Мистицизм и психоделические приемы? И то и другое подразумевает отключение нормального человеческого сознания. Описание оракулов, шаманов, психоделических упражнений подразумевает, что человек может заглянуть за грань реального мира в «иной», лишь «уйдя» из этого мира. Это весьма опасные процедуры. Но ведь "умное делание" Сергия позволяло ему иметь видения (результат Куликовской битвы, Стефана Пермского за много верст), вовсе не выключаясь из реальности, оставаясь нормально действующим в обычной жизни. Это, скорее, «дополнительные» видения, а не "переключение каналов", а потому нельзя сказать, что это разрушает контакт с миром, скорее укрепляет. Для таких видений (нечто похожее на Западе было у Жанны д'Арк) нужны иные термины — не мистицизм и психоделизм как отключение сознания, а какие-то иные — сверхсознание или дополнительное сознание.

Итак, исихазм есть православно-византийская традиция, ставшая русской и определившая ряд черт мировоззрения, со временем проявившихся в философии и литературе, впрочем, как и в других сферах общественного сознания.

В рамках исихастской традиции резко ставился вопрос о соотношении личности и общества, задачах личности по «спасению» не только себя и не столько себя, но всего мира.

Противостояние мировому злу должно осуществляться не только в "сердцах людей", но и в сфере общественной, участвуя в преображении которой, человек обретает свое особое «творчески-поборающее» место в борьбе с общемировым злом.

Соборное противодействие злу в области права многократно увеличивает силу и добра, и правды. "Один в поле не воин", а "миром да собором и черта поборем", — гласит народная мудрость.

Вопрос о значении социальной жизни для духовного становления личности и возрастания ее «самообладания» по-разному решался и в рамках православного учения. Спор о "церковных имуществах" между «нестяжателями» и «иосифлянами» показал наличие в православной традиции двух основных направлений в решении этого вопроса.

Первое из них, представленное Нилом Сорским и его последователями, выступало против «обмирщения» церкви, отказывая тем самым государству, общественности в способности быть причастными к нравственному совершенствованию личности и преображению мира на христианских началах.

Лидер второго направления Иосиф Волоцкий отстаивал идею духовно-воспитательной силы государственной власти, которая выступала как "Божье тягло", выносимое царем еще в большей степени, чем мирянами. Согласно такому пониманию значения власти, церковь и государство соприродны друг другу в своем предельном обосновании и различаются как виды и степени Абсолютной Божьей Правды. Общность задачи, решаемой церковью и государством, а именно задачи содействия внутреннему самовоспитанию личности в духе любви к Богу, придает светской власти значение "факта внутрицерковной жизни", от церкви же требует построения национально-государственной идеологии на нравственно-религиозной основе, что и нашло свое выражение в идее "Москва — Третий Рим". Церковь должна способствовать «воцерковлению» государства, государственная власть — служить «воплощению» церковного идеала, его оформлению и олицетворению. Как и всякая символическая форма, власть "есть деспотизм внутренней идеи" (К. Леонтьев), высшее проявление, предельное значение внутренней духовной работы человека, который с помощью церкви, внутренне освободившись от пороков, испытывает потребность воспитать и других в свободе и истине, т. е. потребность реализовать и проверить на деле подлинность своего освобождения от греха.

Именно этот аспект в учении Иосифа Волоцкого отмечает Г. В. Флоровский как положительный: "Неточно сказать, что внешний устав или обряд жизни заслоняет у него внутреннее делание. Но самое молитвенное делание у него изнутри подчиняется социальному служению, деланию справедливости и милосердия".[116] У нестяжателей отречение от мира переходит в мироотрицание, в забвение о мире "не только в его суете, но и в его нуждах и болезнях". С этим, по мнению Флоровского, связана историческая недейственность нестяжателей. "В миру остались действовать иосифляне", — заключает исследователь.[117]

И Нил, и Иосиф представляют исихастскую традицию в русском богословии. Известный исследователь русской традиции В. В. Кожинов пишет: "…в новейших работах неоспоримо установлено: никаких хоть сколько-нибудь достоверных сведений о «противоборстве» Иосифа Волоцкого и Нила Сорского не существует, их попросту нет… В исторической действительности имело место определенное противоборство направлений, известных сегодня под названиями «иосифлянство» и «нестяжательство» (хотя и здесь, как мы еще увидим, дело обстояло не столь уж просто, и граница между иосифлянами и нестяжателями далеко не всегда может быть четко проведена)".[118] Но в российском культурно-историческом контексте XV века эта традиция выявляет две различные тенденции своего развития. Реалии общественной жизни вносят свои коррективы в учение византийских монахов об аскетическом "умном делании" как возможности причастия Божескому естеству посредством безмолвной молитвы, внутренней духовной сосредоточенности личности.

Нестяжатели абсолютизировали аскетический аспект исихазма и, проповедуя "узкий путь" спасения через индивидуальное молитвенное общение с Богом, принижали или отрицали значение других форм встречи с Непостижимым в сущей действительности. «Нестяжательство» было прямым продолжением уединенно-созерцательного течения в исихазме. Не отрицая значимости этого течения для практической личной реализации принципов православного синергизма, следует сказать, что в качестве теоретической посылки для обоснования социального идеала такое уединенное богосозерцание ведет либо к полному пренебрежению вопросами общественности, либо, как это ни парадоксально, к построению правового идеала на отвлеченных началах «естественного», каждому человеку с рождения присущего чувства справедливости.

Для подтверждения возможности таких выводов отметим лишь одну характерную деталь. Нил отрицает положительное значение благотворительности и милостыни. По его мнению, человек, не имеющий лишнего, зарабатывающий своим трудом только на хлеб насущный, не должен творить подаяния, поскольку "нестяжание бо вышние есть таковых подаяний". Можно оказывать неимущему только духовную помощь и поддержку: "душевная милостыня и толика вышнии есть телесная, яко же душа вышнии тела".[119]

Не чувствуются ли здесь отголоски католического дуализма души и тела, пренебрежения «плотскими» делами во имя созерцательной веры?

Отметим и другое. Мироотречение как церковный принцип разрушает синергию, сотрудничество церкви и государства в осуществлении религиозного идеала. Церковь присваивает себе исключительное право на выражение Божьей правды, снискать которую личность может лишь неустанным упражнением своей врожденной интуиции Божественного, присущей человеку как образу и подобию Божия. Этой частицы благодати, имеющейся у каждого с рождения, вполне достаточно для того, чтобы избежать столкновения личных амбиций в социальной жизни и без церковного в ней участия. Церковь — "не от мира сего". Она — хранительница чистоты веры и источник личного духовного творчества. Единственной символической формой для религиозного содержания является личность в ее индивидуальном отношении к Богу. Функцией государства оказывается основанное на врожденной разумности личности упорядочение социальных взаимодействий как вынужденная уступка духовной природы человека его несовершенному исторически преходящему телесному состоянию, как досадное распыление в тварном мире его творческих сил и способностей. Право и вся общественная жизнь являются, таким образом, не высшей точкой духовного развития народа и личности, не оформлением духовного опыта поколений, а, напротив, фактором, отвлекающим «внимание» субъекта от созерцания высших религиозных предметов. Поэтому, с точки зрения церковной, оптимальное соотношение церкви и государства выражается в теории их разделения по "сферам влияния" на личность, а точнее, — по интенсивности и глубине «внимания» личности к ним, поскольку именно личность как единственная форма для Божественного содержания определяет в этой концепции меру и критерии значимости описываемых институтов. Церковь видит свое назначение в четком формулировании религиозного идеала и в направлении внутренней духовной работы личности. Сфера деятельности государства — внешнее поведение в обществе, рассматриваемое как "периферия духа", не обязательное и даже просто не нужное для "внутреннего делания". Так же и с точки зрения светской власти, которая благодаря именно церковному мироотречению получает монополию на обустройство и планирование социальной жизни, а следовательно, и право на свой, особый от церковного, «общественный» идеал, — отделение церкви от государства видится вполне логичным и, кроме того, весьма удобным обоснованием для секуляризации клира.