И я снова лавировал между камнями, пытаясь опередить собственную тень в этой гонке на выживание…
* * *
В сущности, весь этот бой вспоминался мне потом, как непрерывная цепь отходов, пробежек, пролетов и переползаний на брюхе. Было в нем что-то от вязкой навязчивости дурного сна, когда ты все время убегаешь и убегаешь, а убежать не можешь, вот-вот тебя схватят… И это «вот-вот» длится всю бесконечную ночь…
Несколько раз мы пытались остановиться, закрепиться и контратаковать, но где там! Я поднимал оставшихся бойцов на прорыв, а потом мы снова откатывались назад, оставляя убитых, похожих на выброшенные куклы в своей покореженной броне. Или просто разлетевшееся месиво из брони и плоти…
Обложили, одним словом!
Нет, я не взялся бы потом восстановить всю картину этого боя. Отдельные фрагменты, эпизоды, картинки — да, мелькали в голове…
Я почему-то запомнил, отчетливо, до мельчайших подробностей, картинки на мониторе запомнил, как двое из наших не успели ускользнуть от надвигающегося МП-танка. И тот прошелся по ним всей своей стопятидесятитонной массой, просто вмял их в камень и проутюжил, сделав на их телах насмешливо-лихой разворот на 360 градусов без всякой воздушной подушки, на одних гусеницах…
Точно, именно этот танк оприходовала немного спустя Горячка, кинулась на него с пронзительным, каким-то очень женским взвизгом и вполне мужскими, крепкими матюками… Похоже, она просто тащила на себе активированные ракеты «рэкса», не имея времени и возможности запустить их со станины. Так она и погибла…
Я запомнил, как Блямба, солдат из новобранцев, пацан, в сущности — зеленый, сопливый, азартный, с тем же азартом укрепился с пулеметом на защищенной точке и умело отсек пехоту противника от двух передовых танков… Крепко засел, им понадобилось запустить не меньше десятка ракет, прежде чем они все-таки достали его…
Я запомнил, как офицер-надзиратель Гнус (стратег, блин, если не сказать — тактик!), лежа на спине, поднял над собой винтовку, высунул из-за камней ствол и лупил в белый свет, не глядя, безбожно расходовал и без того поредевший боезапас. Кажется, кто-то из солдат пинал его, приказывал встать, но он все равно не высунул голову. Гнусная картина с этим Гнусом, извиняюсь за случайный каламбур…
Как он погиб? Там и погиб в своем укрытии. В бою нельзя останавливаться надолго, даже в тех местах, которые кажутся защищенными — аксиома для новобранцев…
Конечно, бой — это всегда мелькание, калейдоскоп, непрерывное движение, инстинктивное — от опасности, сознательное — навстречу опасности, скрипя зубами… Потом и само ощущение опасности теряется куда-то, уходит, растворяется во вспышках и грохоте веерного, навесного и прицельного огня… Ты только время от времени удивляешься сам себе, что еще жив, несмотря ни на что, еще двигаешься, еще дышишь и даже кем-то командуешь…
Есть упоение в бою! — как сказанул кто-то из древних литературных классиков.
Не знаю! Можно ли это назвать упоением — не знаю, честное слово… Соленый вкус крови во рту от прикушенных в горячке губ, сухой треск и гром, прорывающиеся через защитные мембраны… Стоны, крики, вопли, приказы, проклятия, ругательства — вся эта мешанина звуков, которую щедро преподносит пресловутая сверхзащищенная, направленная связь, ошалевшая от переизбытка целей… И мелькание огня, и дымная пелена газов взрывчатых веществ, кисловато-острый запах которых пробивается даже через защитные фильтры… И металлический привкус на языке, ватно заложенные уши от всех этих многочисленных боекоктейлей, которые броня сама тебе впрыскивает по мере надобности…
Не знаю! Мне представляется, что надо быть странным человеком (мягко говоря!), чтобы испытывать от всего этого упоение…
Планета Казачок. 21 июня 2189 года.
19 часов 04 минуты по местному времени.
(Через два часа после первой попытки прорыва
сквозь Скалистые горы)
— Ну, что скажешь, командир? По-моему, нам хана, — спокойно констатировал Рваный.
— По-моему, тоже, — согласился я.
В конце концов, опровергать очевидное — всегда нелегко. Хотя, с другой стороны, это случается сплошь и рядом, и даже не без успеха, если вспомнить лихую пропаганду УОС…
— Вот так всегда, — проворчал Рваный. — Ждешь, чтобы командир тебя вдохновил, ободрил и морально, так сказать, поддержал, а он тебе — голую правду…
Под забралом шлемофона я почти не видел его лица, но догадываюсь, какую кислую рожу он скорчил при этом.
— Я и поддержал. Даже — подтвердил, — оправдался я. — У тебя как с боеприпасами?
— С боеприпасами — хорошо, — мечтательно произнес он. — Вот без боеприпасов — хуже, гораздо хуже… На пару часов хорошего боя хватит, не больше.
В принципе, неплохо ответил, мысленно одобрил я, даже остроумно. Я уже заметил за ним такую особенность — когда ситуация становилась действительно угрожающей, Рваный переставал брюзжать и булькать, как забытый на плите чайник, и изъяснялся вполне нормально, бодро, с проблесками остроумия. Маленький парадокс отдельно взятого человека, не иначе…
Положение действительно было аховое. Хуже — трудно придумать. Нас окончательно зажали на небольшой террасе в спускающихся уступами скалах. За спиной — высоченные каменные стены, а впереди — пехота и танки. Хорошо, что танки не слишком приспособлены для ведения навесного, штурмового огня. Если бы у казаков была приличная ракетная установка или пара планетарных штурмовиков, они бы выковыряли нас отсюда, как стоматолог мгновенно выдергивает гнилой зуб ультразвуковыми щипцами. А окажись поблизости стационарная батарея орбитальной обороны — вообще никакой военной хирургии не понадобилось бы, просто выжгли бы вместе с куском мироздания. Так что нам еще повезло, мы пока держались и даже отбили две не слишком активные атаки. Я сильно подозревал, что противник не проявляет излишней инициативы, как раз дожидаясь приличной ракетной установки или пары штурмовиков.
Это подозрение было не только у меня. В общем и целом — картина, лишенная оптимистического взгляда в будущее…
Сколько нас оставалось? Четырнадцать человек. Или — боеединиц, как вам угодно. Из моего, можно сказать, бывшего взвода уцелели Цезарь, Рваный, Педофил… Оказалось — очень упорный господин, видимо, в силу обстоятельности сумасшествия характера… И Щука, она тоже, к счастью, уцелела… Я думал о ней отдельно, как-то не хотелось смешивать ее со всеми. Теперь я уже отчетливо понимал, что просто сожалею в глубине души о том, что у нас могло бы быть с нею и чего, наверное, уже не будет…
Оставшиеся девять человек были из других взводов и рот, в основном — бывшие солдаты, те, кто научился не только стрелять, но и выживать в бою… Вот и весь личный состав бывшего штрафного батальона «Мститель».
Пестрый со своими людьми так и не появился, я не знал, что с ними и где они, наша направленная связь в броне все-таки обладает очень небольшим радиусом действия, своего рода — плата за секретность и кодировку…
Вжавшись в камень на этой горной высотке, мы сидели достаточно плотно. И грустно. Что тут еще скажешь? После очередной атаки танки и бронепехота казаков откатились вниз, на холмы, и отсюда, сверху, с учетом телескопического зрения, они были видны как на ладони. Только толку от этого — чуть-чуть без малого! С нашего плато врагов можно было достать разве что «рэксами», а их осталось — раз два и обчелся, лучше уж приберечь до следующего штурма.
«Решатся на третью атаку или нет? — вяло думал я, наблюдая за неспешными маневрами противника. — Впрочем, зачем им решаться? Им-то можно и подождать, над ними как раз не каплет, это над нами, как из поганого ведра, течет…»
— Цезарь? — позвал я.
— Чего? — откликнулся он совсем по-штатски. Что было немедленно замечено остальными.
— Солдат не должен отвечать «чего»! — наставительно произнес Плотник, из второй роты «Мстителя». — Солдат должен обозначить свое присутствие четким и внятным «Я!», или — «Есть!», или — «Нет меня ни хрена!», чтоб командир потом не ломал голову…
