— У нас почти все селение Гаджиевы. И все родственники.

— Меджиду Гаджиевичу.

— Вах! — ударил по рулю обеими руками водитель. — Так это же мой кунак! Друг по-вашему… Лучший мастер в нашем селении! В Париж летал! А какие стихи пишет!..

— Значит, поэт?

— Зачем поэт? Он исключительный мастер по изготовлению всяких кубков, блюд. Украшения на конском снаряжении делает. Наденешь на лошадь седло и сбрую — красавица, а не лошадь! В его роду все были исключительными мастерами. Сабля деда Гаджиева выставлена в Государственном Историческом музее в Москве. Вместе ходили смотреть.

Видимо, Магомед Алиевич сел на своего любимого конька.

— В старое время, — продолжал он, — если на Кавказе спрашивали, где заказать самое лучшее оружие, то каждый говорил: в Дагестане! Да что на Кавказе — в России, Иране, Турции мечтали иметь саблю, кинжал или пистолет, сделанные нашими мастерами… Кубачи, Амузги, Казанище, Кумух, — перечислял горячо председатель. — Там жили самые известные мастера. Клинок так клинок! А какие рукоятки! Исключительные! Чеканка, инкрустация, цветная эмаль… Ножны от конца до конца тоже все изукрашены. Не поверишь, что человек может сделать такое! — Он повернулся к Дагуровой: — И украшения для вас, женщин, очень красивые изготавливают. Особенно аварские мастера… У нас вообще очень уважают женщин…

— Судя по стихам Расула Гамзатова, — заметила Ольга Арчиловна, — действительно уважают.

— Конечно! Ведь Расул аварец, — с гордостью произнес Магомед Алиевич. — А какое дело у вас к Гаджиеву? — неожиданно перескочил он. — Чеканкой интересуетесь?

— Нет, я по другому поводу, — уклонилась от ответа следователь. — Как он себя чувствует?

— Сейчас хорошо. Можно сказать, замечательно. А недавно тяжело болел. Все селение сильно переживало…

Ольга Арчиловна уже заметила, что в словах председателя колхоза преобладают эпитеты «замечательный», «самый лучший», «исключительный». Наверное, здесь так принято…

— А где он лечился? — спросила Дагурова.

— Как это называется… — пощелкал пальцами председатель. — Ну, дерево такое есть в России…

— Березки? — подсказала следователь.

— Правильно!

— Как он попал туда, не знаете?

— Из Махачкалы направили. Гаджиев и в Махачкале очень уважаемый человек!

«Да, немного от него узнаешь», — подумала Ольга Арчиловна о председателе колхоза.

«Нива», натруженно гудя мотором, взяла очередной подъем, и перед взором Дагуровой предстало селение. Оно лепилось на склоне горы. Дома с плоскими крышами словно налезали один на другой. Впрочем, картина была скорее знакомая. По многим кинофильмам, пейзажам художников.

И все же было трудно представить, как здесь живут люди…

Гаджиева следователь застала в мастерской, занимающей просторную комнату в его доме — сакле по-местному. На полках стояли очень изящные кубки, кувшины, блюда, чаши, украшенные чеканным орнаментом. На верстаке перед мастером лежали всевозможные инструменты. В углу пылал небольшой горн.

Меджид Гаджиевич оказался невысоким, сухопарым, с выразительными чертами лица: нос с горбинкой, смоляные брови, усы, мужественно очерченный рот. Лет шестидесяти, а глаза молодые.

Видимо, мастер привык к посещению гостей. Наверняка у него перебывало множество знатоков и любителей произведений кавказских ремесленников.

Чтобы избежать церемоний и недоразумений, Ольга Арчиловна сразу представилась, показала документ и попросила Гаджиева рассказать, как он попал на лечение в баулинскую клинику.

И все же без церемоний не обошлось. Меджид Гаджиевич велел пожилой женщине принести чай, налил Дагуровой и себе и только потом начал говорить:

— Вызвали меня в Махачкалу, в Союз художников, показывают бумагу из Москвы: надо делать блюдо для выставки в Париже. Материал — серебро, перламутр, слоновая кость… Очень престижный заказ, — ввернул мастер модное словечко. — Я давно мечтал о такой работе. Много эскизов сделал. Походил по музеям, наших старых мастеров смотрел… Наконец в голове все образовалось, выстроилось. Сел за блюдо… Работаю месяц, второй… Вдруг стал замечать, что глаза слабеют. С утра час посидишь — и все расплывается… Ничего не понимаю. У меня отец в восемьдесят девять лет читал без очков, на охоту ходил. А я в свои-то годы… Да еще плохо слышать стал. Жена зовет кушать — я не иду… Понимаете, не слышу!.. Поехал в район. Врач говорит: лечиться надо. Настроение — хуже некуда! Мне доверили представлять на выставке в Париже весь наш маленький народ, а я не могу закончить блюдо! — Он стал загибать пальцы. — В Махачкале в больнице лежал, в Москве в больнице лежал, а зрение и слух все хуже… Вернулся в Дагестан… Дочь у меня живет в Махачкале, оставила у себя. Говорит: чего будешь по горам ползать слепой? Живи в городе, ты свое отработал, теперь отдыхай заслуженно. Я ей: дело мастера умирает вместе с ним. В горах знаю каждую тропинку, так что и глаз не нужно. А тут у вас в городе точно заблужусь… Внук говорит: есть такие собаки, которые слепых водят, мы купим…

Мастер заразительно рассмеялся.

— Тогда, я думаю, вам было не до смеха, — заметила Ольга Арчиловна.

— Верно говоришь, дорогая, верно, — посерьезнел Гаджиев. — Поверишь, жить не хотелось… Некоторые с горя выпивают… Я стихи начал писать… Друзьям и другим людям нравилось. Договор со мной заключили в издательстве. Переводчик из Москвы заинтересовался, который самого Расула Гамзатова переводит. Познакомились мы с ним. Он и сказал, что знает одного человека, который может быстро вылечить меня. Экстрасенс называется… Повезла меня дочка в Москву, повела к экстрасенсу… Никакого результата! Абсолютно! — Гаджиев возмущенно вздернул плечи и некоторое время пристально смотрел на собеседницу. — Снова приехали в Махачкалу… Уже почти совсем не вижу… Однажды приходит ко мне кунак. Послушай, говорит, Меджид, в газете пишут, что в России, в Березках, есть такая больница, где лечат самые безнадежные болезни. И без всяких операций… Мы, конечно, написали с дочкой в эти Березки, нам ответили, что клиника маленькая, а очередь большая… Пришел мой племянник, говорит: не беспокойся, дядя, мы для тебя все сделаем… Он в Махачкале великий начальник, между прочим… Сам лично поехал туда, в Березки. А через два дня прислал телеграмму, чтобы я вылетал… Приехал я, и меня тут же положили…

«Интересно, что это за волшебник такой, его племянник?» — подумала следователь и спросила:

— Как же вашему племяннику удалось?

— Он помог, и ему помогли…

— Кому именно и чем помог ваш племянник?

— Там есть такой человек, Банипартов… Он попросил ускорить вопрос об отправке вагона с виноградом.

— Для Березок? — уточнила Дагуров.

— Зачем? Для Мурманска…

Короче говоря, Банипартов хотел поскорее получить импортное оборудование для лесокомбината, чтобы все шло в дело, даже кора от деревьев…

«Да, этот Вась-Вась не промах», — вспомнила Ольга Арчиловна заслуженного толкача республики, как он себя называл.

— Когда вас положили в клинику? — спросила она.

— В апреле прошлого года. А в июле, понимаешь, уже сидел вот здесь, заканчивал парижский заказ… Пожалуйста, — с гордостью показал мастер на пышно оформленный диплом в рамке на стене. — «Гран-при»! Французский министр, понимаешь, вручал мне в Париже!

— А само блюдо?

— В Москве в музее.

— Выходит, в березкинской клинике вам полностью восстановили зрение и слух? — с неподдельным восхищением спросила Дагурова.

— Не могу сказать, что на сто процентов, но, как видишь, работаю. Правда, профессор Баулин просил не перегружаться, побольше отдыхать, гулять, дышать свежим воздухом.

— Чем же вас лечили?

Гаджиев удивленно посмотрел на следователя.

— Я сам думаю, чем? Вроде бы никаких операций не делали, уколов тоже. Я там как в санатории жил… Соки давали…

— Какие именно?

— Разные. Помню, больше всего морковный. Каждый день. И ванны принимал. Вода на травах настояна. Очень приятно! Лежишь минут двадцать — одно наслаждение… Еще мед давали, пчелиное молочко. На лошади заставляли ездить. И очень много гулять. Особенно когда цвели деревья. Баулин объяснял, что дышать пыльцой очень полезно — болезнь уходит… И голодал…