— А что, моя мать была набожной католичкой?

— Ну, не могу сказать, что очень набожной. Однако, католичество она приняла, как только приехала с графом в Италию. Он на этом настаивал. Они ведь здесь венчались. Для графов ди Франческо простой гражданский брак был неприемлем. Кстати, к мессе синьора Джулия ходила регулярно. Это тоже традиция. А почему вы спросили?

Ада пожала плечами.

— Не знаю. Все эти церемонии… Немного странно. Мне кажется, мама не была особенно верующей.

Синьор Лучано строго поглядел на нее.

— Может, и не была. Но она верила в традиции и неукоснительно придерживалась установленных правил. По крайней мере, внешне.

После этих слов маленький адвокат поплотнее завернулся в свой глухой черный пиджак и уныло уставился в окно.

Поминальный прием ничем даже отдаленно не напоминал привычные русские поминки с кутьей и блинами, с рюмкой водки, сиротливо прикрытой кусочком черного хлеба, с пьяными слезами, а то и с песней под конец обильного застолья. Собравшиеся выпили по бокалу вина из погребов поместья, закусили крошечными изысканными тарталетками и еще какими-то круглыми штучками на шпажках, по очереди подошли к Аде, равнодушно произнесли слова соболезнования, со сдержанным любопытством разглядывая непонятно откуда взявшуюся дочь покойной графини, так же равнодушно выслушали холодные слова признательности за оказанное усопшей внимание и разъехались. Ни дружелюбного сочувствия, ни искренней печали, ни враждебности, о которой предупреждал синьор Лучано, терпеливо топтавшийся рядом с Адой. Обещанные недоброжелательные родственники старого графа оказались двумя мужчинами, один постарше, другой помоложе, с непроницаемыми лицами и ледяными улыбками. Они бесстрастно пробормотали стандартный набор приличествующих ситуации слов, обменялись с господином Мори несколькими короткими фразами на итальянском языке, которые Ада, ясное дело, не поняла, и растворились в толпе. Слегка занервничавший адвокат сперва поозирался неспокойно, но затем угомонился и притих.

Вскоре зал опустел, все гости с облегчением и чувством выполненного долга стремительно разъехались, и Ада с наслаждением сбросила узкие черные туфли на высоких неудобных каблуках — сделала то, о чем мечтала последние несколько часов. Теперь можно наконец-то пойти переодеться, надеть уютные джинсы и толстые носки, налить большую кружку чаю, взять какой-нибудь бутерброд — вот, может, и горсть этих невразумительных тарталеток сойдет, — забраться в кресло с ногами и вынырнуть из этого долгого, тоскливого, унылого дня.

— Синьора Ариадна, господин адвокат просят вас присоединиться к нему в кабинете синьоры графини, — дворецкий Пьетро, как всегда, неслышно вошел в пустой зал и с привычным учтиво-бесстрастным выражением лица замер рядом с Адой. — Позвольте, мадам, я сопровожу вас.

— Пьетро, а это срочно? — сморщилась Ада. — Я хотела переодеться.

— Боюсь, мадам, вам будет лучше переодеться позже. Господин Мори очень просил вас пожаловать прямо сейчас.

— Ну, хорошо, иду, — Ада со вздохом втиснула отекшие за день ноги в туфли и поплелась за важно шагающим Пьетро. Черт с вами, доиграю уж я из уважения к памяти мамы в ваши игры. Исполню все ритуалы, мне не привыкать. Может ещё что надо? Говорите, не стесняйтесь. Но только сегодня. Завтра рано утром меня здесь не будет. Это уж совершенно точно.

Кабинет располагался на первом этаже в противоположной стороне дома — довольно далеко. Войдя в просторную, обставленную темной тяжелой мебелью и затянутую оливково-зелеными гобеленами комнату, Ада удивилась, как много людей там собралось. За широким столом в центре вороха бумаг расположился совершенно лысый полный мужчина в очень сильных очках, сильно увеличивающих его глаза и делающих его похожим на сумасшедшую рыбу. На диване скромно примостились три немолодые дамы в поношенных черных платьях. В углу у окна молча стояли двое давешних надменных джентльменов. Вдоль стены на полосатых стульях сидело ещё несколько человек. Посередине стоял маленький господин Мори, держа спину очень прямо. Увидав Аду, он слегка ей поклонился, озадачив официально-отстраненным выражением лица, и отвел ее к пухлому креслу с прямой неудобной спинкой. Пьетро, повинуясь важному кивку коротышки адвоката, молча встал у Ады за спиной.

Господин Лучано заговорил, и тут выяснилось, что дворецкий опять взял на себя роль личного Адиного переводчика. С его помощью Аде быстро удалось сообразить, что так некстати случившееся собрание в материном кабинете — это не что иное, как оглашение завещания покойной графини, о котором упоминал за завтраком маленький адвокат. Теперь он быстро зачитывал какой-то документ, судя по всему — вот то самое завещание.

Пьетро, наклонившись к Аде, едва успевал переводить. Пытаясь угнаться за проворным адвокатом, он старался выхватывать из его речи самое, по его мнению, основное.

Такой-то церкви на ежегодный помин души — столько-то, такому-то благотворительному фонду столько-то. Потом дошла очередь и до людей, что вызвало некоторое оживление среди присутствующих. Госпожа такая-то… господин такой-то… Пьетро называл имена, перечислял какие-то суммы, лысый дядя за столом, оказавшийся нотариусом, важно кивал, а Ада самоотверженно боролась с неудержимым желанием зевнуть. Она здорово устала и проголодалась, завтрак уже почти забылся, так он был давно, а сжеванная тарталетка уж и вовсе не могла считаться едой. От выпитого на поминальном мероприятии (язык не поворачивался называть его простецким словом «поминки») бокала вина по телу ползла сладкая истома. Ада плюнула и перестала следить за тем, что старательно перетолмачивал материн дворецкий.

Вдруг голос Пьетро рядом произнес ее имя. Синьора Ариадна Третьякова. Ада удивленно обернулась и спросила шепотом:

— Простите, что?

Пьетро молчал и внимательно смотрел на Аду. Тут до нее дошло, что все люди, находившиеся в кабинете, дружно повернулись и уставились на нее. Ада взглянула на господина Мори. Тот тоже пристально глядел на нее.

— Прошу прощенья? — обратилась Ада уже к нему, понимая, что упустила какую-то мысль. Маленький адвокат согласно кивнул и старательно проговорил, почти продекламировал уже по-французски, для нее: «Всё своё остальное движимое и недвижимое имущество я завещаю моей дочери синьоре Ариадне Третьяковой».

— Вы всё знали заранее, Лучано, — с упреком проговорила Ада. Они сидели в библиотеке, куда господин Мори уволок ее сразу по оглашении сногсшибательного завещания, пробормотав что-то вроде «Всем спасибо, все свободны, все знают, где меня найти» и предоставив Пьетро самому провожать гостей. — Всё знали и молчали. Я чувствую себя круглой дурой.

— Ну конечно, моя дорогая, я всё знал. Я как-никак столько лет вел все дела синьоры Джулии! — маленький адвокат самодовольно улыбнулся. — Но при чем тут дура? Не понимаю вас.

— Вам следовало бы предупредить меня о содержании завещания.

Коротышка прищурился.

— Никак не мог. Таков порядок. Только сама графиня могла рассказать вам о своём решении.

— Поговорим об этом решении, Лучано. У меня есть большие сомнения, могу ли я с ним согласиться. Вы, должно быть, знаете историю моей семьи. Или надо рассказать?

— Не трудитесь, прошу вас. Я полностью в курсе.

— В таком случае вы, наверное, поймете меня правильно, если я скажу, что ещё месяц назад я бы не раздумывая отказалась выполнить волю своей матери.

— Могу я считать, что сейчас вы думаете по-другому?

— Не уверена.

В дверь тихонько постучали, и толстая горничная Клара, обладательница внушительного баса и густых усов, вкатила столик с закусками, бутербродами, пирожными и дымящимся чайником. Ловким движением она придвинула к дивану, на котором сидела Ада, невысокий круглый стол, аккуратно накрыла его кремовой кружевной скатеркой и принялась неторопливо расставлять привезенные чашки и тарелочки, раскладывать ложки, пристраивать на оставшиеся свободные места маслёнку и молочник. Затем, подхватив тяжелый чайник, она собралась приступить к явно непростой церемонии разливания чая по чашкам.