Готовилась упасть на свежий луг ничком.

Неслось жужжанье мух из живота гнилого,

Личинок жадные и черные полки

Струились, как смола, из остова живого,

И, шевелясь, ползли истлевшие куски.

Волной кипящею пред нами труп вздымался;

Он низвергался вниз, чтоб снова вырастать,

И как-то странно жил и странно колыхался,

И раздувался весь, чтоб больше, больше стать!

И странной музыкой все вкруг него дышало,

Как будто ветра вздох был слит с журчаньем вод,

Как будто в веялке, кружась, зерно шуршало

И свой ритмический свершало оборот.

Вдруг нам почудилось, что, пеленою черной

Распавшись, труп исчез, как побледневший сон,

Как контур выцветший, что, взору непокорный,

Воспоминанием бывает довершен.

И пес встревоженный, сердитый и голодный,

Укрывшись за скалой, с ворчаньем мига ждал,

Чтоб снова броситься на смрадный труп свободно

И вновь глодать скелет, который он глодал.

А вот придет пора - и ты, червей питая,

Как это чудище, вдруг станешь смрад и гной,

Ты - солнца светлый лик, звезда очей златая,

Ты - страсть моей души, ты - чистый ангел мой!

О да, прекрасная - ты будешь остов смрадный,

Чтоб под ковром цветов, средь сумрака могил,

Среди костей найти свой жребий безотрадный,

Едва рассеется последний дым кадил.

Но ты скажи червям, когда без сожаленья

Они тебя пожрут лобзанием своим,

Что лик моей любви распавшейся из тленья

Воздвигну я навек нетленным и святым!

Падаль

Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,

Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтобы останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая Природа

Разъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,

Большим подобные цветам.

От смрада на лугу, в душистом зное лета,

Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи

Над мерзкой грудою вились,

И черви ползали и копошились в брюхе,

Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто, вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,

Как ветер, как бегущий вал,

Как будто сеятель, подъемля плавно руки,

Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,

Как первый очерк, как пятно,

Где взор художника провидит стан богини,

Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,

Косила сука злой зрачок,

И выжидала миг, чтоб отхватить от кости

И лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,

Вы трупом ляжете гнилым,

Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,

Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме сырой,

Что тленной красоты - навеки сберегу я

И форму, и бессмертный строй.

Падаль

Мы видели ее в один из летних дней

Мой друг, напоминать вам надо ль?

Тропинка, поворот - и там, среди камней,

Та отвратительная падаль,

Потея ядами, задравши ноги ввысь,

Как уличная потаскуха,

Бесстыдно разлеглась, и источало слизь

Еe чудовищное брюхо.

А солнце с высоты палило эту гниль,

Чтоб вновь в Природе раствориться

Всe собранное здесь могло, распавшись в пыль

И возвращаясь к ней сторицей;

Лазурный свод глядел, на сей надменный труп,

Что гнойным расцветал бутоном.

Так вонь была сильна, что миг - и на траву б,

Сомлев, осели вы со стоном.

В том смрадном воздухе гудели мух рои

Над брюхом, извергавшим массы

Личинок, что ползли, как жирные струи

По оживавшему каркасу.

Вздымаясь, через миг спадала, как волна,

Слегка пузырясь, слизь густая

Казалось, смутного дыхания полна,

Плоть оживала, возрастая.

И этот мир звучал, как ветер, как ручей,

Музыкою нерукотворной:

Так веялка звучит, когда крестьянин в ней

Ритмично встряхивает зeрна.

Неясны делались размытые черты,

Как светотени переливы,

Что, в спешке набросав, лишь силою мечты

Закончил мастер прихотливый.

Поодаль, средь камней, облезлый пес в пыли

Следил за нами зло и тупо,

Чтоб, улучив момент, вновь подобрать с земли

Кусок, оторванный от трупа.

- Но ведь и вам смердеть, как мерзкий тот скелет,

Как та гниющая зараза,

Звезда моих очей, души моей рассвет,

Царица страсти и экстаза!

Такой вы будете, когда, под женский вой,

В приюте, что дощат и тесен,

Вы успокоитесь под пышною травой

Кормить прожорливую плесень.

Скажите же червям, что страстно иссосут

Ваш облик, как огонь - поленья,

Что я сберeг векам и душу и сосуд

Моей любви, добычи тленья!

Падаль

Ты помнишь, жизнь моя, как позднею весною,

Когда так ласкова заря

Нам падаль жалкая предстала в луже гноя

На жестком ложе пустыря?

Наглей распутницы, желаньем распаленной,

Раскинув ноги напоказ,

И тупо выставив распаренное лоно,

Она врасплох застигла нас.

А солнце жгло ее, частицу за частицей

Варило, сцеживая муть,

Чтобы единое расторгнуть и сторицей

Природе-матери вернуть.

И к небесам уже проклюнулись из тела

Скелета белые цветы.

Дыша их запахом, ты еле одолела

Внезапный приступ дурноты.

Рой мух на падали шуршал, как покрывало,

Сочились черви из нее,

И в черной жиже их, казалось, оживало

Разворошенное гнилье.

Все это плавилось, текло и шелестело,

Подобье вздоха затаив,

И словно множилось расплеснутое тело,

Как настигающий прилив.

И в этом хаосе то странный гул хорала

Стихал, как ветер и волна,

То следом, чудилось, там веялка играла

Ритмичным шорохом зерна.

А формы таяли, как сон, как отголосок,

Как выцветает полотно,

Где блекнет замысел - и завершить набросок

Одной лишь памяти дано.

Собака тощая, косясь на наши спины,

Трусливо щерилась вдали

И караулила, чтоб долю мертвечины

Успеть похитить у земли.

И ты, любовь моя, таким же трупным ядом

Насытишь землю эту всласть,

И ты, звезда моя, разъятая распадом,

И ты, судьба моя и страсть!

И ты, красавица, и ты покинешь вскоре

Цветеньем высветленный дол

И в мире тления неутолимой своре

Пойдешь на пиршественный стол!

Когда голодный червь вопьется поцелуем,

Скажи нахлебнику могил,

Что я от гибели, которой не минуем,

Твое дыханье сохранил.