Пауза.
И тоже дарит ребенка. Наверное, дело все-таки в ребенке…
Катрин. (сочувственно). И вы его больше никогда не видели?
Патрисия. Этого ватерполиста? Видела, конечно. Не в пруду же мы это все… ну, вы понимаете… Хотя Андре очень любит плавать. Просто очень!
Катрин. Вы его, конечно, проклинали?
Патрисия. Конечно, (промокнув платком слезы) нет. Он вполне мог… заблудиться. С таким - то зрением. Впрочем, с хорошим - он заблудился бы еще быстрее. (Внезапно радостно.) Но он, душечка, оставил мне вот это! (Достает из сумочки сложенный лист бумаги, разворачивает, протягивает Катрин.)
Катрин. (разглядывая лист). Что это?
Патрисия. (гордо). Линия шеи.
Катрин. Линия чего?
Патрисия. (показывая на себе). Шеи, шеи. Моей шеи.
Катрин. Похоже на ногу страуса.
Патрисия. Как вам не стыдно, душечка! Он работал почти на ощупь. Как гончар. Конечно, он щупал не только шею. Но изобразил именно ее. Он трудился над ней трое суток, едва отрываясь. Я ходила по магазинам, покупала много зелени, сыра, вина. Ставила перед ним, а он все творил, творил… Ему не давали покоя полотна старых мастеров флорентийской школы. Он говорил, что Боттичелли еще в эпоху своей Венеры гениально предвидел появление через века именно такой шеи. Вообразите, душечка, — такой! Моей! (Чуть помешкав в раздумье.) Хотя, с другой стороны, на кой черт Боттичелли чужая шея, а?
Катрин. А почему она без головы?
Патрисия. Да, я тоже его об этом спрашивала. Но он ответил, что вещь должна быть ценной сама по себе. А потом, в досаде, слегка напыщенно так, выкрикнул: " Я поведу тебя в музей!"
Пауза.
Вот скажите, душечка, с вами хоть кто-нибудь прощался навсегда такой странной фразой?
Катрин. Нет, мадам, никогда. Но у меня тоже был один… водоплавающий. Боцман. Так он свистел. И довольно громко. Но может быть это от того, что он понятия не имел о музеях?.. У него отсутствовал передний зуб.
Патрисия. Вот видите, душечка, что нам остается от мужчин, — слова, слова, слова…
Катрин. Нет, мадам, мой свистел без слов. Как норд-ост.
Патрисия. Норд-ост-тоже слово. Как зуб или свист.
Катрин. А если бы он пел?
Патрисия. Кто?
Катрин. Ну, мужчина..
Патрисия. Песня — тоже слово. Только женского рода.
Катрин. А если бы играл в покер?
Патрисия. Само собой. Покер — слово известное.
Катрин. А если бы дарил цветы?
Патрисия. Могли бы и не спрашивать. Цветы… Кто их сейчас дарит? Конечно, слово.
Катрин. Ну, а если бы он был оригинальным, непохожим на других? И делал бы все-все-все иначе?
Патрисия. В жизни женщины?
Катрин. Да.
Патрисия. В жизни женщины все-все-все иначе — это ребенок. Ребенок — это слово.
Катрин (восхищенно). Мадам, вы такая умная!
Патрисия. А, нет! Это чужой ребенок — слово. А свой — сплетня.
Катрин. Почему?
Патрисия. Потому, что без мужа
Катрин. Мадам, вы еще умнее!
Патрисия. Мой сын так не считает.
Катрин (с нежностью). Он - болван.
Патрисия. А я вам что говорила?
Катрин. Но я его, кажется, люблю.
Патрисия. Любовь - тоже слово.
Катрин. (огорченно). Мадам, нельзя ли сделать так, чтобы она не была словом?
Патрисия. Нельзя. Мы этим сильно ударим по репертуару поп-исполнителей. И лишим девушек половины их словарного запаса. Это не гуманно. Особенно сейчас, в дни траура по усопшей супруге мсье Бертильона.
Катрин (изумленно). Вы ничего не путаете, мадам? Жена мсье Бертильона - умерла?
Патрисия. Увы, душечка. Такая весть, такая весть… А вы, очевидно, тут совсем недавно? Буквально с корабля на бал…
Катрин. Да. Каких-нибудь три года.
Патрисия. Три года?! (В сторону.) Слуги деградировали окончательно — им лень даже замечать, живы ли их хозяева. Пожалуй, я тоже заведу себе парочку. Каждое утро - романтическое знакомство. Шарман! (Катрин.) Вы сказали, душечка, три года? Но тогда вы должны были принимать участие в церемонии венчания — ну, той, что проходила в соборе Святого Игнасия.
Катрин. Святого Игнасия? Грешно отпираться, мадам, — принимала.
Патрисия. Вы, вероятно, несли фату. У вас для этого все данные — волнующее лицо, грация… Тот, кто несет фату, душечка, должен обязательно соответствовать невесте. Ибо несение фаты — это…
Катрин. Да, мадам, я пыталась быть под стать. По мере сил. Во всяком случае, жених был доволен.
Патрисия. Вот это важно! Если жених доволен… Это очень важно! А невеста? Не может быть, чтобы она не вызвала у вас восхищения!
Катрин. Если честно, мадам, за долгие годы я к ней так прикипела, что слегка утратила первозданную свежесть восприятия.
Патрисия. (удивленно). Так вы с ней давно знакомы?! С моей…
Катрин. Практически с рождения.
Патрисия. (вглядываясь в черты Катрин и измеряя ладонью правой руки рост воображаемого ребенка). Вы — Матильда. Ваши родители жили на улице Фуше, в розовом доме с виноградом. Третий этаж. Под вами располагалась сапожная мастерская. Сапожника звали Клод. Он был однорук.
Катрин. (озадаченно). Нет.
Патрисия. (проделав измерительные пасы левой рукой). Тогда вы — Оливия. Цветочный бульвар, шесть. Окна выходят на рыбный магазин. Во дворе неработающий фонтан с фигурой русалочки. У русалочки отбит нос.
Катрин. Что у вас, мадам, все какие-то калеки! Нет!
Патрисия. (нахмурившись, проделав упомянутые измерения уже двумя руками вместе, озадаченно). Погодите, у вас есть родинка на затылке? Так я и знала… Мне нелегко вам об этом сказать, но вы — Бертран. (Со слезами в голосе.) Переулок Русских Казаков, тринадцать, пропади они вообще пропадом! Вход под арку, мимо контейнеров для мусора. Консьержка вспыльчива, как тореадор, на левом глазу бельмо, отзывается на имя Роза. Перед парадным серебристый тополь. (Валится на стул.) Господи, что они с вами сделали!
Катрин. Да нет же, мадам, нет. Разве я похожа на Бертрана?
Патрисия. (всхлипывая). А разве нет? Тут ведь… (Тычет себе в затылок троеперстием.) Такие совпадения…
Катрин. Мадам! Но ведь все мое естество, моя сексуальная принадлежность…
Патрисия. (шморгнув носом). Душечка, в моем возрасте этими мелочами уже можно пренебречь, как Эйнштнейн когда-то пренебрег постулатом о линейности времени.
Катрин. Но он, кажется, был тогда еще не стар.
Патрисия. Гении — они вообще способны постигать истину лежа в колыбели.
Катрин. И долго они способны… (Двигает кистью руки как шарманщик.)
Патрисия. Постигать?
Катрин. Да.
Патрисия. Долго. То есть… постигать — недолго. А лежать — долго.
Катрин. Я тоже, мадам, заметила: чем дольше лежишь, тем умнее мысли приходят. Они такие умные, мадам, такие умные… Самая глупая из них (противным голосом) — пора вставать. А зачем, мадам? Ведь вся прелесть существования остается там, в снах. (Мечтательно.) Вы бы только видели, как я сегодня расправилась с толстомордым одноглазым пиратом. Вернее, вначале он был просто толстомордым, а уж потом…
(Делает указательным пальцем фехтовальный выпад.) Он только и успел произнести: " О, небо Флоренции!" Уже лежа. У вас есть сонник, мадам? Нигде не могу найти, к чему это.
Патрисия. Очевидно, к перемене погоды.
Катрин. Небо Флоренции? Вы думаете?
Патрисия. Покойник.
Катрин. Господи, мадам! А небо? А Флоренция?
Патрисия. Тоже.
Катрин. Какой кошмар! Зачем, мадам? Зачем я пробудилась? Чтоб вы мне сказали эту гадость? Или сообщили, что мсье Бертильон в очередной раз безнадежно овдовел, а я (с омерзением) — какой-то Бертран из переулка Русских Казаков, с консьержкой — тореадором и мусорными баками в придачу!
Патрисия. Не кричите на меня! У меня начинаются печеночные колики.
Катрин. Не смертельно! Мсье Бертильон в таких случаях заваривает корень цикория и листья мяты перечной. До двух стаканов в день.
Патрисия. (поразмыслив). Это резонно. Рекомендуют еще копытень европейский — вот он тоже… очень… просто очень…
Катрин. Ну, копытень… это…
