– Так что вас всё-таки не устраивает? – не удержался от шпильки Пашка. – То, что я жив, или то, что на сестёр заглядываюсь?

– Меня не устраивает то, что ты своим существованием опровергаешь все научные сентенции. Я же сказал, ты давно должен был умереть. Больше того, твои раны заживают намного быстрее, чем у любого другого. А это уже ненормально и подлежит тщательному изучению, – задумчиво отозвался врач, снова возвращаясь к своим записям.

– С чего вы взяли, что это ненормально? – растерялся Пашка.

– С того, что я это знаю, – ответил врач, наставительно выставив указательный палец.

– Претендуете на изречение истины в последней инстанции? – попытался усмехнуться Пашка, но тут же зашёлся сухим, лающим кашлем.

Словно в наказание за спор с научным светилом, тупая, ноющая боль разом превратилась в раскалённый прут, пронзивший ему живот и грудь. Спазм завязал узлом мышцы пресса, выжимая из лёгких последний воздух и не давая ему сделать вздох.

Индикаторы и линии на мониторах обеспокоенно замигали и запрыгали, сигнализируя о возникших проблемах. Быстро отложив бумаги, врач выхватил из стойки стерильную кювету и, достав из неё уже заполненный какой-то гадостью шприц, быстро вонзил иглу в катетер. Нажав на поршень, он ввёл лекарство в Пашкину вену и, бесцеремонно повернув его голову к себе, ловко оттянул веко, заглядывая в зрачок.

Боль медленно отступила, но Пашка в борьбе с ней растерял все остатки тех немногих сил, которые у него были. Кашель отступил. Вместе с ним отступила и резкая боль, заставлявшая его сжиматься и тщетно сражаться за каждый глоток воздуха.

Убедившись, что пациент жив и даже снова начал дышать, врач удивлённо покачал головой и, отпустив Пашкину голову, медленно вернулся к изножию кровати. В очередной раз качнувшись на носках, он с интересом посмотрел на Пашку и, склонив голову на плечо, спросил:

– Может, всё-таки скажешь, как тебя зовут, красавец?

Интонация, с которой он произнёс последнее слово, насторожила Пашку, но спорить и огрызаться сил уже не было.

– Пашка, – тихо просипел он, чувствуя, как стремительно проваливается в сон.

К запаху пожухлой травы отчётливо примешивался запах солярки. Осенний, уже слегка подмороженный утренними холодами лес давал ему возможность отделить один запах от другого. Летом это было бы невозможно.

Лес закончился внезапно. Перед ними враз открылось неширокое высохшее поле, утыкающееся в минное поле. Дальше колючая проволока, ворота КПП и пулемётные гнёзда. Всё это выросло буквально за несколько дней, сразу после уничтожения северного поселения. От уничтожения успели спастись только «Вампиры», успевшие перенести гнездо «гораздо» южнее.

Вождь «Вампиров» со странным именем Санта, женщина лет сорока, больше напоминала не женщину, а титулованного культуриста. Подтянутая, мускулистая, резкая в движениях, она казалась скрученной из мышц и сухожилий. Все части тела, включая грудь и пятую точку, у неё были словно каменными и при случайном столкновении могли оставить вполне ощутимые синяки.

Чёрные как антрацит глаза и жёсткий ежик коротко стриженных, с лёгкой проседью волос довершали картину. Только руки, точнее кисти, с длинными, изящными, удивительно тонкими пальцами, больше подходящими музыканту, выпадали из образа суровой ночной богини неба, выдавая её нежную, почти ломкую женскую сущность.

Он познакомился с ними случайно. После службы в армии небо продолжало тянуть его своей бездонной глубиной, и он не смог устоять перед этим зовом. Едва успев снять изрядно надоевшую форму, он отправился на маленький аэродром под Питером, где такие же, как он, энтузиасты и просто ушибленные небом люди делали всё, чтобы вновь и вновь ощутить пьянящую свободу полёта. Пусть даже ценой собственной жизни.

Во времена долгих лет демократии и свобод все аэроклубы и частные самолёты превратились в источник дохода для особо ловких дельцов. Все летательные аппараты, давно уже отслужившие свой век, латались на ходу, просто на коленке, и тут же снова выпускались в полёт.

Но это не останавливало настоящих любителей летать. Отлично зная, что каждый вылет может закончиться падением, они продолжали поднимать эти летающие дуршлаги в воздух. Те, кто поумнее или менее рисковые, предпочитали собирать аппараты сами.

Всё было до смешного просто. Дюралевый каркас, десяток метров парашютного шёлка и мотор от старой бензопилы, к которому присобачивался винт, забранный в сетку из тонкой проволоки. Это и был мотоплан. Некоторые умудрялись даже приделать к этой конструкции сиденье и колёса, чтобы легче было взлетать.

Присмотревшись к этим крыльям, он решил однажды попробовать сделать его сам. Но как всегда, помешала нужда. Не имея постоянного места работы, он перебивался случайными заработками. Смена правящей власти не сильно отразилась на жизни народа.

Бесспорно, перестали грабить на улицах среди белого дня, не стало обдолбанных до синевы наркоманов, но найти приличную, доходную работу всё равно было сложно. Не имея диплома о высшем образовании и солидных рекомендаций, мечтать о доходной работе не приходилось.

Не склонный к пьянству или каким-то подобным подвигам, он полностью отдался своему любимому делу. Все заработанные гроши он откладывал для покупки мотоплана. Но для того, чтобы хоть как-то утолить жажду полёта, он прыгал с парашютом. Вспоминая старинную поговорку российских десантников, он всегда говорил: «Три секунды ангел, три минуты орёл», забывая о продолжении. Десантники всегда добавляли: «Всё остальное время беговая лошадь».

Вскоре, выполнив норматив мастера спорта по прыжкам, он попал в поле зрения людей, промышлявших не вполне законным бизнесом. Точнее, совсем незаконным. Контрабандисты, перебрасывавшие через южные границы наркоту.

Решив для начала попробовать его на прочность, они организовали случайное нападение, слабо замаскированное под ограбление. Вечером, после прыжков, когда он возвращался с аэродрома домой, его встретили. Трое, широкоплечие, мускулистые, явно не отягощённые интеллектом и моралью, они стояли так, чтобы полностью перекрыть узкий переулок, по которому ему предстояло пройти, чтобы попасть домой.

Точнее, в общежитие, где ему было выделено законное койко-место. Полутёмное пространство переулка и днём-то пользовалось дурной славой, а уж вечером обыватели от него шарахались как чёрт от ладана. Заметив троицу, он поправил лямку рюкзака, в котором возил амуницию для прыжков и, быстро оценив стоящих как бойцов, решительно двинулся по переулку.

Как и следовало ожидать, троица заметно оживилась и, веером расходясь по переулку, двинулась ему на встречу. Быстро прокачав ситуацию, он с ходу, не вступая в разговоры и дебаты, одним движением сорвал с плеча тяжёлый рюкзак и, швырнув его в лицо парню, идущему справа, резко пнул второго в пах тяжёлым армейским берцем.

Не останавливаясь, он стремительно метнулся к третьему и, не рассуждая, ткнул его растопыренными пальцами в глаза. Не ожидавший такого коварства боец взвыл, как проклятая душа, и, прижав к лицу широкие, короткопалые ладони, сложился пополам.

Не давая опомниться первому бойцу, он стремительно развернулся, нанося удар ребром ладони наотмашь. Но боец оказался не совсем отмороженным и успел пригнуться, принимая удар на лобную кость. Сила удара, помноженная на скорость разворота и вес тела, отбросила его к стене.

Мотнув головой, как оглушённый бык, боец попытался восстановить равновесие, но он не дал ему опомниться, нанеся ещё один удар, на этот раз в горло. Тихо хрустнула разбитая гортань, и отморозок, хрипя и булькая кровью, начал медленно оседать.

Быстро оглянувшись, он стремительно скользнул к стоящему на коленях парню, страдальчески прижимавшему ладони к ширинке, и резко ударил его кулаком в висок. Убедившись, что добавки никому не требуется, он подобрал свой рюкзак и широким шагом вышел из переулка.

Свидетелей этой схватки не было, и он сумел уйти незамеченным. Но на этом его приключения не закончились. Узнав, как он расправился с направленными за ним людьми, контрабандисты приступили к полномасштабной вербовке.