Порт сказал:

— Я не ищу мотивы. Бог его знает, зачем он взял. Хозяин перебил его.

— Зато я их ищу! — вскричал он. — И я не вижу никаких оснований полагать, что местный житель будет рисковать головой ради вашего паспорта. Во всяком случае, не в Бу-Нуре. И крайне маловероятно, в Айн-Крорфе. В одном могу вас заверить: господин Абделькадер не брал его. Можете мне поверить.

— Гм, — с сомнением буркнул Порт.

— И никогда не возьмет. Я знаю его на протяжении нескольких лет…

— Но у вас не больше доказательств, что он не брал, чем у меня, что он взял! — воскликнул Порт раздраженно. Он поднял воротник своего пиджака и поежился на стуле.

— Вам не холодно, надеюсь? — удивленно спросил лейтенант.

— Вот уже несколько дней, как я никак не могу согреться, — ответил Порт, растирая ладони.

Лейтенант пристально на него посмотрел. Затем продолжил:

— Не могли бы вы оказать мне услугу — в обмен на такую же с моей стороны?

— Думаю, да. Какую?

— Я был бы вам весьма признателен, если бы вы забрали свою жалобу на господина Абделькадера, и забрали ее сегодня же. А я предприму кое-что, чтобы вернуть вам ваш паспорт. On ne sait jamais[50]. Как знать, может, что-нибудь и получится. Если ваш паспорт, как вы утверждаете, был украден, то единственное место, где он может сейчас находиться, это Мессад. Я телеграфирую в Мессад, чтобы там провели тщательный обыск в казармах Иностранного легиона.

Порт замер, глядя прямо перед собой.

— Мессад, — сказал он.

— Вы там не бывали?

— Нет, нет! Повисло молчание.

— Так как, вы окажете мне эту услугу? Ответ для вас появится у меня, как только будет проведен обыск.

— Да, — сказал Порт. — Я заберу жалобу. Скажите, а что, для такого рода вещей в Мессаде есть рынок?

— Естественно! Паспорта в гарнизонах легиона стоят немалых денег. Особенно американские паспорта! Oh, là, là ! — Настроение у лейтенанта поднималось; он достиг своей цели; это может компенсировать, хотя бы отчасти, урон, нанесенный его престижу делом Ямины. — Tenez[51], — сказал он, указывая на буфет в углу, — вам холодно. Не передадите ли мне вон ту бутылку коньяка? Выпьем по рюмочке.

Это было совсем не то, чего хотел Порт, но он чувствовал, что едва ли вправе отказаться от гостеприимного жеста.

И потом: чего он хотел? Он не был уверен, — возможно, просто тихо сидеть в каком-нибудь теплом месте, никуда не торопясь. От солнца ему становилось зябко, а голова горела, казалась огромной и перевешивающей остальное тело. Если бы у него не сохранялся нормальный аппетит, он заподозрил бы, что, должно быть, заболел. Он пригубил коньяк, гадая, согреет ли тот его, или же он будет сожалеть о том, что выпил, — из-за изжоги, которую тот у него иногда вызывал. Лейтенант, по всей видимости, прочел его мысли, ибо через минуту заметил:

— Это отличный старый коньяк. Он пойдет вам на пользу.

— Превосходный, — отозвался Порт, предпочтя проигнорировать вторую часть замечания.

Возникшее у лейтенанта впечатление, что сидевший перед ним молодой человек болезненно озабочен собой, подтвердили следующие слова Порта.

— Странная вещь, — сказал он с примирительной улыбкой, — но с тех пор, как я обнаружил пропажу паспорта, я чувствую себя лишь наполовину живым. Знаете, это ужасно угнетает, не иметь в подобном месте удостоверения личности.

Лейтенант протянул ему бутылку, но Порт отказался.

— Возможно, после моего маленького расследования в Мессаде вы вновь обретете свою личность, — он рассмеялся. Если американец хотел до такой степени быть доверительным с ним, что ж, он не прочь побыть немного в роли его исповедника.

— Вы здесь с женой? — спросил лейтенант. Порт рассеянно подтвердил. «Так и есть, — сказал себе лейтенант. — У него проблемы с женой. Бедолага!» Ему пришло в голову, что они вместе могли бы наведаться в веселый квартал. Ему доставляло удовольствие показывать его приезжим. Он уже собрался было сказать: «К счастью, моя жена сейчас во Франции», но вспомнил, что Порт — не француз; это было бы опрометчивое предложение с его стороны.

Пока лейтенант размышлял над этим, Порт встал и вежливо попрощался — несколько внезапно, что правда, то правда, но вряд ли от него можно было ожидать, что он весь день просидит у постели больного. И кроме того, он обещал зайти и забрать свой иск против Абделькадера.

Порт брел с опущенной головой по выжженной дороге к стенам Бу-Нуры, не видя перед собой ничего, кроме пыли да тысячи мелких острых камней. Он не поднимал головы, потому что знал, каким бессмысленным предстанет пейзаж. Чтобы привносить смысл в жизнь, требуются силы, а силы в настоящий момент его покинули.

Он знал, какими голыми могут быть вещи, чья суть отхлынула по всему фронту за горизонт, точно выдавленная какой-то дьявольской центробежной силой. Он не хотел видеть ни ярко-синее небо над собой, слишком синее, чтобы быть реальным, ни ребристые розовые стены ущелья, вздымавшиеся со всех сторон вдалеке, ни сам пирамидальный город на скалах, ни беспорядочно разбросанные точки оазисов, чернеющие внизу. Они никуда не исчезли, они остались и могли бы порадовать его глаз, но ему не хватало сил соотнести их друг с другом либо с собой; он был не в состоянии поместить их ни в какой иной фокус, кроме зрительного. Поэтому он не будет на них смотреть.

Возвратившись в пансион, он остановился у комнатушки, которая служила конторой, и застал Абделькадера в темном углу на диване за игрой в домино с какой-то личностью в туго замотанном тюрбане.

— Добрый день, месье, — сказал Порт. — Я был в администрации и забрал жалобу.

— Ага, мой лейтенант устроил это, — пробормотал Абделькадер.

— Да, — сказал Порт, хотя и был раздражен отсутствием элементарной благодарности с его стороны за свое согласие выполнить просьбу лейтенанта д’Арманьяка.

— Bon, merci. — Абделькадер вновь не удосужился поднять головы, и Порт отправился наверх в комнату Кит.

Там он обнаружил, что она распорядилась принести все свои чемоданы и теперь занималась тем, что распаковывала их. Комната напоминала восточный базар: на постели выстроились ряды туфель, вечерние платья были развешаны по спинкам кровати, словно выставлены в витрине, а ночкой столик уставлен флаконами с косметикой и духами.

— Ради Бога, Кит, что ты делаешь? — вскричал он.

— Любуюсь своими вещами, — невинно сказала она. — Я давно их не видела. С тех пор, как мы сошли с корабля, я обходилась содержимым одной-единственной сумки. Мне это осточертело. А когда я посмотрела после обеда в окно, — она несколько оживилась, махнув в сторону окна, которое выходило прямо на пустошь, — то почувствовала, что умру на месте, если сию же секунду не увижу что-нибудь цивилизованное. Но это еще не все. Я велела принести виски и открыла свою последнюю пачку «Плэйерс».

— Ты, верно, не в духе.

— Вовсе нет, —возразила она, но чуточку слишком энергично. — Это было бы ненормально, если бы я могла адаптироваться ко всей этой обстановке чересчур быстро. Видишь ли, в конце концов я все еще американка. И не собираюсь становиться кем-то другим.

— Скотч, — протянул Порт, размышляя вслух. — По эту сторону от Бусифа льда не раздобыть. Равно как и соды, могу поклясться.

— А я и не хочу разбавлять. — Она быстро надела вечернее платье с открытой спиной из светло-голубого атласа и пошла приводить себя в порядок перед зеркалом, висевшим на внутренней стороне дверей. Он решил, что ее не помешает побаловать; в любом случае, ему было забавно смотреть, как она воздвигает свой трогательный маленький бастион западной культуры посреди дикой пустыни. Он сел на пол в центре комнаты и с удовольствием наблюдал, как она порхает с места на место, выбирая вечерние туфли и примеривая браслеты. Когда постучал слуга, он сам подошел к дверям и в коридоре принял у него поднос, бутылку и все остальное.

— Почему ты не дал ему войти? — поинтересовалась Кит, когда Порт закрыл за ним дверь.

— Потому что не хотел, чтобы он помчался вниз разносить новости, — сказал он, ставя поднос на пол и усаживаясь возле него.