— А кто такой Геннадий Алексеевич?

Врач захлопал глазами.

— А вы не знаете?

— Нет.

Говорить было всё-таки трудновато. Заболело горло.

— Ну ничего, зато он вас хорошо, по-видимому, знает, — примирительно сказал Константин.

— Может, путает с кем? — предположила Ада.

— Вот это вряд ли. Но повторяю, беспокоиться не о чем, честное докторское слово.

— А вы знаете, от какого слова произошло слово „врач“? — прошептала Ада. — От глагола „врать“. Так что с клятвами поосторожнее.

— Ух ты, — обрадовался Костя, — буду знать. Но нынче я правдив, как никогда. Вы, кстати, есть хотите?

— Не хочу.

— Тем не менее, давайте-ка, после осмотра попробуем чуть-чуть поесть. Баба Варя делает исключительную простоквашу из козьего молока.

Обнаружив, что все необходимые рефлексы у Ады на месте, а руки и ноги хоть и плохо, но шевелятся, доктор Костя обрадовался так, будто уже настал Новый Год, и Дед Мороз положил ему под елочку новенький „Порше Кайен“. Похоже, мнение загадочного Геннадия Алексеевича имело для него немалую ценность.

Потом он слегка приподнял Аду повыше на подушки, подпихнул что-то под бок, плотно закутал ей ноги — устроил поудобнее, — и принялся кормить с ложки куриным бульоном и простоквашей. К своему удивлению, Ада съела и то, и другое.

— Костя, а можно мне ещё? — неуверенно спросила она.

— А хочется?

— Очень! — говорить было уже гораздо легче.

— Не тошнит?

— Нет, совсем.

— А тошнило?

— Да вроде тоже нет.

— Тогда ешьте, но пока ещё немного. А попозже можно будет ещё. Чего вам дать — бульона или простокваши?

— А можно мне кусок хлеба? И яичницу, если есть. И кофе.

Врач расхохотался.

— Первый раз встречаю пациента, который час назад всё норовил сползти в кому, а теперь уж и есть запросил. Вот что, чудо природы, хлеба с бульоном я вам дам, яичницу оставим на потом, сперва понаблюдаем вас, а о кофе можете забыть надолго. У вас, моя дорогая, сотрясение мозга, а не насморк, не забывайте об этом. Голова сильно болит?

— Терпимо, — пожала плечами Ада. На затылке у нее, как ей уже удалось установить, красовалась королевская шишка, которую доктор Костя щедро намазал какой-то липкой дрянью „для лучшего рассасывания“.

— Однако, характер, — иронически покрутил головой врач. — Впрочем, у вас черепушка тоже твердой оказалась. Таким ударом и разнести могли.

За окном засигналил автомобиль. Послышались громкие голоса, стукнули створки ворот, и, надсадно рыча двигателем, машина заехала во двор. Константин сразу умолк, его лицо сделалось сосредоточенным, и он принялся быстро поправлять что-то на Адиной постели и в углу за изголовьем кровати.

Было слышно, как старуха что-то говорила на улице, но слов было не разобрать.

— Костя, не надо так нервничать, — попросила Ада. Он внимательно посмотрел на нее, сделал какое-то движение шеей и лицом, будто хотел что-то сказать, но потом махнул рукой, криво усмехнулся и промолчал.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел здоровенный бородатый мужик в джинсах и толстом свитере. Точно такой же свитер Ада хотела недавно купить отцу к приближающемуся Рождеству. Но оказалось, что уютная одежка неприметно-деревенского вида стоит примерно, как слегка подержанный „Жигуль“, и от покупки пришлось отказаться.

— Всем привет! — рявкнул мужик, и уже Аде: — Пришла в себя? Молоток! Давай, Костян, рассказывай, что там у нее.

— Вам подробно, Геннадий Алексеевич? — нервно осведомился эскулап.

— Да не, я же в ваших делах ни бум-бум! — радостно сообщил дядя. — Я в этих клистирах-мензурках без понятия! Ты мне только скажи, она как, ничего? Поправится?

— Поправится, Геннадий Алексеевич, — уже поувереннее сказал Константин. — Полечиться, конечно, придется, но Ариадна Александровна — женщина крепкая. Уже и есть даже запросила.

— Ну? Ты бабе Варе сказал, что сготовить? — сурово сдвинул брови бородач. — Курицу там, или рыбу, чего захотелось-то?

Но доктор Костя уже освоился и не так трясся при виде сурового хозяина.

— Геннадий Алексеевич, пока у больной ограничения в питании. Сейчас можно только кусочек белого хлеба и чашку бульона. А там буду наблюдать! — и он сделал строгое лицо и надул щеки, для убедительности, должно быть.

— Ладно, братан, дуй за жрачкой, — покладисто ответил мужик. — А мы пока побакланим маненько. Ведь сто лет не виделись!

Ада ошеломленно рассматривала человека, в чьем доме и в чьей власти она, похоже, находилась. И чем дольше она на него глядела, тем больше убеждалась, что никогда, нигде, ни разу в жизни и даже в дурном сне она не встречала этого человека. Может, это такой розыгрыш? „Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!“

Когда дверь за доктором Костей закрылась, бородатый дядя ухватил стул, придвинул его к Адиной постели, плюхнулся на него и осторожно взял ее за руку.

— Ну, здравствуй, Ада Третьякова! Давненько мы с тобой не виделись!

— А-а-а, э-э-э, здравствуйте… — промямлила она. Что бы ему такое сказать, чтоб не обидеть? „Как поживаете?“

Дядя внимательно посмотрел на Аду, смешно пошевелил бровями, а затем широко улыбнулся.

— Не узнала, что ли? Интересно, это я так изменился, или тебе по башке так вмазали, что всю память отшибло? — в мутно-голубых глазах мужика появился неподдельный исследовательский азарт. — Ну ничего, пройдет, слыхала, что доктор балакал?

— Простите, — смущенно пробормотала Ада.

— Да ладно, бывает! — обрадовал ее собеседник. — Я Гена, Гена Санько. Помнишь деревню Малышки? Вас туда на „картошку“ вывозили. Маманя моя ещё заболела, а я тебя лечить позвал. Ну, вспомнила?

— Гена, это что, правда ты? — растеряно спросила она.

Ну конечно, теперь она вспомнила. Как же она могла не вспомнить? Хотя трудно было узнать через столько лет в этом бородатом властном мужике загорелого быстроглазого крепыша Генку, бесцеремонно прикалывавшегося к растерянным студенточкам.

После памятного знакомства на крыльце студенческого барака Ада почти не встречала его. Целыми днями студенты копались на колхозном картофельном поле, неумело извлекая из земли заветные корнеплоды. Вечера проходили в веселых посиделках. Иногда небольшая компания отправлялась проторенной дорожкой в местный клуб, где Митька терзал старенькое пианино. Туда непременно приходил и толстенький гитарист. Как же его звали? Толик? Колян?

Пару раз в зале возникала безмолвная фигура в неизменной кепочке, надвинутой на брови. Генка никогда не пытался присоединиться к непринужденной студенческой тусовке. Он садился на скрипучее откидное сидение в дальнем углу и молча наблюдал за царившим весельем.

Однажды вечером он пришел в барак. Не обращая внимания на недоумевающие и насмешливые взгляды, он разыскал Аду и смущенно попросил ее выйти с ним на крыльцо.

— Я извиняюсь за беспокойство, — неловко начал он, разглядывая свои нечищеные сапоги, — но тут такое дело, маманя моя что-то слегла… Как пришла с огорода, так и лежит. Встать не может, пить всё только просит. Совсем ей худо, похоже… Я подумал: вы же, вроде как, на докторов учитесь. Посмотрела бы ты её, а? А то у нас медпункт в начале лета закрыли — и всё. Говорят, что обратно откроют, да только неизвестно, когда. А мамане сейчас плохо.

Парень неловко мямлил про маманю, а Ада во все глаза смотрела на него.

— Слушай, но мы ещё и учиться-то не начали, на докторов-то, — испуганно проговорила она. — Только поступили и вот, на „картошку“ сразу поехали. И руководитель наш тоже не в теме — он с кафедры политэкономии, кажется.

— Что, ничем не поможешь? — безнадежно спросил парень. Он был очень бледный, совсем поникший и мало напоминал развеселого молодца, предлагавшего напуганной барышне посидеть с ним и его друзьями и выпить самогоночки.

Изба на окраине деревни была совсем неказистая, однако чистенькая и ухоженная, „приличная“. В доме приятно пахло какими-то сушеными травками, на полах лежали аккуратные половики, на тщательно натертой старенькой мебели — ни пылинки.