- Синие тяговые подстанции привела в чувство еще старая администрация, - говорит Анатолий. - Зеленые - мы, в рамках всяких местных инициатив... это средство сдерживания было, привлекать людей к какой-то работе за хлебный паек. В общем, там, где не пострадали пути, можно пускать трамваи. Провода много где повреждены - лед, но их можно заменить в течение недели. Так что хотя бы пока будем сселять людей, городской транспорт продержится. Потом придется сокращаться, но несколько веток мы сможем сохранить, пока не восстановим ГЭС или не переделаем тепловые под торф.

- Когда можете запустить первую? - спрашивает краснолицый штабс-капитан.

- Сказал бы - сегодня, но мы устали, ваши люди устали, половина специалистов неизвестно где - у нас есть адреса и списки, но мало ли кого где застали вчерашние события. Так что завтра. Торф, кстати говоря, будет узким местом. Мы можем переделывать машины под газогенераторы - в тех же мехмастерских, но лучше под торфяные брикеты, чем под дерево, а это значит - торфоразработки и мобилизация...

Реформатский слушал вполуха - это все он уже знал. Транспорт, подселение, канализация, канализация обязательно до весны, потому что дизентерия и тиф, ослабленное население... пайки и трудовая мобилизация. Но это - когда сселим и проведем нормальный обсчет. А пока что хлеб должен хотя бы поступать бесперебойно, и кто-то должен этим заниматься.

Хлеб - сейчас. Все, что угодно - подсчет потерь, даже уборка трупов с улиц - завтра, а хлеб - сейчас. Завтра раздаточные машины должны выйти в срок. Иначе смена власти может обернуться партизанской войной, городской войной: пришли и все испортили. Люди забудут, что армия вошла для усмирения уже разгулявшегося мятежа - и вот эти издержки памяти народной в кои-то веки падут по назначению, сугубо справедливо. Армия и Комитет взяли власть - и появился хлеб, которого не было сегодня, пошел трамвай, стало чуть больше света, тепла и порядка. Чуть больше доверия; веры у нас, заботящихся о дне завтрашнем, маловато. Зато мы не взваливаем свое бремя на Господа - авось, зачтется вместо того.

Когда Штолле пустили в медблок, его начальник по лабораторной и подчиненный по научной части уже был похож на человека, а не на неизвестное науке мертвое животное. На обложенного грелками, сильно побитого, очень злого, но человека. Хотя и не вполне на себя.

- Добрый вечер, Александр Демидович, - сказал он. - Чем обязан?

На это можно было отвечать следующие полчаса. Или даже час. А можно было сэкономить.

- Тем, что у вас на третьей странице - логическая дыра.

- Принято, - после честной паузы на обдумывание сказал... неизвестно кто.

Отсутствие мимики и жестов, а также вазелиновая мазь на губах и какая-то другая - на носу, по скулам, похожая на белый грим. Чтобы узнать, нужно сильно постараться. Лицо без возраста, то ли пятнадцать, то ли сто пятнадцать. Вот вполне читаемое под этим белым гримом, под разноцветным отеком "спасибо за отсутствие сентиментального бреда" - все то же, знакомое. "Детеныш неведомого гуманоида, - подумал Штолле. - Родители его не положенным путем на свет произвели, а из яйца динозавра высидели. Velociraptor Rex - не бывает, но вылупился".

А Владимир Антонович, - не Константином же его называть, - как-то выволок из-под грелок левую руку, пошевелил кистью, поморщился, но, видимо, оказался недоволен результатом и морщиться перестал. Восстановление кровообращения - всюду сразу - наверняка очень болезненная вещь. А вдруг отучит лезть куда попало?

"Теплый физраствор внутривенно, у нас нет мониторов и прочей техники, мы дефибриллятор в Николаевский госпиталь отдали, а там его сломали, может быть рискованно... - вспомнил Штолле недавнее. - Требуется разрешение... родственника, конечно, или опекуна, или представителя... власти. Вы его... - оглобля-фельдшер замялся с определением родства, - дядя?" Да, сказал Александр Демидович, где расписаться, делайте...

- Давайте, я посмотрю, пока есть время.

Штолле хотел бы ему сказать, что времени у него будет еще предостаточно, но не мог. Господин удельный князь, который вылупился нынче днем, таких гарантий не дал. По дороге, еще до признаний идиота-сыщика, Штолле сунулся под каток, приступил к Ульянову с просьбами, и на "...он сволочь, мальчишка, но он гений, поверьте", получил грозную бессодержательную отповедь: "Вы меня за кого принимаете?" Это могло обозначать что угодно - от отпущения восвояси до судебного процесса со всеми должными формальностями и, опять же, предсказуемым результатом.

Бумагу Рыжий держал так, как будто она была втрое толще, чем на самом деле. Перелистывал в три приема - пальцы не слушались. Дочитал. Начал сначала. Потом опустил руку и какое-то время лежал, глядя в потолок.

- Вы правы. Дыра. Как я ее тогда не заметил?

- Наверное, - со всем накопившимся за последние дни сарказмом спросил Штолле, - вы слишком часто отвлекались от вашей основной деятельности?

За пару дверей и тонких внутренних стен от койки с нерадивым исследователем зашуршали, завозились на два-три басовитых голоса: здешние медики подозрительно напоминали морских пехотинцев.

- Александр Демидович, я прикину и потом запишу, - сказал пациент.

- Я все равно не могу выйти, Владимир Антонович. Проход занят.

Штолле представлял, что там сейчас вбивают в уши удельного князя: риски немедленные, как то: сердечная недостаточность, отек легких и прочее, риски отсроченные - пневмония, еще десяток всем нынче знакомых устрашающих диагнозов. Ждал, когда коменданта закончат пугать, и грел под ладонью вороненое холодное железо. В голове крутилось смешное соображение о том, что уже пора бы и честь знать, а не пользоваться гостеприимством жандармского лазарета; зато у них есть замечательный морг; проверено, морозит там на совесть.

- Тогда сделайте одолжение, не мешайте.

Ульянов, и правда, занял собою весь дверной проем.

- Завтра, - сказал он, - за углом пойдет трамвай.

Видимо, это составляло резюме отчета о положении в городе.

- Замечательно. Что Парфенов?

- Тоже замечательно. Я вернул ему оружие и запер в вашей камере.

На месте подполковника Штолле бы, пожалуй, испугался. Он и на своем несколько занервничал, когда только что лежавший пластом полутруп рывком сел и снова замер в перекошенной позе, позволяющей следующим движением встать.

- Вы сделали что? - совершенно не по-русски спросил директор. - Кретин.

Ульянов повернул голову по часовой стрелке, и так, по-совиному, вытаращился на воссевшего почти что Лазаря. Постепенно мрачнел.

- Знаете, а я почти поверил, когда вы говорили про верблюда. Не сообразил, что "до смерти" можно и сократить по своей воле.

- Вы - кретин, - устало повторил... Лихарев? - Чего я не ждал от человека с вашей наследственностью. Я пошел первым номером, потому что у меня - и только у меня из всех участников операции - была возможность спокойно пройти и убить генерал-губернатора в самом начале и без штурма. И при малой толике везения - уцелеть. А сделать было нужно - чтобы выбить из-под Парфенова легитимность. Чтобы ему стало некого защищать. Чтобы вы могли договориться. Он - самый толковый человек в этом городе, а вы выбросили его из-за ерунды. Я его пытался дожать... и нажал не на ту кнопку. Как давно вы сделали эту глупость?

- Поздно уже, - подполковник махнул рукой. Штолле впервые в жизни видел сконфуженный танк. - И вообще - не важно, что вы там нажали... - Как и следовало ожидать, смущение быстро сменилось гневом: - Вы меня совсем запутали! Вы мне едва ли не в лоб сказали, что если Лихарев не сломает голову на баррикадах, вы ему поможете... А, что там! Владимир Антонович, ваш Лихарев - это фикция, продукт воображения вашего комитета, а вот лично вас я в моем городе видеть не хочу. Завтра утром вы поедете в полк - и катитесь в свой чертов Саратов. Считайте это административной высылкой, если угодно.

- Вы мне героя сказок напоминаете. Того, что себе записки писал: "Убивать драконов, спасать принцесс. Не перепутать", - директор Рыжий закашлялся. - Но путал все равно.