— Нет! — вскочил разгорячившийся Гаджиев. — Выходит, если моя внучка несет первого сентября в школу букет цветов — это тоже взятка?

— Цветы — другое дело… Каждую здравую мысль можно довести до абсурда…

И как Дагурова ни старалась переубедить Гаджиева, тот стоял на своем. Тем более что кубок он послал после излечения.

«Допустим, — подумала Ольга Арчиловна, — Гаджиев не знает закон. Но незнание закона не освобождает человека от ответственности. В данном случае они с Чикуровым должны привлечь Гаджиева к уголовной ответственности за дачу взятки. Пусть и анонимной. Но в этом вопросе есть еще одна сторона дела — проблема правовой пропаганды. Многие считают, что взятка — это когда вручил „до“, а вот подношение (денег или вещей) „после“ — просто благодарность. Надо объяснить людям, что они заблуждаются. Взятка есть взятка! Дали ее „до“ или „после“»…

— Когда вы отослали подарок Баулину? — спросила Дагурова.

— В прошлом году к празднику Седьмого ноября, — ответил мастер.

— Не знаете, получил он кубок или нет?

— Не знаю. Наверное, получил.

«Это необходимо выяснить, — подумала Дагурова. — Интересно, как профессор реагировал на посылку без обратного адреса? Догадался ли, что кубок от Гаджиева? И вообще, почему он писал ему письмо?.. Но как это все узнать? Да, все осложняет состояние Баулина. Когда он выздоровеет? И выздоровеет ли?»

Ольга Арчиловна попросила мастера подробно описать кубок. Он дал ей выполненный на бумаге эскиз. Когда следователь стала заполнять бланк протокола допроса, выяснилось, что Гаджиеву шел семьдесят второй год.

— А я вам даже шестьдесят не дала бы, — сказала Ольга Арчиловна.

— Понимаешь, дорогая, мой отец прожил сто четыре года, — с гордостью заявил мастер. — А его старший брат еще жив. Пасет овец…

Расписавшись под протоколом, Гаджиев взволнованно спросил:

— Неужели у Евгения Тимуровича будут неприятности из-за этого кубка?

Вместо ответа Дагурова рассказала, что профессор после ранения находится в тяжелейшем состоянии. Некоторое время мастер сидел словно оглушенный. Потом опять вскочил, заходил по мастерской, призывая страшные беды на голову того, кто совершил столь тяжкое злодеяние.

— Может, ему что-нибудь надо? — вопрошал он. — Мед, сыр домашний, траву какую? Он выпытывал у меня, какой травой лечатся в нашем селении. Обязательно пошлю ему мумие! А вдруг поможет?..

Из райцентра до Махачкалы Дагурова добиралась рейсовым автобусом — стояла нелетная погода. Несколько часов езды по головокружительным горным дорогам сильно измотали ее. Но как только она приехала в столицу Дагестана, тут же бросилась звонить в Березки.

Чикурова она застала в гостиничном номере и рассказала о том, что узнала от Гаджиева.

— Теперь я убежден, — сказал Игорь Андреевич, — что Орлова брала взятку и от семьи Бульбы.

— Я тоже. Что же касается эпизода с Шатохиным, мы пока знаем об этом с чужих слов. Я считаю, что нужно допросить вдову.

— Тогда поезжайте в Ростов, Ольга Арчиловна. Ближайшим самолетом или поездом. Рассчитайте, что будет быстрее…

Самолет в Ростов летел только завтра. Дагурова выбрала поезд. И уже на следующий день утром была в столице донского края.

Разыскать семью Шатохина оказалось делом небыстрым. Прежде они жили в собственном доме на окраине города, но весной дом снесли, и Шатохины получили квартиру в новом микрорайоне.

Дом был стандартный, девятиэтажный, какие встретишь, наверное, во многих городах страны. Анна Степановна Шатохина занимала четырехкомнатную квартиру: в семье было шесть детей, последний родился уже после смерти отца. Все дети были дома, следователь застала Шатохиных за обедом. Оставив отпрысков на попечение старшей дочери, Анна Степановна уединилась с Дагуровой в небольшой спаленке с тремя кроватями.

Когда разговор зашел о покойном муже, Шатохина не смогла сдержать слез.

— Больше года прошло, а мне все не верится, что Егора нет, — сказала Анна Степановна, вытирая ладонями слезы. — Так и кажется, вот-вот зайдет, подхватит Верочку на руки, начнет подбрасывать… Верочку, тогда нашу младшенькую, он особенно любил.

Несмотря на усталый вид, Шатохина выглядела довольно молодо. Ни за что не подумаешь, что она мать шестерых детей. Следователь попросила рассказать, как ее муж попал в Березки, в клинику.

— Простить себе не могу, что не послушалась врача из нашей поликлиники… Егор ведь давно болел. Каждый год лежал в больнице по месяцу, а то и по два… Советовали сделать операцию, но муж ни в какую. Страх у него был перед хирургами: его мать умерла на операционном столе…

— Чем страдал ваш муж?

— Сердце, — ответила Анна Степановна. — Как-то попалась ему в руки книжка профессора Баулина, перепечатанная на машинке… Егор загорелся. Вот кто, говорит, меня вылечит… Я тоже прочитала. Меня заворожило, что Баулин вылечил несколько человек с такой же болезнью, как и у Егора… Муж пошел в поликлинику, чтобы попросить направление в Березки. Его врач снова повторил: если что и поможет, так это операция. Но Егор и слышать не хотел. Только к Баулину! Ну, поехал… А в Березках ему от ворот поворот.

— В каком смысле? — спросила Дагурова.

— Сейчас, говорят, положить не можем… А когда?.. Бог знает, через год-два… Но как можно ждать, когда он каждый день под смертью ходит?.. Потолкался там: Егор, разнюхал кое-что. Подсказали: хочешь получить место — подмажь… Но ведь еще надо знать, кому… Назвали и человечка, через которого нужно действовать. Тот человечек сказал: будет редкая дорогая картина — будет и место… Муж позвонил мне: так, мол, и так, едет в Москву за картиной. Я сказала, что одного не отпущу, мало ли что может с ним случиться. Короче, договорились поехать вместе. Я завезла трех младшеньких в деревню к матери, старших взяла с собой и махнула сначала в Березки, а потом все вместе — в Москву. Остановились в гостинице «Восход», это за ВДНХ, за Останкинской башней. Умотались оба — жуть! Картину все же муж достал. Две тысячи заплатил. Честно говоря, посмотреть не на что, какие-то васильки в вазе. Натюрморт называется. Я спрашиваю: не обжулили тебя? Егор говорит: картина что надо, у коллекционера приобрел… Вообще-то моего мужа не проведешь. Сам товароведом в универмаге работал…

— А где или у кого именно в Москве он купил картину?

— Я не интересовалась. Главное — дорогая… Поехали мы в Березки, и в тот же день Егора положили в клинику.

— После того, как он отдал картину? — уточнила следователь.

— Само собой, — кивнула Шатохина.

— Кому отдал?

— Егор не сказал. Хоть ты, говорит, и жена, но еще ляпнешь где-нибудь, а дело это нешуточное… Вернулась я домой. Егор звонит: Нюра, срочно нужно еще полторы тысячи. Спрашиваю: они там что, с ума посходили? А муж говорит: мол, узнали, что работаю в торговле, вот и требуют еще… Господи, думаю, где взять эти полторы тысячи? Те две еле наскребли на картину. — Заметив внимательный взгляд следователя, Шатохина покачала головой. — Не верите? Думаете: как это так, чтобы у товароведа универмага не водились деньги?

— Не думаю, — пожала плечами Дагурова.

— Я вам честное слово даю: на зарплату жили, — продолжила Анна Степановна. — Да и родители мои помогают. Отец у меня комбайнер, мать бригадир в колхозе. Хозяйство свое крепкое — корова, овцы, свиньи, птица всякая. Ну и огород, сад… Я к ним метнулась. Раз надо, говорят, выручим… Послала я Егору деньги. Он написал, что все в порядке, дело идет на поправку. Я, конечно, рада-радешенька, мечтала: вот вернется мой Егорушка домой здоровый, веселый… А деньги — шут с ними — дело наживное. — Она замолчала, всхлипнула.

— А дальше? — мягко спросила Ольга Арчиловна.

— Зря радовалась, — сквозь слезы проговорила Шатохина. — Вернулся мой Егорушка… В цинковом гробу… Картину, деньги взяли и на тот свет отправили…

— Вы не пытались узнать, кто же у него вымогал эти деньги и картину?

— До этого ли мне было? Сама себя не помнила.

— И все-таки? — допытывалась Дагурова.