Ресторан «Франко-Порт» громаден, а кухня, где го­товят всю эту экзотику, больше, разумеется, чем у обычных ресторанов, но есть в ресторане небольшой закрытый зал для особо утонченных гурманов, попасть куда сложнее, чем в кладовые Британского Банка. Сюда и привела Мадам своих гостей. Ее неприятно поразило, что их встретил не тот официант, что всегда, а новый и незнакомый тип. Она не опустилась до разговора с ним, а вызвала метрдотеля.

— Где мой Исаак?

— Мне очень жаль, Мадам, но Исаак обслуживает другие столики сегодня.

— Я привыкла к Исааку! Без него ужин — это всего лишь прием пищи.

— Он неделю работает в главном зале, Мадам.

— Его бросили толпе? Но почему? Он опозорился и заслужил наказание?

— Нет, Мадам. Он проиграл пари.

— Проиграл? Пари? Объяснитесь, сударь!

— Очень неохотно, Мадам. Официанты в кухне иг­рали в «двадцать одно»...

— На деньги?

— Oui, Мадам. Исаак полностью проигрался — вот этому новичку. Тогда он поставил на кон вас.

— Меня?

— Oui, Мадам. На одну неделю. И снова проиграл. Поэтому Исаак в большом зале, а вас заполучил новый официант.

— Возмутительно!

— Но это комплимент, Мадам.

— Комплимент? Каким образом?

— Всем известна ваша благородная щедрость.

— Она не будет известна этому новому субъекту.

— Безусловно, Мадам, как вам будет угодно. Вы, однако, убедитесь, что он услужлив и почтителен без меры. А теперь, могу ли я piquer[44] вкус Мадам с tour de force[45] только сегодня сотворенным нашим выдающим­ся шеф-поваром?

— Что это?

— Queue de Kangourou aux Olives Noires.

— Как?

— Тушеный хвост кенгуру с маслинами. Оливко­вое масло. Коньяк. Белое вино. Бульон. Приправы: лав­ровый лист, тмин, петрушка, апельсиновая корка, оби­лие тертого чеснока и черных маслин без косточек. Об­ливается коньяком и поджигается — чтобы выжечь из­быток жира и усилить аромат кушанья. Великолепнее блюдо, удивительное в своем роде.

— Боже мой! Нам необходимо это попробовать!

— Вы не пожалеете, Мадам, и вам это подадут пер­вой. Если вы одобрите и оцените кушанье, оно будет почтено вашим именем.

Метрдотель поклонился, обернулся к двери и щел­кнул пальцами. Возник услужливый и почтительный без меры. Мадам подумала, что вид у него отменно изящный и утонченный.

— Освободи место под Queue de Kangourou, — приказал метрдотель.

Новый официант, выигравший Мадам, поклоном выразил ей свои извинения, встал бок о бок с ней и очистил центр стола быстрыми точными движениями. Он подготовил ровно столько места, чтобы поместилось ее тело, которое он подхватил, распростер на столе и подверг отменно изящному и утонченному изнасилова­нию с торца, одновременно услужливо и почтительно без меры наполняя бокалы оцепеневших гостей.

* * *

На треке в Овечьем Логе проходили гонки старин­ного городского транспорта, и стартовые площадки пе­стрели троллейбусами, автобусами, трамваями; там бы­ли даже прекрасно восстановленные угольные и руд­ничные вагонетки Союза горных рабочих. Украшали место старта и сотни зрительниц — их притягивали гон­ки и смерть. Этих женщин роднила манера одеваться — jpour le sport[46] и общее для всех выражение лица — типа «а пошло оно все к черту».

Она сидела на бочке из-под горючего между стар­товыми площадками «Мэдисон — Четвертая Авеню» и «Этуаль-Плас Блан-Бастилия», уделяя поровну внима­ние и время командам Гили и Парижа — те и другие все время сновали мимо нее, обмениваясь запчастями и со­ветами. Все они были чем-то схожи — на всех измаран­ные tuta, из кармана сзади торчит любимый инструмент, по которому единственно и можно было их различать: разводной ключ, торцевой ключ, кувалда, пассатижи, штангенциркуль и даже домкрат. Старшие механики инструментов не носили — они были выше этого. Tuta водителей сверкали безупречной белизной.

Ее позабавил один из ребят, у которого здоровен­ный ломик оттягивал задний карман. Этот, с ломиком, столько времени толкался на обеих площадках, что она никак не могла угадать, он из Гили или Парижа; здоро-

венный крепкий парень, но лицо гладкое — еще моло­дой. Он забавлял ее тем, что, проходя мимо, не говорил ей «Tres jolie[47]» или «Привет, крошка, куколка». Вместо приветствия он врезал своим ломиком по бочке, кото­рая отвечала мощным басовым гудением, — у нее прямо мурашки по спине бежали.

Объявили старт. Машины заняли места на треке. Гонщики и их помощники (теперь на всех была тради­ционная форма водителей и кондукторов) выстроились перед машинами. Раздался выстрел. Водители и кон­дукторы ринулись к своим трамваям, вскарабкались на сиденья, тронулись с места в яростном дребезге звон­ков, сопровождаемые азартными воплями и свистом членов команд и болельщиц.

Вдруг бочка загудела, мурашки побежали — ах, вот и он, с ломиком в руках, молча улыбается ей. Она улыб­нулась в ответ.

Он легонько постукал ее по плечу ломиком и потя­нул к стоявшему на замену вагону «Этуаль-Плас Блан- Бастилия». Помог ей забраться внутрь, и она [всему очень радовалась, пока не обнаружилось, что он —f жен­щина, которая и принялась надругиваться над ней с по­мощью ломика (вместо дилдо).

Ее вопли слились со свистом, воплями и грохотом гонки.

* * *

В «ВГА», на Студии Двадцать-два Двадцать-два, По­Ди работала моделью для настройки съемочных камер. Она терпеливо сидела на высоком табурете, а вокруг наезжали и откатывались камеры, ловя в фокус ее кожу: под теплый тон которой они подстраивали цвет. Она была страшилкой, но с великолепной кожей и ры­жими волосами. Если она не позировала перед камерой, то ее посылали по разным поручениям работников Сту­дии 2222, так ее и прозвали госпожой ПоДи. Только в бухгалтерии «ВГА» знали, как ее на самом деле зовут.

Она спокойно ждала, восседая на своем табурете, пока ее пошлют за кофе, едой, бутафорией, костюма­ми — за чем угодно. Она скучала. Ей не особенно нра­вились постановки студии. «ВГА» принадлежала Армии Оледенения, и все ее программы были посвящены гря­дущему Судному Дню. «Как Ему пчела предстанет, ко­ли Божий Хлад нагрянет?» (Авторские права зарегист­рированы в 2169 Музыкоделами Скрябина-Финкеля — подразделением Музыкальной Компании Оледене­ния.) Все Хорошие Парни в постановках были надежны­ми, верными, готовыми помочь, дружелюбными, веж­ливыми, добрыми, послушными, бодрыми, бережливы­ми, отважными, добродетельными и богобоязненными. Всех Плохих Парней Боженька поражал в языках пла­мени, и они умирали, выражая горькое сожаление о своей гнусной жизни в Гили.

На съемочной площадке находился дрессировщик. ПоДи так решила, потому что на руках у него лежал карликовый спаниель, да и вообще Студия 2222 посто­янно распиналась о привязанности к животным и чис­той любви мальчишки к своей собаке. Другое дело, что по виду этого парня ему больше бы пристало баюкать на ручках тигра. Его ростище и могутное сложение даже орангутанга заставили бы призадуматься, стоит ли с ним связываться.

Этот живой башенный кран подошел к ней и покло­нился. Она кивнула в ответ. Табурет, на котором примо­стилась ПоДи, был высокий, но все равно макушкой она была как раз ему по грудь. Она слышала ровный рокот его дыхания — как океанский прибой. Спаниель тявк­нул. От пульта завопил режиссер:

— Эй, там, у переговорника, вашу мать, скомандуй­те выход долбаным в богу-душу монашкам!..

Замороченный помреж вывел на площадку двенад­цать непорочных смиренных монашек, где они стали в круг, — вознести непорочные и смиренные моления Боженьке, дабы Он поразил этих грязных аморальных поганцев из Гили.

Башенный кран поднял табурет вместе с ПоДи, ко­торая покачнулась и была вынуждена, хихикнув, обхва­тить его за шею. Он перенес табурет к мишени, поме­ченной для Боженьки в центре круга, поставил его, со