Да, на что же намекал Марко?

Маленький толстяк поднес череп к огню и, явно с гордостью начал вращать его в руках.

Его самодовольная улыбка оттеняла серьезное выражение, навечно установившееся на лицевых костях черепа.

Наконец Мейтленд выразил вслух свое недоумение.

— Чему это ты так радуешься? — грозно спросил он. — Принес мне череп женщины или подростка…

Смешок Марко не дал ему закончить.

— Вот и френологи говорят то же самое! — прохрипел он.

— К черту френологов! — вскрикнул Мейтленд. — Рассказывай, что это за череп, если тебе есть что рассказать.

Марко пропустил это мимо ушей. Он вертел череп в своих толстых руках с таким вожделением, что Мейтленду стало противно.

— Пусть он и небольшого размера, но какой красивый, не правда ли? — размышлял вслух коротышка. — Какая изящная форма, а вот, взгляните — поверхность будто подернута патиной.

— Я не палеонтолог, — резко прервал его Мейтленд. — И не кладбищенский грабитель. Посуди сам, Марко, — зачем мне обыкновенный череп?

— Прошу вас, мистер Мейтленд! — начал коротышка. — За кого вы меня принимаете? Неужели вы могли подумать, что я принесу вам обыкновенный череп, оскорбляя тем самым вашу ученость? Неужели вы думаете, что я могу просить тысячу фунтов за неизвестно чей череп?

Мейтленд сделал шаг назад.

— Тысячу фунтов? — заорал он. — Тысячу фунтов за это?

— И это еще дешево, — уверил его Марко. — Вы с радостью заплатите их, когда все узнаете.

— Я бы не заплатил столько даже за череп Наполеона, — возразил ему Мейтленд. — И даже Шекспира, если на то пошло.

— Я уверен, что личность обладателя этого черепа заинтригует вас гораздо больше, — продолжал Марко.

— Ну, довольно. Выкладывай свою историю!

Марко смотрел в лицо Мейтленда, постукивая пухлым пальцем по лобной кости черепа.

— Перед вами, — пробормотал он, — череп Донатьена Альфонса Франсуа, маркиза де Сада.

Жиль де Рэ[3] был монстром. Инквизиторы Торквемады[4] в своей изобретательности сравнялись с врагами рода человеческого, которых они были призваны изгонять. Но маркиз де Сад оставался непревзойденным олицетворением получения наслаждений от истязаний. Его имя символизирует воплощение крайней, изощренной, извращенной жестокости — жестокости, названной «садизмом».

Мейтленду была известна странная история де Сада, и он еще раз про себя перебрал все ее перипетии.

Граф или маркиз де Сад родился в 1740 году в семье, ведущей свое происхождение от старинного прованского рода. Когда во времена Семилетней войны он начал служить в кавалерии, это был красивый юноша, бледный, хрупкий, голубоглазый, чья фатоватая робость таила под собой дьявольскую порочность.

В возрасте двадцати трех лет за варварское преступление его приговорили к тюремному заключению на один год. Но вышло так, что двадцать семь лет своей дальнейшей жизни он провел за тюремными стенами за такие деяния, о которых даже сейчас упоминают только намеками. Он заслужил печальную славу своими бичеваниями, пристрастием к наркотикам, пытками женщин.

Но де Сад был не простой распутник с примитивным желанием причинять боль. Пожалуй, это был «философ страдания» — проницательный ученый, человек с изысканным вкусом, получивший прекрасное воспитание и образование. Он был удивительно начитан. Он был мыслителем, замечательным психологом, писателем и — садистом.

Как передернуло бы могущественного маркиза, если бы он узнал, какие жалкие пороки носят сегодня его имя! Издевательства невежественных крестьян над животными, порки детей истеричными няньками в приютах, бессмысленные преступления маньяков или жестокости, творимые над самими маньяками, — все это ныне называется «садизмом». Но все перечисленное, как это ни странно, вовсе не является предметом болезненной философии де Сада.

Жестокость в понимании де Сада не нуждается в сокрытии, ее не нужно стыдиться. Маркиз открыто следовал своим убеждениям и подробно описал их, сидя в тюрьме. Это был пламенный проповедник страданий, воплотивший свои взгляды в книгах «Жюстина», «Жюльетта», «Алина и Валькур», любопытной «Философии в будуаре» и совершенно отвратительных «120 днях».

Кроме того, де Сад и жил согласно своим проповедям. У него было множество любовниц. Он был ревнив и не терпел никаких соперников, кроме одного. Этим соперником была Смерть. И говорили, что будто бы все женщины, познавшие ласки де Сада, в конце концов отдавали предпочтение ей.

Возможно, ужасы Французской революции были косвенным образом подготовлены философией маркиза, — широко распространенной по всей Франции после публикации его пресловутых книг.

Когда на городских площадях стали возводиться гильотины, де Сад после многолетнего заключения вышел на свободу и разгуливал среди народа, обезумевшего при виде крови и страданий.

Это был серый, изящный маленький призрак — с полысевшей головой, мягкими манерами и тихим голосом, который он поднимал только для того, чтобы спасти кого-нибудь из своих аристократических родственников от ножа. В эти последние годы общественная жизнь маркиза была достойна подражания.

Но о частной жизни де Сада продолжали ходить разные слухи. Говорили о его интересе к колдовству. Принято считать, что для де Сада кровопролитие было равно жертвоприношению. Вопли обезумевших от боли женщин доходили до обитателей преисподней и звучали для них сладостной молитвой.

Маркиз был хитер. Годы, проведенные в тюрьмах за «преступления против общества», сделали его осмотрительным. Он перестал действовать открыто и полностью использовал смутные времена, чтобы проводить тихие и не бросающиеся в глаза похоронные обряды, когда завершался его очередной роман.

Но в конце концов этой осторожности оказалось недостаточно. Обличительная речь против Наполеона, не вовремя произнесенная, послужила властям сигналом Не было общественных обвинений: судебный фарс был не нужен.

Де Сада попросту заперли в сумасшедшем доме, в Шарантоне, как обыкновенного помешанного. Те, кто знал о его преступлениях, не отважились предать их гласности. И все же в маркизе было нечто сатанинское, что каким-то образом не давало покончить с ним Никто же не помышляет об убийстве Сатаны. Но приковать его…

Сатана, в цепях, в неволе. Больной, полуслепой старик, обрывающий лепестки роз в последних потугах разрушения, маркиз провел закат своих дней всеми забытый. Его предпочитали не вспоминать, считать безумным.

В 1814 году маркиз де Сад скончался. Книги его были запрещены, память поругана, поступки осуждены. Но имя его осталось жить — как вечный символ врожденного зла…

Таким был де Сад. Таким знал его Кристофер Мейтленд. И как коллекционера редких ценностей его не могла не волновать мысль об обладании настоящим черепом легендарного маркиза.

Мейтленд очнулся от своих мыслей, взглянул на мрачный череп и ухмыляющегося Марко. Затем, взвешивая каждое слово, проговорил:

— Значит, ты просишь тысячу фунтов?

— Точно, — кивнул головой Марко. — Очень умеренная цена, учитывая обстоятельства.

— Какие такие обстоятельства? — начал возражать Мейтленд. — Ты приносишь мне череп. Но как ты можешь доказать мне его подлинность? Как оказалась у тебя эта находка?

— Ну, что вы, мистер Мейтленд! Прошу вас! Вы же меня знаете! К чему эти вопросы? Я не могу на них отвечать. Дело касается моих коммерческих тайн.

— Хорошо, — остановил дельца Мейтленд. — Но я не могу полагаться только на твое слово, Марко. Насколько я помню, когда де Сад умер в Шарантоне в восемьсот четырнадцатом году, его похоронили.

Марко расплылся в масляной улыбке.

— На этот счет я могу представить доказательства, — снизошел он. — Нет ли у вас случайно книги Эллиса «Исследования»? В главе под названием «Любовь и Боль» есть параграф, который может заинтересовать вас.

Мейтленд отыскал книгу, и Марко перелистал ее страницы.