Но одной цензуры было, конечно, мало. Надо было заменить книги, изымаемые из библиотек, своими — «советскими» — книгами. И делать это стали не менее решительно, чем проводились книжные реквизиции и чистки. Предоставим слово снова Н. К. Крупской: «Особенный интерес имеет письмо Ленина к т. Литкенсу от 17 мая 1921 г., которое показывает, какое серьезнейшее значение придавал Владимир Ильич делу снабжения библиотек. „Надо, — пишет в этом письме Ильич, — чтобы Вы (и мы) с абсолютной точностью знали, кого посадить [разумеется, не за письменный стол, а в тюрьму — Б. Б.] (и из Центропечати и из библиотечной сети; обязательно из обоих учреждений), если через месяц (две недели? шесть недель?) после выхода каждой советской книги ее нет в каждой библиотеке“».[59]

«Советских книг» было еще до обидного мало. Поэтому читателя надо было оградить от вредного действия имевшихся «дезорганизующих» книг. Этим-то и занялась Н. К. Крупская. Раскроем изданную в 1924 г. «Инструкцию по пересмотру книжного состава библиотек», подписанную Крупской как председателем Политпросвета — Главного политико-просветительного (!) комитета РСФСР при Наркомате просвещения.[60] Инструкция адресована всем подразделениям этого наркомата, всем органам народного образования и политпросвета в стране.[61] Из этого документа мы узнаем, что еще в 1920 г. Политпросвет дал указание пересмотреть каталоги и изъять «устаревшую литературу» из «общественных библиотек». Однако дело это пошло не сразу. Авторы «инструкции» — кроме Н. Крупской, чье имя стояло первым, ее подписали: зав. Главлитом П. Лебедев-Полянский и председатель ЦКБ (Центральной библиотечной системы) А. Смушкова — сетуют на то, что в докладах политпросветов почти не упоминается работа по просмотру и изъятию книг, и «в некоторых губерниях потребовалось вмешательство ГПУ, чтобы работа по изъятию началась».[62]

Некто А. Покровский — «один из беспартийных помощников Крупской по работе в библиотеках», как его аттестует Б. Д. Вульф,[63] — опубликовавший статью в журнале «Красный библиотекарь», предварявшую «Инструкцию» и разъяснявшую ее установки, писал: «Несмотря на разосланный два года тому назад циркуляр Главполитпросвета, в большей части мест систематической очистки библиотек не делалось […] То удаляют за „контрреволюционность“ Л. Толстого, Короленко и даже Горького; то изгоняют всякие сказки, а кстати и Ж. Верна за „фантастичность“ […], то библиотекарь попадает под арест за старую „Ниву“, потому что в ней оказывается портрет царя; то предлагают исключить „Русскую историю“ Ключевского в виду того, что у нас теперь есть „Русская история“ Покровского, — и т. п.».[64]

На первых порах организация «очистки» библиотек была явно не продумана. Данное обстоятельство не всегда учитывается в литературе, посвященной этому важному эпизоду советской истории. У читателя некоторых публикаций на эту тему[65] может создаться впечатление, что предусмотренной «инструкцией» чистке подлежали все библиотеки. Отсюда заключают: поскольку большевики сосредоточили библиотечное дело в руках государства — национализировали библиотеки, сделали их «общественными», «устаревшая» литература подлежала тотальному устранению из культурного обихода. В жизни все обстояло сложнее. С одной стороны, «национализация» библиотек и «чистка» их фондов достаточно растянулась во времени, с другой стороны, «пересмотр книжного состава библиотек» в применении к книжным собраниям разного уровня и ведомственного подчинения происходил по-разному.

«Инструкции» 1924 г. предшествовали по крайней мере два аналогичных документа, подписанных супругой главы государства: одна была выпущена в конце 1920-го, вторая — весной 1923 года. Эти инструкции поражают масштабностью задуманной «чистки».[66]

Что же подлежало изъятию? Многотомный труд Н. М. Карамзина «История государства Российского». Труд выдающегося писателя и историка, старшего современника и друга Пушкина; именно на основе труда Карамзина великий поэт создал трагедию «Борис Годунов». Ее он считал одним из лучших своих творений, предпослав ей слова: «Драгоценной для России памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностью посвящает Александр Пушкин».[67]

Запрещались исторические романы Всеволода Соловьева (брата известного философа), сочинения таких русских писателей, как Н. С. Лесков и А. А. Бестужев (Марлинский). Изымались «Басни» И. А. Крылова, многие из которых, как известно, повторяли вековечные темы мировой басенной литературы, в частности мотивы Жана де Лафонтена. Под запретом оказались труды Льва Толстого религиозно-этического содержания; разумеется, роман Ф. М. Достоевского «Бесы». От отечественного читателя отрезались пути к трудам замечательного русского педагога К. Д. Ушинского (ведь сама Надежда Константиновна взялась за создание «педагогики пролетариата»).

Вредными были сочтены и произведения тех, кто недавно был близок социал-демократам—большевикам: юриста А. Ф. Кони, марксистов Карла Каутского и Г. В. Плеханова. Под секирой супруги вождя пали философские труды выдающихся русских мыслителей — Владимира Соловьева и Николая Лосского (к тому времени уже высланного из страны). Не пожалела Надежда Константиновна и зарубежных философов — Рене Декарта, Спенсера, Шопенгауэра, Джемса. М. Горький, осуждая в письме к Ходасевичу деяния Н. К. Крупской, дополняет этот набор именами Платона, Канта, Тэна, Рескина, Ницше…[68] Из зарубежных художественных творений не достойным покоиться на библиотечных полках признаны сочинения Метерлинка, роман Вальтера Скотта «Шотландский стрелок» и т. д.

Впрочем, не будем все относить к деяниям Н. К. Крупской. Многое, видимо, делалось ее ретивыми помощниками. Б. Д. Вульф, на основании ее статьи в апрельском номере «Правды» за 1924 г., приходит к выводу, что библиотечная деятельность супруги вождя проходила не без критики со стороны ее партийных товарищей. Во всяком случае в этой статье председателю Политпросвета приходится оправдываться, заявляя, что никакой «промашки» в предшествующих инструкциях не было, а весь «огрех» состоял в том, что к циркуляру приложили «чрезвычайно неудачный список книг»; этот список, составленный «комиссией по просмотру литературы», утверждает Крупская, приложили к ее циркуляру без ее ведома, и как только она его увидела, тотчас же и отменила.

Чем же плох, с точки зрения Крупской, был этот список? «В нем говорилось, что из массовых библиотек надо изъять Платона, Канта, Маха, вообще, идеалистов».[69] «Философы-идеалисты, — пишет Крупская, — народ вредный, что и говорить. Но наличие их в библиотеке для крестьянина или рабочего-массовика нисколько не вредно, оно безразлично: массовик читать Канта не станет […] Гораздо хуже было то, что список изымаемых книг из отдела „религия“ был крайне ограничен».

Мы должны быть благодарны выраженному в этих словах партийно-высокомерному отношению Крупской к массовому читателю. Быть может, именно благодаря такому отношению «чистка» подчас не доходила до некоторых книг — вершин мировой культуры, и их еще в 1960-1970-х годах можно было разыскать в какой-нибудь из «захолустных» библиотек, в то время как в больших книгохранилищах они давно были упрятаны в «спецхраны»…

По-видимому, чистка библиотек нуждалась в определенной поддержке «общественности». Во всяком случае в решениях I Всероссийского библиотечного съезда, состоявшегося в Москве 1–7 июля 1924 г., то есть уже после издания «инструкции» Крупской, фигурировало требование — произвести перекомплектование библиотек: «изъять негодную литературу и заменить ее соответствующей».[70]