– Процессу. Процессу любви.
– Гора, почему ты не женишься? – лениво спросил Завьялов. – Узаконил бы процесс. А то слухи по городу ходят. Очень неприятные слухи.
– Э, нет! – погрозил пальцем Горанин. – Нет, Зява, не выйдет! Не хочешь мучиться в одиночку? Женитьба – первая древнейшая пытка, придуманная людьми.
– Почему мучиться? Я ее люблю.
– Машку? Машку любишь? Да что в ней особенного? Эх, Зява! Если бы ты знал, какие у меня бабы были!
– Слушай, поздно уже. – Завьялов потер ладонями лицо. – Глаза слипаются. Давай о бабах как-нибудь в другой раз? А?
– А о деле? – вполне трезвым голосом спросил Горанин. – Что с делом?
– Чутье мне подсказывает, парень никого не убивал. Ну перепил, отключился, а утром проснулся рядом с трупом. Но не он это. Я чувствую.
– На х… твое чутье. Косвенных навалом.
– А прямых нет.
– Вот я и хочу, чтобы ты мне их нашел. Или собрал столько косвенных, что хватило бы с лихвой на обвинительное заключение. Но лучше прямые.
– А если их нет?
– Надо, чтоб были, – с нажимом сказал Герман.
– Слушай, Гора, я чего-то не понимаю. Мы о людях или о ком?
– Люди, люди… Они о тебе много думают? Вообще не думают. Если я его не посажу, думаешь, спасибо скажет? Он скажет: справедливость, мол, восторжествовала. Не Горанин благодетель, а Господь Бог. Понятно? А что Горанин по шапке получит за очередной висяк, так это его, Горанина, проблемы. А теперь прикинь: если каждый из подследственных оставит мои проблемы при мне, что будет? Долго я продержусь в прокуратуре? А?
– Не понимаю.
– Ладно, черт с ними со всеми. Ночь на дворе. В понедельник договорим. У меня в кабинете.
– Значит, ты хочешь надавить.
– Да ничего я не хочу, упрямая твоя башка! Я добра тебе хочу, понимаешь? У меня не так много друзей, чтобы ими разбрасываться. Мне с тобой работать легко, ты, Зява, голова. У тебя ума больше, чем у всех нас вместе взятых. И чутье твое… Да верю я! Верю! Только меня сроки поджимают, пойми. Второй месяц заканчивается. Срок предварительного следствия на исходе. Тебе проспаться надо, а в понедельник утром мы на трезвую голову все обсудим. Пойдем, я тебя провожу. Там канава. Сосед слева все чего-то роет. Туннель в Америку, не иначе, мать его! К Бушу хочет в гости ездить. На уик-энд. А что? Денег – куры не клюют! Зато мы все ходим, спотыкаемся. Но попробуй скажи, он – директор городского рынка!
– А ты следователь прокуратуры!
– Имеешь в виду, что я могу его посадить? И по этой причине он меня хоть капельку, да боится? – И Горанин расхохотался.
Капитан Завьялов знал, что противостояние закончится так же, как всегда: он уступит. И тайные мысли оставит при себе. Дело отправится в суд, парень – за решетку на длительный срок. Давить друг Герман умел. Еще со школы к нему прилипло это прозвище: Гора. Во-первых, Герман был выше ростом и сильнее всех. Во-вторых, всего в нем было чересчур. И силы, и бахвальства, и уверенности в себе. Противостоять Горе было невозможно.
Самого Завьялова в детстве звали Зявой. Он был почти на голову ниже друга, худой интеллигентный мальчик с некрасивым умным лицом. Хорошо учился, вечерами много читал вместо того, чтобы бегать на свидания с девочками, а по выходным водить их на дискотеки. Теперь багаж его знаний и опыта был настолько велик, что придавливал к земле. И без того невысокий Зява постоянно сутулился, в то время как огромный Герман ходил прямо, расправив широкие плечи. Им бы с Гораниным теперь поменяться местами, того бы на оперативную работу, а капитана – в прокуратуру, да не сложилось. Зяву считали человеком неудобным. Есть такое понятие: молчаливое сопротивление. Зява никогда не поднимал голоса, был, что называется, вещь в себе, и это отпугивало людей. Зяву обходили и симпатией, и должностями. Хотя умнее его человека на оперативно-розыскной работе не было. Капитан Завьялов молча тянул свою лямку, а раз в неделю, под выходные, слушал циничные откровения Германа за бутылкой водки. Зачем ходил к нему? Сам не мог понять. Но продолжал ходить. Странная дружба продолжалась. Зява словно испытывал собственное терпение.
…Они вышли на крыльцо, Герман достал сигареты, предложил другу. Вообще-то Горанин не курил, но в пятницу вечером позволял себе этакую шалость. После выпитой водки и выплеснутой из души грязи одна-две затяжки приводили его в состояние, сходное с натянутой гитарной струной. Смог бы зазвенеть, запеть, если попросят. Был месяц апрель, снег растаял, но солнце еще не прогрело землю, по ночам бывали сильные заморозки. До минус десяти. Промороженный воздух звенел словно горный хрусталь. Казалось, любой громкий звук способен разбить его вдребезги. Горанин, немного хмельной, накинув на плечи кожаную куртку, стоял на крыльце без шапки и не спеша, с наслаждением затягивался сигаретой. Темная прядь волос картинно падала на высокий лоб, карие глаза влажно блестели. Холода он не чувствовал. Завьялов невольно поежился: бывают же на свете такие красивые люди! И тоже потянулся за сигаретой. Он курил много, особенно когда нервничал. У Александра Завьялова было потрясающее чутье на неприятности. Вот и сегодня лихорадило. Он ждал, что вот-вот раздастся оглушительный звон, и хрупкая хрустальная тишина в один миг превратится в осколки. Но было тихо. «Почудилось», – подумал он. В отличие от Горанина, холод почувствовал моментально и начал трезветь.
– Пойдем, что ли, – кивнул Герману. – Холодно стоять.
– Ну пойдем.
Когда они вышли за ворота, Горанин споткнулся в темноте и начал материться. Завьялов молча улыбался. Герман выпустит пар и успокоится. С соседом связываться не будет, в этом он осторожный. Потому и положение его такое прочное.
Ночь была безлунной. Дорога впереди не освещена, только в районе Фабрики, у первых домов, – одинокие огни. Завьялов обернулся: над воротами соседнего особняка горел яркий фонарь. Там было светло, и трехэтажный добротный коттедж виднелся, как на ладони. На первом этаже темно, окна на втором светились. Вдруг Завьялов увидел под фонарем человека. Мужчина выше среднего роста, плотного сложения, небритый, узкогубый, замер на мгновение у калитки, потом решительно толкнул ее и вошел во двор.
– Постой-ка, – пробормотал Завьялов. И замер.
– Что? Что такое? – остановился и Герман.
– Этот человек мне знаком. На прошлой неделе была попытка ограбить валютного кассира. Она дала описание. Показали альбом. Женщина без колебаний опознала Косого. Он с месяц назад вернулся из колонии. Выходит, опять за старое. Так вот, мужик, который только что вошел в соседний дом, – Косой.
– Зява, брось! – поморщился Герман. – Это дом директора городского рынка!
– Ну и что? К нему преступник не может зайти? Так, по-твоему? Одного поля ягоды. Пойдем проверим.
– Зява, брось, – повторил Горанин. – Тебе домой надо. Ночь на дворе.
– Ну и что? Это моя работа. – Завьялов решительно повернул к соседнему дому.
– У тебя оружие при себе? – крикнул ему вслед Герман.
Сделав несколько шагов, тот остановился, а потом отмахнулся:
– На работе. В сейфе.
– Ну и куда ты собрался?
– Да вдвоем мы его быстро! Если это, конечно, он.
– Я все-таки пойду возьму ствол, – пробормотал Горанин.
Увидев, что Герман направился к своему дому, Завьялов крикнул:
– Эй, Гора! Ты быстрее давай! А то все лавры мне достанутся! – и рассмеялся.
Он уже представил себе, как задержит сейчас опасного преступника, завтра напишет отчет, получит благодарность, может быть, и премию выпишут. Маша будет довольна. Опьянение еще не прошло окончательно, а нервной лихорадке значения он не придал. В голове пронеслись тысячи самых разных мыслей, но ни одной об опасности. Потому что по большому счету в серьезную переделку капитан Завьялов еще не попадал. До сих пор обходилось.
Пройдя через участок, он решительно поднялся на крыльцо и надавил на кнопку электрического звонка. Повисла долгая пауза. За дверью было какое-то движение. Показалось, что вскрикнула женщина. Завьялов позвонил еще раз.
