Пока Мерль с большой поспешностью выполнял приказание, поняв всю его важность, командир поднял правую руку, и солдаты, которые стояли вокруг и весело болтали, мгновенно умолкли. Другим жестом он приказал разобрать ружья. Когда наступила тишина, Юло посмотрел по обеим сторонам дороги, прислушиваясь с тревожным волнением, словно надеялся уловить заглушенный шум, бряцанье оружия или шаги – предвестники ожидаемой битвы. Его черные, зоркие глаза, казалось, проникали взглядом в самую глубину леса; но, не заметив никаких признаков опасности, он, подобно дикарям, стал осматривать песок на дороге, пытаясь открыть на нем следы невидимых врагов, дерзость которых была ему известна. Отчаявшись найти хоть что-нибудь, что подтверждало бы его беспокойство, он подошел к обочине дороги, тяжело взобрался на косогор и медленно прошелся по его гребню. Вдруг он почувствовал, как необходима его опытность для спасения отряда, и спустился на дорогу. Лицо его еще более омрачилось, ибо в те времена командиры всегда сожалели, что не могут одни взять на себя самые опасные задачи.
Офицеры и солдаты, заметив озабоченный вид своего начальника, которого они любили за характер и ценили за испытанное мужество, поняли, что настороженность старого воина предвещает какую-то опасность; они не могли и подозревать, насколько серьезна эта опасность, но безотчетно замерли на месте затаив дыхание. Подобно собакам, когда они пытаются угадать намерения искусного охотника и, даже не понимая цели приказаний, в точности ему повинуются, солдаты смотрели то на долину Куэнона, то на лес у дороги, то на суровое лицо командира, стараясь прочесть на нем свою участь. Они переглядывались, и не раз улыбка перелетала с одних уст на другие.
Когда Юло сделал обычную свою гримасу, Скороход, молодой сержант, прослывший ротным остряком, тихо сказал:
– Куда же это нас занесла нелегкая? Старый рубака Юло строит постную мину! Прямо как на военном совете!
Юло бросил на него строгий взгляд, и сразу настала тишина, как и подобает в строю. В этой торжественной тишине равномерный звук шагов запоздавших новобранцев, глухой хруст песка под их ногами вносили что-то зловещее во всеобщую тревогу. Это неизъяснимое ощущение могут понять только те, кто в мучительный час ожидания беды чувствовал среди безмолвия ночи, как монотонное повторение какого-нибудь звука усиливает бурные толчки сердца и капля за каплей вливает в него ужас. Юло снова встал посреди дороги и снова спросил себя: «Не ошибаюсь ли я?» В его глазах уже сверкнула молния нараставшего гнева, когда он посмотрел на спокойное и тупое лицо Крадись-по-Земле, но, уловив в тусклом взгляде шуана свирепую иронию, он убедился, что нельзя прекращать спасительные меры. В эту минуту вернулся капитан Мерль, выполнив приказание Юло. Немые участники этой сцены, подобной множеству других сцен, которые сделали эту войну самой драматической из всех войн, нетерпеливо ждали новых впечатлений, сгорая любопытством и надеясь, что другие маневры командира осветят непонятную им военную обстановку.
– Правильно мы сделали, капитан, – сказал Юло, – что в хвосте отряда поставили тех немногих патриотов, которые оказались среди новобранцев. Возьмите с десяток лихих ребят под командой лейтенанта Лебрена и немедленно отведите их в конец отряда – они там подкрепят патриотов и заставят быстрее двигаться все стадо этих гусей, чтобы нам поскорее собрать их вон на том месте, где стоят наши товарищи. Я подожду вас.
Капитан исчез в рядах. Командир поочередно оглядел четырех солдат-храбрецов, известных ему своей сметливостью и проворством, и молча подозвал их: указал на каждого рукой и дружески поманил к себе, быстро помахав пальцем у самого своего носа. Солдаты подошли.
– Вы служили со мной еще при Гоше, – сказал он, – когда мы проучили этих разбойников, которые называют себя королевскими егерями. Вам ли не знать, как они прятались и палили в синих из засады!
В ответ на эту похвалу их опытности все четверо с многозначительным видом кивнули головой. Их героически-воинственные лица выражали беспечную покорность, говорившую, что с начала борьбы, завязавшейся между Францией и Европой, границами их мыслей были – патронташ позади и штык впереди. Плотно сжав губы, словно кисет, стянутый шнурочком, они внимательно и с любопытством смотрели на своего командира.
– Так вот, – сказал Юло, – обладавший искусством говорить живописным солдатским языком, – такие орлы, как вы, не дадут шуанам напакостить нам, а шуаны тут есть, не будь я Юло! Ступайте вчетвером в разведку, прочешите обе стороны дороги. Отряд скоро тронется. Поэтому не зевайте. Постарайтесь не попасть на мушку и разузнайте, что там творится. Да поживей!
И он указал солдатам на опасные вершины у дороги. Все четверо в знак благодарности за доверие приложили руку к старой треуголке, у которой избитое дождями и обмякшее от времени поле загнулось на тулью. Один из четверки, капрал Лароз, хорошо знакомый Юло, сказал ему, звякнув ружьем:
– Мы им сыграем песенку на этой дудочке, командир.
И они отправились – двое направо, а двое налево. Отряд с тайным волнением смотрел, как они исчезли за откосами дороги. Юло разделял эту тревогу: он считал, что посылает разведчиков на верную смерть. Он невольно вздрогнул, когда скрылись из виду их треуголки. С тоской, глубоко затаенной и оттого особенно острой, офицеры и солдаты прислушивались к замирающему звуку шагов по сухим листьям. На войне бывают случаи, когда зрелище четырех человек, рискующих жизнью, вызывает ужас более глубокий, чем тысячи павших у Жемаппа[11]. Выражение лиц бывает тогда у солдат столь разнообразным и столь мимолетным, что живописцу приходится обратиться к воспоминаниям участников сражений, а мирным умам – предоставить самим изучать эти драматические лица, ибо бури войны, столь богатые подробностями, невозможно описать полностью без нескончаемых длиннот.
В то мгновение, когда исчезли сверкающие штыки четырех солдат, вернулся капитан Мерль, исполнив с быстротой молнии приказ командира. Тогда Юло двумя-тремя словами команды построил солдат на дороге в боевом порядке, затем приказал им подняться на вершину Пелерины где стоял его маленький авангард; но сам он шел последним, спиной к отряду, чтобы следить за малейшими возможными изменениями в любой точке этого ландшафта, который природа создала таким чудесным, а человек сделал таким грозным. Отряд дошел до того места, где Жерар стерег Крадись-по-Земле, и вдруг шуан, казалось равнодушно наблюдавший за маневрами командира, а на деле удивительно умным взглядом следивший за двумя солдатами, которые вошли в лес справа от дороги, свистнул три-четыре раза, подражая звонкому, пронзительному крику совы. Меняя переливы этого звука, три знаменитых контрабандиста, чьи имена мы уже упомянули, по ночам извещали друг друга таким способом о засадах, опасностях – обо всем, что для них было важно. Отсюда и возникло прозвище шуан, означающее на местном наречии «сова» или «филин». Это испорченное произношением слово послужило прозвищем всех участников первого восстания, подражавших повадкам и сигналам трех братьев. Услышав подозрительный свист, командир сразу остановился и пристально поглядел на Крадись-по-Земле. Однако он сделал вид, что верит притворной глупости шуана, решив держать его возле себя как барометр, указывающий движение врага. Поэтому он схватил за руку Жерара, который хотел было прикончить шуана. Затем он поставил в нескольких шагах от шпиона двух солдат и громко, отчетливо приказал им пристрелить его при малейшем подозрительном знаке, который он подаст. Несмотря на явную опасность, Крадись-по-Земле не выказал никакого волнения, и командир, наблюдавший за ним, отметил эту бесчувственность.
– Хитрец пересолил, – сказал он Жерару. – Да, да! Нелегко прочесть что-нибудь на лице шуана, но этот мошенник выдал себя желанием показать свою отвагу. Видишь ли, Жерар, если бы он разыграл ужас, я бы просто принял его за дурака. И мы бы с ним были два сапога пара; я уж не знал, что и думать. Сейчас на нас нападут! Но пусть попробуют! Теперь я готов.
