Из Углича: «В магазинах только хлеб, соль, маргарин да банки с различными компотами. Поверьте, мы не знаем, чем кормить детей. Молоко распорядились продавать только по талонам, но их выдают только тем, у кого дети не старше трех лет…»

И это на фоне самовосхвалений, трескучих слов, пошлой пропаганды. А тех, кто всё делал для того, чтобы было и молоко, и мясо, давили. Что за странности? Новаторов уничтожали, зато сами разрабатывали пустопорожние «продовольственные программы», в которые не верил ни народ, ни сами партработники. Вспоминает Анатолий Черняев, работник ЦК: «Выступал у нас с «закрытым» докладом «в порядке партучебы» чиновник из Госплана. Дела весьма плачевные. К 1990 году (конечный рубеж «программы») страна не выходила на «рациональные нормы потребления» («хотя они и были снижены Академией медицинских наук» — эти слова были покрыты долгим громким смехом зала)».

Так что даже в ЦК хохотали над программой. Поясним: Академии медицинских наук было дано указание снизить рациональные нормы потребления. И нормы были снижены — мяса советские люди должны были потреблять меньше на 8 килограммов в год, молока — на 50 литров, овощей — на 20.

Какой-то глубокий порок в нашей системе и в нашем русском характере.

Руководители избегали правды о состоянии дел на селе. И оберегали от этой правды народ. Татьяна Ивановна Заславская через много лет еще раз попадает из-за своей научной добросовестности в переплет. К апрелю 1983 года коллектив ученых под руководством академиков Аганбегяна и Заславской подготовил концептуальный доклад «О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии» — предельно откровенный анализ состояния экономики. Вывод был безутешен: никаких перспектив у экономики Советского Союза нет. В подтверждение приводились убийственные цифры и факты. Все рушилось. Ученые предсказывали: через десять лет вместо советской экономики будут руины. Что и произошло.

Доклад предполагалось обсудить на научном семинаре в Новосибирском Академгородке. Он был опубликован под грифом «для служебного пользования» под личную ответственность академика Аганбегяна. Для большинство ученых участие в дискуссии стало глотком свободы: наконец-то сказана вся правда. Однако случилась неприятность: исчезли два экземпляра доклада. На ноги подняли всё КГБ в Новосибирске. Поиск пропажи начался с обыска всех отделов и служб института Аганбегяна. Перетряхивалось содержимое каждого стола, каждой полки. Обыскали иногородних участников семинара. Никаких следов. Два экземпляра как в воду канули.

Доклад попал на Запад и выдержки из него передавали все «голоса». Он был опубликован в США, в большинстве европейских стран под названием «Новосибирский манифест». Скандал разгорелся грандиозный. Аганбегян и Заславская получили по административному и по партийному выговору за безответственное хранение документов и пережили немало неприятностей.

У той системы совершенно не было способности к развитию, это ее в конечном счете и погубило. Заславская делает вывод: «Все выдающееся, особо способные люди подавлялись, самовольные, самодумающие ученые, экспериментаторы, в общем, все, кто был независим, подвергались гонениям. И в результате сформировался организм, который не поддавался реформированию. Он мог только сломаться. Что в конце концов и случилось».

Татьяна Ивановна скептически смотрит на наше будущее: «Какой-то глубокий порок в нашей системе и, как мне кажется, вообще в российской истории. Нет никаких гарантий, что вот в ближайшие годы мы преодолеем проклятие, которое висит над Россией. Может быть, на новое поколение можно здесь рассчитывать. Но и на нем лежит отпечаток системы. И это, конечно, проблема будущего России и будущее наиболее важное для тех, кто сейчас молод. Выстоят ли они в борьбе против этих тенденций, против того, что генетечески отпечатано в русском харатере, преодолеют ли традиции российские — от этого зависит, выживет ли Россия».

Иван Худенко умер в тюрьме. Ивана Снимщикова амнистировали, но он не оправился от унижения и через недолгое время умер. Но мартиролог ими не ограничивается. Через год после смерти Худенко умирает Владимир Кокашинский, корреспондент «Литературной газеты», который писал о нем. Умирает заместитель министра сельского хозяйства Казахстана Елиманов — он поддерживал Худенко. Умер Виктор Васильев, работник Совета министров Казахстана — он много помогал Худенко. Застрелился Иван Густов, заместитель председателя комитета партконтроля. Он, напомню, обещал Худенко поддержку. В ходе следствия умирают два заместителя Ивана Снимщикова. Проклятье над нашим сельским хозяйством, оно не терпит энергичных и талантливых людей. Их или выживают из села, или уничтожают.

Но сейчас другие времена. И колхозы другие. А суды над председателями продолжаются. В декабре 1999 года подписан договор о союзе России и Белоруссии. Подписан и ратифицирован Думой. Когда я смотрел репортаж об этом, мне вспомнилась судьба Василия Старовойтова, председателя колхоза из Белоруссии. Василий Старовойтов — символ колхозного строя, дважды Герой Социалистического Труда. Его колхоз «Рассвет» был процветающим. Маяком, как говорили в советские времена.

Наступили новые времена. Старовойтов предпринял в хозяйстве кардинальные реформы. Его хозяйство безбоязненно перешло на рыночные рельсы. В «Рассвете» были самые зажиточные крестьяне Белоруссии.

Неприятности у Старовойтова начались после того, как он отказался поддерживать президентскую кампанию Лукашенко. Мотивировал так: «Молод еще, чтобы страной управлять». И мгновенно на Старовойтова заводится уголовное дело. 74-летнего старика бросают в тюрьму, у него резко ухудшается зрение, в камере он переносит микроинфаркт. Добили заслуженного человека.

Будь жив Худенко или Снимщиков, им и сегодня пришлось бы несладко. Даже и в России. Система по-прежнему давит на селе инициативных выдумщиков. Мне профессор Белкин сказал: «Такие, как Худенко и Снимщиков, не дали превратиться русским в ускомчел». Увидев мой недоуменный взгляд, расшифровал: «Ускомчел — это усовершенствованный коммунистический человек». Может, и так. Но злобность к тем, кто успешно хозяйствует на земле, по-прежнему вовсю пузырится. Фермерские хозяйства жгут, фермеров выживают, бывает, что им приходится с оружием в руках защищать свое хозяйство.

Гляжу на мужиков — и жалость к ним. Нет у них чувства собственного достоинства, но есть желание проломить голову начальству.

И опять о поездке в Воронежскую область. О мертвых — или приятное слово, или ни звука. А если земля мертвая? Люди на ней живые, но в то же время и мертвые — по устремлениям, по тому, как покорно и безропотно со всем соглашаются: мол, так и надо. То, что я увидел в центре России, способно довести до умопомрачения. Знаешь, что в стране разруха, что село в упадке, но чтобы до такой степени безжизненности довести самые плодородные в мире земли — это надо крепко постараться.

Бывший военный пилот, а ныне сельский предприниматель Василий Болтенков привез меня на гигантский свинокомплекс — корпуса брошены, разграблены. Двигаем дальше. «Видите — картофелеуборочный комбайн? — показывает Болтенков на скелет железного динозавра у дороги. — Ни часу не работал. Раскурочен». Приехали на зерноток — разграблен. Винзавод: «еще недавно здесь стояли огромные дубовые бочки и емкости из нержавейки», — говорит Болтенков. Теперь — пустой гулкий корпус. Комплекс «Сельхозтехники» — вынесено все, что плохо и что хорошо лежало. Молокозавод — не успели (или не сумели?) только кафель со стен сковырнуть. Установки травяной муки — только железные остовы. Элеватор — не сдались только стены. И всюду тучи брошенной техники: трактора, которые никогда не будут пахать, комбайны, которые не будут собирать урожай, сеялки, бороны, культиваторы…

Апокалипсис. Фильм Тарковского «Сталкер». Россия не во мгле, а во тьме, густой, как деготь. Смотрю на разрушенные, разграбленные объекты и чувствую, как растет чувство растерянности, недоумения, переходящее в озлобленность: да какой же враг надругался над русской землей?!