Тристан Отшельник повернулся к королю, которого приветствовал с достоинством старого солдата:
– Не угодно ли королю приказать, чтобы привели участников поединка?
Движением руки Людовик XI выразил согласие. Почти сразу под звуки барабанов появились Лука Торнабуони и ле Дем, которые встали на колени перед королевским троном. На обоих были короткие кожаные плащи и легкие доспехи для пешего боя. Позади них слуга нес две шпаги и два кинжала. Кто-то одолжил им латы, которых у них не было, а у Торнабуони на небольшом щите было изображение его герба. Ле Дем, который не принадлежал к благородному сословию, сам изобразил на щите фигуру лани на лазурном поле, чтобы иметь какой-то символ. Оба были очень бледны.
В это время поднялась решетка, разделяющая дворы, и все увидели священника со свитой, перед которыми окружающие встали на колени. Позади священников шла молодая женщина. Ее высокий эннен, обвязанный голубой вуалью, и затканное цветами лилии платье резко контрастировали с мрачной одеждой самого короля и его окружения. С замиранием сердца Фьора узнала ее: это была вторая дочь короля, Жанна Французская, герцогиня Орлеанская. И, по-видимому, ее появление очень не понравилось отцу.
– Дочь моя, что вы здесь делаете? – раздраженно воскликнул он после того, как процессия приблизилась.
Юная принцесса смиренно преклонила колено перед троном и подняла на отца чистые голубые глаза.
– Я еще не знаю, ваше величество, но мне показалось, что я непременно должна быть рядом с вами, когда вы станете просить небо о вынесении справедливого приговора, и помочь вам.
– А как, интересно, вы обо всем узнали, сидя в своем замке?
– Я получила письмо, сир, – ответила Жанна, которая не умела лгать.
– От кого это письмо?
– Потерпите, и я вам отвечу, но только после того, как закончится сражение.
– Как вам это нравится? Впрочем, я, кажется, знаю! Но если вы пришли, то сядьте рядом со мной, и давайте займемся тем, для чего мы здесь собрались!
Его мрачный взгляд снова обратился к тем двоим, что стояли на коленях:
– Вы не отказываетесь от обвинений, выдвинутых вами против присутствующей здесь мадам де Селонже?
Ответил «да» один Торнабуони, впрочем, довольно твердым голосом. Оливье ле Дем, который дрожал с головы до ног и не мог вымолвить ни единого слова, только кивнул.
– Вы оба исповедались, прослушали святую мессу и получили святое причастие? И все же продолжаете настаивать?
Оба подтвердили. В глазах короля сверкнула молния, но губы его сложились в улыбку.
– Нам, кажется, известно, почему вы оба высказываете столько уверенности и храбрости, впрочем совершенно необоснованной, – продолжил он с насмешкой в голосе. – Вы, вероятно, думаете, что раз мессир Мортимер и мессир Коммин не могут выступить здесь, то уже не найдется никого, кто встал бы на защиту этой дамы и рискнул бы жизнью за ее честь? Тогда посмотрите! А вы, трубачи, играйте! Мне кажется, сюда направляется рыцарь!
Решетка снова поднялась и пропустила трех всадников: один из них был одет в дорожное платье, двое других – в полном вооружении, и огромная радость охватила Фьору: если первый из них был Коммин, то второй на боевом плаще носил герб с серебряными орлами и был Филиппом де Селонже!
Миновав ворота, трое всадников спешились и направились к королевской трибуне, а Торнабуони и ле Дем со страхом смотрели на их приближение и, без сомнения, думали, что правила изменились и им придется сражаться каждому с отдельным соперником. Трое рыцарей приблизились, поклонились королю, и Коммин проговорил:
– Сир, мессир Мортимер и я выполнили поручение, которое ваше величество соблаговолило на нас возложить. Если вашему величеству угодно, то я представлю ему графа Филиппа де Селонже, кавалера благородного ордена Золотого Руна, который явился к вам по своей доброй воле, чтобы встать на защиту жизни и доброго имени своей оклеветанной супруги. Он согласен на смертельный бой.
Фьора со своего места жадно вглядывалась в суровое лицо Филиппа, и ее сердце наполнила безграничная любовь. Он никогда еще не казался ей таким гордым и красивым! Людовик XI наклонился к нему:
– Мы удовлетворены, граф де Селонже, что вы приехали к нам для этого поединка! Мы полагаем, что вам известна та опасность, которой подвергается жизнь графини из-за ее... неосторожности.
– Если все то, что мне сказали, – правда, то я все понимаю и с радостью буду драться, с позволения короля, сразу с двумя этими людьми, которые оклеветали ее из-за самых низких побуждений: ревности и скупости.
– Минутку! Прежде чем вы выйдете сражаться, давайте проясним ваше отношение к нам! В первый раз вы были приговорены к смерти за то, что заманили нас в ловушку и пытались убить.
– Слово слишком жестоко, сир, – возразил Филипп. – Тогда была война, а вы были самым смертельным врагом моего господина, последнего герцога Бургундского, да упокоит его господь вместе с праведниками!
– Допустим! Графиня добилась не только вашего помилования, но и освобождения. Во второй раз, в Дижоне, мы приговорили вас к смерти за то, что вы смущали народ и призывали его к бунту. Дайте нам договорить и не перебивайте! – с досадой воскликнул он, потому что увидел, как Филипп снова пытался что-то сказать. – На этот раз мы сами помиловали вас, чтобы прекрасные глаза не покраснели от слез, и вас поместили в наш замок Пьер-Сиз, откуда вы сбежали. Так?
Селонже склонил голову в знак согласия.
– Итак, – продолжил король, – для нас вы – беглый заключенный, и мы имеем полное право арестовать вас, если в поединке вы одержите победу. Надеемся, что наши посланники объяснили вам ваше положение?
Слабая улыбка появилась на губах Филиппа:
– Мне, что меня ждет. Мессир де Коммин, которого я не видел с тех пор, как он... покинул службу у герцога Карла, как нельзя более ясно объяснил мне все это. Сейчас для меня важнее всего одно: вырвать из рук палача женщину, которая носит мое имя и родила мне сына.
– Сына, которого вы не слишком торопитесь узнать? Вы не только странный муж, господин граф, но вы и довольно удивительный отец!
– Те, кто остался верным данным клятвам и памяти покойного герцога, переживают теперь тяжелые времена, сир! Мне же надоели трусливые уступки и двусмысленные договоры, поэтому я решил служить богу. Только он один казался мне действительно великим...
– Что имел право на ваше почитание? Это не слишком лестно для нашей персоны, но мы не можем вас упрекнуть в том, что вы избрали такого господина, для которого мы, короли и принцы, будем всегда лишь ничтожными слугами. Но мы не думаем, что такой благородный выбор изгладит ту клятву, которую вы дали перед алтарем женщине, и она вправе ожидать от вас любви и защиты.
– Я этого не забыл, поэтому буду сражаться за нее!
– Против двух противников, подумайте! Нам известно, что это не совсем по правилам рыцарства, но мы не сомневались в том, что вы согласитесь, а зная вас как бойца, мы считаем, что силы уравнялись...
Филипп посмотрел на своих противников, и его улыбка выразила нескрываемое презрение:
– Несколько лет назад во Флоренции я уже видел, как сражается мессир Торнабуони, и, кажется, сказал ему, что думаю о его способностях... бойца. Про другого я слышал только то, что это – лжец.
– Какое немыслимое самомнение, – прорычал флорентиец. – Я покажу тебе, на что я способен! Вспомни, что только воля моего хозяина Лоренцо Медичи помешала мне отрезать тебе уши!
– Воля, которая пришлась как нельзя более кстати! А моим ушам особо бояться нечего! Вы готовы, господа?
Из рук Мортимера Селонже взял шлем, а у Коммина – шпагу и щит. Поклонившись еще раз королю, он быстро подошел к алтарю и встал там на колени, дожидаясь благословения священника. За ним проследовали его противники, а несчастный Оливье ле Дем едва держался на ногах, что вызвало насмешливую улыбку у Тристана Отшельника. После этого все трое приблизились к прево, чтобы выслушать от него условия поединка. В это время прозвучал голос Людовика XI:
