещё один жаркий и влажный день, в котором всё могло случиться.

Часы отсчитывали время.

Ждать было невыносимо. Мы переминались с ноги на ногу и отпускали неуклюжие шутки. Пинали камешки, присаживались на рюкзаки, вставали, закуривали и метались взад и вперёд, как тигры в клетке.

Больше всех нервничали "ворчуны" : они всё время посматривали на полосу, выискивая малейшие признаки утренней атаки противника.

Наконец, появился наш борт, такси отсюда – "Бранифф-707", и остановился, ожидая, когда подкатят трап.

Сверкая на солнце хромированными частями, поблёскивая в жарких воздушных волнах, поднимающихся от покрытия полосы, трап в своей нереальности казался лестницей в небо.

У меня заныло в груди. В горле пересохло. Целый год – всё, что случилось со мной во Вьетнаме – промелькнул в голове. Словно передо мной стасовали колоду карт, и на каждой карте – своя особенная картинка.

Не мираж ли этот самолёт? Не иллюзия ли? Не злая ли шутка больного разума?

Мы так долго мечтали об этом дне, что когда он, наконец, настал, было трудно в него поверить, трудно свыкнуться с ним.

Я закрыл глаза, потом открыл. Проделал так несколько раз, доказывая себе, что это не сон : всё проверял, не исчез ли самолёт.