Тяжелые капли дождя гулко стучали по крыше кареты, барабанной дробью вплетаясь в грохот колес. Ридус Ланье, крепко державшийся за ручку на двери экипажа, сидел ровно, глядя в полутьму перед собой. В карете, нанятой на вокзале, он оставался единственным пассажиром. Никто не мешал ему сосредоточиться, никто, кроме проклятого дождя, уже неделю заливавшего Магиструм, да жестокой тряски, которую не могли предотвратить даже новейшие патентованные шины, отлитые в мастерских на южных окраинах города. Осень уже начинала отбирать дни у лета, и погода портилась день ото дня.

Нахмурившись, Ридус спрятал острый чисто выбритый подбородок в высоком вороте черного плаща. Съежился, пытаясь скрыться от пронизывающей осенней сырости, захватившей власть в городе, так неосмотрительно построенном недалеко от болотистого русла Ильда. Спрятаться не удалось. Намокший под дождем плащ неприятно холодил плечи, а ставший влажным ворот раздражал кожу.

Раздраженно расстегнув верхнюю пряжку плаща, Ланье вытащил белый шелковый шарф и плотнее обмотал горло. Он был зол – на погоду, на опоздавший пароход из Механикуса, на самого себя и на весь белый свет. Детали, что он заказал еще неделю назад в городе механиков, задержались. Он ждал целую неделю, мучаясь от вынужденного безделья, и ничуть не продвинулся в теории механизма, потому что никак не мог подкрепить свои изыскания практикой.

Сегодня, в день прибытия долгожданной посылки, он с обеда дежурил на вокзале, дожидаясь ежедневного парохода из Механикуса. Но, словно назло ему, чудесная машина на паровом ходу, что двигалась по двум железным рельсам, опоздала. Изобретение механиков снова дало слабину, и, как выяснилось уже после прибытия парового экипажа, его чинили полдня, прямо посреди пустоши, через которую и был проложен железный путь. К тому времени, когда пароход прибыл на вокзал, вечер уже плавно перешел в ночь, а Ланье искусал до дыр свои новые перчатки, что заказал в лавке Петруса не далее как три дня назад.

Едва заполучив в руки саквояж с деталями, собранными механиками по его собственным чертежам, Ридус, бледный от бешенства, нанял первый попавшийся экипаж. Переплатив за дорогу вдвое, он добавил сверху за то, чтобы кучер не брал попутчиков. Теперь, трясясь на жестком сиденье, он никак не мог вспомнить то изящное решение, что пришло ему в голову сегодня с утра. Он ясно помнил, что придумал, как вычислить верный угол сочленений при движении по неоднородной поверхности, но никак не мог вспомнить, что именно он придумал. Проклятая нервотрепка вышибла из головы все идеи.

Раздраженно махнув рукой в темноте кареты, Ридус нахмурился. Ему хотелось надеяться, что все эти треволнения того стоили. Но если инженеры ошиблись хоть на долю миллиметра и детали не подойдут к его новому механизму…

Ланье глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Холодный влажный воздух мигом остудил его гнев. Поежившись, он поднял руку и отдернул бархатную шторку на дверце кареты.

За мутным стеклом проплывал Магиструм. Огромные каменные дома высились над мощенной булыжником мостовой, как острозубые скалы. Взглянув наверх, Ланье не заметил ни малейшего просвета, – казалось, стены домов, эти бурые полотнища с окнами и железными перилами балконов, уходят в бесконечную хмарь, окутавшую город. Тяжелые тучи опустились мохнатыми боками прямо на дома, заставив погаснуть и солнце и луну. В этом густом супе из ночи и дождя были видны лишь редкие светлые пятна газовых фонарей. В домах светились окна, но робко, едва заметно, прячась за шторами и тяжелыми ставнями.

Экипаж замедлил ход, повернул и начал спускаться по дороге, ведущей к центральной площади. Ридус приник к окну, – отсюда было прекрасно видно здание Магиструма, давшего название всему городу.

Оно стояло в самом центре, возвышаясь над остальными домами, словно великан над простыми людьми. Огромная площадь была занята внутренним двором, давно уже покрытым крышей, что придавало основанию строения вид то ли вокзала, то ли огромного склада. Четыре башни с узкими бойницами, расположенные в углах двора, намекали на бывшее военное назначение толстых стен. А в центре высилось основное здание – огромная четырехугольная стрела, что устремлялась вверх, сияя огнями сотен окон и постепенно теряясь в низких грозовых тучах. Шпиля не было видно в наступившей темноте, но Ланье помнил каждую башенку, каждый шпиль, каждое окно.

Магиструм – город в городе, огромный муравейник, государство в государстве – долгое время оставался пределом его мечтаний. Сын городского часовщика мог только мечтать об обучении в этих крепких стенах. Центр науки и магии, сердце всего просвещенного мира, место, где жили, учились, работали и умирали величайшие умы континента, все это – Магиструм. Ридус Ланье грезил им, как юные девы грезят вечною любовью. Он хотел быть там – учиться, работать, умереть и быть похороненным рядом с величайшими магистрами, прямо в стенах Магиструма, в знак признания его заслуг. Никто не верил, что простой сын часовщика, в чьем роду никогда не было магистров, сможет пройти экзамен на поступление. И когда Ланье, которому едва исполнилось десять лет, прошел конкурс в начальное училище Магиструма, то удивил всех знакомых и родных. Больше всего был удивлен сам Ридус, к тому времени обучившийся читать, писать, вычислять и чертить. Он почти смирился с тем, что мечта всей его жизни неосуществима, настолько привык рваться к этой цели, что, когда достиг ее – растерялся.

Когда прошел первый испуг, Ридус взялся за учебу по-настоящему. Он проводил в Магиструме дни и ночи, месяцами не появляясь дома. К четырнадцати годам он перевелся в высшее училище. К шестнадцати с отличием окончил его и устроился в лабораторию элементальных энергий.

Молодого выпускника многие звали на работу. Даже отец надеялся, что сын вернется и поднимет крохотную часовую мастерскую на новый уровень, недосягаемый для конкурентов. Но Ридус точно знал, чего он хочет, а хотел он работать, жить и умереть в Магиструме. К двадцати он стал самым молодым кандидатом. В двадцать четыре, после недельного экзамена – самым молодым магистром. Получив в свое распоряжение лабораторию, он проводил в ней все дни и ночи, забывая спуститься в столовую к обеду и забывая сменить постельное белье на диване в лаборатории.

В двадцать шесть, когда его проекты начали воплощаться в жизнь, он стал одним из самых известных юных магистров, противостоявших замшелым ретроградам. Здоровье его подкосилось, он стал нервным, дерганым, почти не спал, весил не более сорока килограммов. Но жалел только об одном – что год назад, когда умирал отец, его самого не было рядом. Ланье тогда всю ночь провел в лаборатории, пытаясь получить новый тип фольгированных пластин, и узнал о смерти отца только утром, когда к нему пришел посыльный.

Тогда он впервые оставил Магиструм больше чем на неделю. Первые два дня он провел дома, организуя похороны отца. Потом, успокоив мать, он зашел к соседям, которых не видел много лет. И следующие несколько дней потерялись в тумане. Потом ему говорили, что он дебоширил в местных кабаках и домах терпимости, прошелся ураганом по всем злачным местам родной улицы, словно возмещая себе то, чего недобрал в юности. Но сам Ланье помнил это плохо. И не хотел помнить.

Стыдясь самого себя, он вернулся в лабораторию и с головой погрузился в работу. Часовая мастерская отошла дядьке – младшему брату отца, что никогда особо не жаловал племянника. Правда, он всегда хорошо относился к Ирен, жене своего брата и матери Ридуса. И потому Ланье без колебаний отписал дяде мастерскую и все, что было с ней связано, – он знал, что теперь о его матери позаботятся. Сам он клятвенно обещал самому себе, что будет навещать ее раз в неделю. И, конечно, позабыл об этом, едва натолкнувшись на проблему уменьшения мощности магического поля в зависимости от плотности материала, на котором чертились рунные знаки.