Нуурлак поднял руку, жестом приказывая ему замолчать. Он смотрел в окно на двор, где заложницу раздели и привязали за ноги к перекладине, лежавшей на двух столбах. Рядом, на мангале, дымил котел с маслом.

В тело жертвы ввели страшное орудие казни — медную воронку с широким горлышком. Несчастная вскрикнула, но когда один из нукеров принялся лить масло в воронку, она только хрипела и содрогалась.

— Третья за одну луну, — сказал аль-Зафар.

— Последует и четвертая, и пятая, если не будут платить, — отвечал Нуурлак, возвращаясь в свое кресло. — Ты спрашиваешь, почему я не продаю их? Когда продаешь человека, даешь ему шанс. Он может сбежать или выслужиться и получить свободу. Рабу не нужно думать о еде — его кормит хозяину. Если я начну продавать заложниц, они, чего доброго, сами начнут приводить своих женщин. — И он рассмеялся.

Глядя на его желтые клыки, аль-Зафар спросил:

— Ты не думаешь, что декхаие когда-нибудь взбунтуются против нас?

— Неужели начальник моего войска обеспокоен такими пустяками? — Нуурлак ощерился еще сильнее.

— Моих нукеров боится даже регулярная армия, — сказал аль-Зафар. — Декхан мы перебьем в два счета, но кто тогда будет нас кормить?

— Пустой разговор. Они не взбунтуются. Ты видел когда-нибудь баранов, бунтующих против волков? И потом, по закону — я их хозяин. Султан не посмеет отметить своего фирмана, потому что в этом случае многие хакимы и князья перестанут его поддерживать. Знаешь, что сказал султан, когда к нему пришли с доносом на меня? Он сказал: «Убейте его сами — выберите себе другого хозяина. Или пригласите соседского князя, пусть он убьет его. Тогда мы закроем на это глаза».

Да, это забавно, — усмехнулся аль-Зафар.

— Новая заложница, — объявил, входя, десятник нукеров. — Селенье Джиэак, дочь декханина Дадабая.

В комнату втолкнули девушку со связанными руками. Ей было лет девятнадцать, и черты ее хорошенького лица еще не огрубели от солнца и ветра.

— Как мило, — обратился к ней Нуурлак. — Я слышал, у Дадабая водились деньги.

— Мы недавно купили риса и хлеба, — дрожа, отвечала пленница, — и почти все съели…

— Дзе-дзе… Нехорошо так много есть, — сказал Нуурлак. — Ничего, пусть твой жених поможет Дадабаю собрать выкуп. Это и будет его калым.

— Но у меня нет жениха, господин, — всхлипнула девушка.

— Как тебя зовут?

— Зулия, господин.

— За семь дней твой отец что-нибудь придумает. А теперь, извини, я должен позаботиться о том, чтобы ты не убежала. Дворец ненадежен, ни одной целой двери, ни одной решетки на окнах. А стражники иногда засыпают… — Нуурлак хлопнул в ладоши.

Нукеры, выскочившие как из-под земли, повалили Зулию на пол. С нее сорвали чувяки, ноги крепко стянули петлей у щиколоток. Один из воинов принялся наносить сильные удары но пяткам девушки черной полированной палкой. Другой крепко держал ее за ноги.

От каждого удара несчастная подпрыгивала, но вырваться не могла. По ее лицу катились слезы.

— Бей сильнее, она должна кричать, — велел Нуурлак, но в продолжение истязания Зулия только несколько раз застонала.

— Довольно, — сказал Нуурлак, когда зрелище ему наскучило. — Вот теперь, Зулия, ты не убежишь. Это прекрасный вид наказания, он не оставляет следов, но человек после него два дня не может встать на ноги. А через два дня ты получишь еще.

Действительно, чтобы удалить девушку из залы, нукерам пришлось унести ее.

— Она оказалась крепче, чем ты думал, — хмыкнул аль-Зафар.

— Наказывать таких гораздо приятнее, — заметил Нуурлак. — Но ты обратил внимание, как быстро ложь входит в привычку у подлого люда? «Мы почти все съели…» — передразнил он пленницу. — Ловкачи. Они сами вынуждают меня быть жестоким. Им нравится, когда их сгибают в бараний рог. Ладно, поговорим теперь о серьезном деле.

— Поговорим, — кивнул аль-Зафар. — Завтра в полдень большой караван из Султанапура окажется в пределах досягаемости нашего марш-броска. Я пошлю дюжину воинов — этого хватит.

— Что везут?

— Ткани, янтарь с севера, оливковое масло, серебряную посуду и побрякушки. Около пяти тысяч серебром, есть и золото у купцов. Банковские расписки на предъявителя. Богатый груз. Охраны — тридцать человек.

Нуурлак, довольный, потянулся.

— Люблю, когда ты так говоришь, — произнес он.

«Ах ты, шакал бешеный, — подумал аль-Зафар. — Думаешь, это все достанется тебе?»

Улыбнувшись своим мыслям, он поклонился и вышел.

— Их всех убили быстро. Ты не успел бы сосчитать до десяти.

Скакун варвара, всхрапывая, переступал осторожно, чтобы не задеть копытами мертвые тела.

— Случилось это недавно, совсем недавно. Меньше, чем полдня назад. Смотри, — Конан указал пальцем в ослепительное жаркое небо. В нем кружились три черные птицы, похожие на бумажных кхитайских змеев.

— Не понимаю, — буркнул Риго.

— Иначе падальщиков было бы куда больше. А трупы раздуло бы на солнце, как подушки.

Конан замолчал. Он заставил своего коня объехать кругом место побоища. Лорд-без-земли остался на месте. Его верблюд равнодушно двигал челюстью.

— Караваи увели в сторону Шахризабса, — уверенно молвил варвар. — Следы еще не замело ветром. Нападавших было двенадцать, и они не потеряли ни одного человека. Им удалось окружить торговцев и остаться незамеченными. Подобравшись поближе, они забросали караван стрелами, а оставшихся охранников изрубили саблями. Это очень хорошо обученные трусы. Не похоже на обыкновенных разбойников.

— Наверное, шалят декхане из окрестностей Шахризабса, — предположил Риго.

— Чем ты слушаешь? — удивился Конан. — Я сказал: хорошо обученные. Это чьи-то воины.

— Но чьи?

— Скоро узнаем.

Конан низко свесился с седла и зачерпнул рукою целую пригоршню песка, после чего, выпрямившись, постепенно разжал пальцы. Песок струйкой побежал вниз, горячий ветер подхватил его и разнес в воздухе.

— Что ты делаешь? — осведомился Риго.

— Каждый погибший от разбойников заслуживает похорон. Хотя бы условных. На настоящие у нас нет времени. Едем.

И его конь поскакал прочь. Верблюд затрусил следом.

На правах компаньона Риго выпросил назад свою одежду и оружие. В оазисе, где бритуниец рассказал варвару о жемчужине, они дождались вечера, набрали свежей воды в большой бурдюк, оседлали своих верховых животных и тронулись в путь. Стоял «чилля» — самое жаркое время года, когда к полудню песок раскаляется так, что кажется мокрым.

Первый совместный переход они совершили ночью, и едва рассвело, были уже возле другого оазиса. Он был чуть больше первого, и вода в большом, круглом колодце оказалась холоднее и другого вкуса. Путники проспали под деревьями до сумерек, обновили запас воды, подкрепились вялеными фруктами и горячей капой. Потом они снова ехали всю ночь, но к рассвету не успели найти укрытия. До следующего колодца компаньоны добрались, когда солнце входило в зенит.

— Тяжело? — спросил Конан.

— Я мог бы вынести и более сильную жару, но глаза… — признался Риго.

— Может быть, за свою долю выручки ты сможешь купить себе новое зрение? — Варвар произнес это так задумчиво и спокойно, что бритуниец не понял, издевается ли над ним попутчик, или говорит серьезно.

— Этот оазис — последний на пути до селенья Джизак. Поэтому мы проведем здесь сегодняшний и завтрашний дни. А потом придется ехать ночь и еще день, не останавливаясь надолго. Лучше отдохнуть заранее. Зато от Джизака до Шахризабса скакать всего ничего.

— Я понял, — кивнул Риго. Глаза у него слезились.

Конан посмотрел на него мрачно, сплюнул и ушел к роднику. Вернувшись, он протянул бритунийцу несколько круглых зеленых листьев и велел:

— Пожуй и приложи к векам. Должно помочь.

— У вас в горах растет такая трава? — спросил Риго.

— Она везде растет.

У листьев оказался кисловатый, вяжущий вкус. Рот после них горел, и все время хотелось пить. Но боль в глазах они успокоили. Риго уснул, положив голову на седельную подушку.