Почти все лето рудоискатели обшаривали причарышские горные дебри. В преддверии осени возвратились в Колывань. Федор сразу же к приказчику с прежней просьбой.

— Разреши, Мокеич, за невестой съездить…

— Разве не привез? Пошто с рудного поиска не заехал к ней?

В голосе, глазах приказчика Федор заметил притворное удивление. Однако сдержался, виду никакого не подал и вразумительно пояснил:

— Как заедешь-то, коли невеста в другой стороне и в большой дали от Чарыша. Не по пути, стал быть…

— А-а, — понимающе протянул приказчик и сухо отрезал: — Малость повременить придется…

Через неделю пробирщик Юнганс нашел высокое содержание металла в руде, которую принесли рудоискатели. Приказчик снизошел к Федору.

— Ладно уж… разрешаю на время от дел отлучиться. Только свободных лошадей нет для твоей невесты. Где хошь бери…

Юнганс плохо понимал по-русски. Сейчас же верно уловил, что происходило между приказчиком и Федором. На удивление приказчику, Юнганс протянул Федору руку.

— На… карош мейстер всегда надо выручайт… взяйт…

Как ни упирался Федор, а не смог уйти от Юнганса, прежде чем не взял предложенных прогонных денег, которыми платили за наем лошадей…

Федор и Соленый поехали в Незаметный. К самому поселку подъезда не было, и лошадей пришлось оставить в низине, где пожухшее разнотравье свалялось в колтуны. Рудоискатели шли полянами, знакомыми с памятной весны. Неубранный ячмень низко кланялся в ожидании первых заморозков. Соленый брал в руку наполовину осыпавшиеся колосья, с неподдельным сокрушением бубнил:

— Вот она, лень-матушка-то! Нешто видано такое, чтобы кормилец под снег уходил…

Федор горячо восстал за поселян.

— Работников-то раз-другой и обчелся. А может, какая хворь навязалась, или еще что…

К потайным жилищам подошли молча, с какой-то смутной тревогой. Никто не ответил на глухое уханье филина, не вышел с громким криком навстречу. По разрушенному каменному убежищу, по разбросанным немудреным пожиткам рудоискатели заключили, что не по своей воле ушли поселяне из насиженного гнезда.

Друзья терялись в догадках. «Может, джунгары полонили?» От этого на лбу Федора выступил холодный пот. Но стоило подумать трезво — предположение отвергалось полностью. Кочевники передвигались по открытым проезжим дорогам, временно оседали стойбищами лишь на берегах рек, в широких долинах с ключевой водой. В тесном каменном мешке им делать нечего.

Может, обитателей Незаметного обнаружил чей-нибудь посторонний взгляд, и они ушли сами, чтобы предупредить надвигавшуюся опасность? Но почему они тогда не известили о том Соленого и Федора, как условлено ранее?..

Ни с чем вернулись друзья в Колывань. Неприютным холодком встретила их новая изба. Черным налетом покрылся немытый и нескобленый пол. Не хвастали белизной и гладко оструганные стены и потолки. Густые сетки паутин прочно затянули углы. Пахло сыростью и пылью. Друзья же не замечали ничего.

Медь выплавки Колывано-Воскресенского завода оставляла густой черный след на пальцах. Оттого и прозвали ее черной. «Чернедь» на Невьянском заводе устраняли многими переплавками, пока медь не принимала натурального багрово-красного цвета. На то уходило немало времени и лишних расходов.

Демидов решил разгадать тайну «чернеди». «Может, она черная от примесей других металлов? Коли так, то те металлы без пользы на огне горят», — смутно, но верно предполагал Демидов и усиленно выискивал в Петербурге и Москве лучших в то время знатоков горного дела — саксонцев. Некоторые из них соглашались поехать на Алтай единственно ради выгод, закрепленных контрактами. Иные, напротив, уезжали в неведомую глушь из-за стремления познать горное дело глубже и шире.

Приказчик Сидоров со скрытой неприязнью встречал иноземцев. И не потому, что не верил в их искусство. Просто не желал иметь при деле посторонних, цепких и искушенных глаз. «То не русские. Язык вольный. Как бы через иноземцев каких вредных речей, а паче доносов не приключилось…» — думал приказчик и придирчиво следил, чтобы приезжий знаток строго исполнял только свою должность, а дальше — ни шагу.

В числе других саксонцев приехал на Колывано-Воскресенский завод пробирный мастер Иоганн Юнганс, человек застенчивый и добродушный. Юнганс и после положенного времени каждый день подолгу и безустально суетился в заводской тесной пробирне, в опытном горне без конца плавил руды и всякий раз менял состав шихты.

Любознательный пробирщик через многие опыты установил, что колыванская медь чернеет от присутствия в ней свинца. Свинец удалось легко отделить от меди, как более тяжелый продукт плавки. Опытный глаз подметил в свежих изломах свинца необычный серебристый блеск. Юнганса зажгла новая догадка. Он твердо уверовал, что свинец содержит серебро, и стал упорно искать способ его отделения. Шло время. От бесплодных поисков лицо Юнганса осунулось, подернулось свинцовым налетом. Болела голова, беспокоили частые колоти в груди. Нередко Юнганс не уходил домой и засыпал прямо в пробирне, где-нибудь на рудной куче или на рабочем столе-верстаке.

При виде спящего иноземца работные люди с укоризной качали головами — не было такого на их глазах, чтобы ученый человек так издевался над собой без всякого принуждения со стороны. Будили осторожно, смущенно совали в руки принесенную не от большого достатка пищу.

— Замрешь эдак, Яган… не годится без роздыху и харча суточно торчать здесь.

Юнганс отчетливо улавливал доброе, участливое отношение русских бородатых мужиков, широко и благодарно улыбался. По блеску в глазах работные угадывали, что саксонец одержим каким-то тайным стремлением и ни за что не отступится от него. Работные отходили в сторону. В их душе недоумение сменялось молчаливым уважением к человеку, который не чурался труда…

Однажды Юнганса за рукав вытащил из пробирни соотечественник, штейгер Филипп Трегер. Как ни упирался Юнганс, а пришлось оторваться от захватывающих опытов. У Трегера свободного времени хоть отбавляй. Ехал он сюда не за тем, чтобы живот надрывать в работе, не предусмотренной контрактом. Трегер в России жил не первый год. Семью имел в Петербурге. Ради денег приехал.

Стояла поздняя весна. Спускался тихий и прохладный вечер. На берегу заводского пруда безлюдно. Соотечественники тихо разговаривали на родном языке и не спеша шли. Берег узким мыском вклинивался в воду пруда. Мысок зарос густым кустарником, и по другую сторону его ничего не видно.

Юнганс увлеченно рассказывал о своих опытах. Из-за мыска неожиданно послышался громкий всплеск, будто утиная стая шлепнулась на воду, и раздался слабый захлебывающийся крик:

— По-о-о-гите-е!..

Трегер, хорошо слышавший крик, на тревожно-недоуменный взгляд Юнганса спокойно ответил:

— Ребятишки купаются, шутят, — и круто свернул в сторону.

Мгновенье, и Юнганс продрался сквозь кусты на другую сторону мыска. Далеко от берега убегал ветхий, заброшенный мостик, с которого когда-то черпали воду из пруда. Юнганс сразу все понял. Прогнившая тесина переломилась над глубью, по воде плавали круги. Юнганс, как был в одежде, бросился на помощь невидимому утопающему. На воде показалась макушка непокрытой женской головы…

Тем временем на берег прибежали люди, миром вернули в чувство тетку Марфу, мать Кузьмы Смыкова. Оглянулись, когда стихла суета, прошла растерянность, а Юнганса нет. Его нашли дома, под одеялом. От озноба стучали зубы, посиневшая кожа от проступивших пупырышков стала корявой, как самая мелкая и частая терка.

Простудная хворь на месяц свалила Юнганса в постель. Больного часто навещал заводской лекарь и пользовал отменными лекарствами. В отсутствие лекаря постоянными гостями были работные. Помимо целебных травяных настоев приносили лучшую пищу, какую сами видели на своих столах только в христов праздник: мед, яйца, пшеничный хлеб. Передавая принесенное одинокой бабке Агафье, тепло наказывали: