Что было после того, как письмо Сахарова легло на стол Горбачева, рассказал мне бывший пресс-секретарь последнего Андрей Грачев: «Меня и Николая Шишлина, заместителя заведующего отделом международной информации, вызвал Александр Николаевич Яковлев. Мы уселись в креслах перед его столом и получили положенные посетителям члена Политбюро чай с печеньем из спецбуфета. Многозначительно посмотрев на потолок, что означало напоминание — «враг подслушивает», Яковлев начал разговор неожиданно: «Все, что здесь будет сказано, должно остаться между нами тремя». Хоть это и не предвещало чего-то хорошего, обещало тем не менее интересное продолжение. «Михаил Сергеевич просит порассуждать, как поступить с Сахаровым? Дальше оставлять его в ссылке нельзя». Яковлев сделал паузу, чтобы мы оценили важность сказанного.

Проблема Сахарова вместе с Афганской войной досталась Горбачеву в наследство от брежневской эпохи. К концу 1986 года, когда происходил наш разговор с Яковлевым, было очевидно, что двигать дальше демократизацию страны и рассчитывать на восстановление нормальных отношений с внешним миром, имея «за спиной» сосланного Сахарова, невозможно. Горбачеву и Яковлеву это было ясно, видимо, и раньше. Вопрос для них упирался в одно: когда и как приступить к решению этой проблемы, учитывая реальное соотношение сил в Политбюро, с тем чтобы не нарушить хрупкий и, совершенно очевидно, временный баланс двух частей этого политического кентавра. На деликатность темы указывал и конспиративный тон Яковлева, когда он ставил перед нами задачу: снабдить генсека необходимыми аргументами для обсуждения в Политбюро вопроса об отмене ссылки Сахарова, представив несколько вариантов решения».

Ни Грачева, ни Шишлина не надо было убеждать в перезрелости этого вопроса. Они решили подкрепить позицию Горбачева ссылками на самого Сахарова — ведь именно в его политических работах были впервые сформулированы постулаты нового мышления, дорогу к которому мучительно искал и сам Горбачев, — о единстве мира, о преступности ядерной войны, о связи демократии и прогресса и даже о конвергенции социалистической и капиталистической систем.

Но где раздобыть работы Сахарова? Не запрашивать же их в КГБ и тем самым насторожить его главу Чебрикова, в чьих руках и находился горьковский узник. Как выразился Грачев: «Мы ведь и сами, включая Горбачева, продолжали в то время, с точки зрения этого всемогущего ведомства, оставаться условно свободными людьми». Отыскали брошюру Сахарова «О мирном существовании и интеллектуальной свободе». Грачев и Шишлин подготовили записку, которую Яковлев положил на стол Горбачеву.

На заседании Политбюро ЦК КПСС 1 декабря 1986 года Горбачев поднял вопрос о Сахарове. Выразился оригинально: «Пусть Марчук поедет к нему в Горький, пусть скажет ему: хватит валять дурака, вся страна в работе, нужны все патриотические силы, надо, чтобы включался в работу, приезжайте, мол, в Москву…»

Вон оно что выясняется! Оказывается, Сахаров был не в ссылке, а дурака валял в Горьком.

Через несколько дней по ФИАНу водили корреспондента немецкого журнала «Штерн», показывали комнату, где работал и будет работать Сахаров, говорили, что ждут его приезда со дня на день. Об этой экскурсии Сахаров узнает уже после возвращения в Москву.

14 декабря, вечером, в квартиру № 3 по проспекту Гагарина, 214 пришли трое — представитель КГБ и два монтера. Телефонисты принялись устанавливать телефон, подсоединять его к сети, а кагэбэшник сказал со значением: вам завтра позвонят. Кто — не стал распространяться. Позвонят в десять утра — ждите. Ну, они с утра и ждали. 10 — нет звонка, и в 11 нет, и в 12. И в час никто не позвонил. Звонок раздался в три часа. Сахаров уже было собрался в магазин за хлебом. На проводе — Горбачев. Он сказал: принято решение о вашем возвращении, также получит возможность вернуться Боннэр. Горбачев сделал ударение в фамилии на втором слоге, чего Сахаров терпеть не мог, и не понравилась ему интонация, с которой генсек произнес: Боннэр. Андрей Дмитриевич довольно резко сказал: «Это моя жена».

«Да, да! — мягко сказал Горбачев. — затруднений не будет, можете возвращаться».

Сахаров, однако, не принял мягкий тон Горбачева: «Большое вам спасибо, я глубоко вам благодарен. Я хотел только вам сказать, что несколько дней назад в Чистопольской тюрьме, можно сказать, убит мой друг, писатель Анатолий Марченко. Он был первым в том списке политических заключенных, который я вам послал». Горбачев перебил, сказал, что список он получил, дал команду разобраться с теми, кто в нем, многие освобождены, положение других улучшено. Сахаров возразил: «Я с вами не согласен. Это люди, которые осуждены за свои убеждения, и все они должны быть освобождены». Горбачев сказал, что Сахаров ошибается. Сахаров: «Умоляю вас подумать, это очень важно для вашего престижа и для успеха всех ваших дел, для вашего авторитета».

На этом разговор закончился.

16 декабря на совещании в ЦК Горбачев сообщил, что поговорил с Сахаровым, тот возвращается в Москву. В зале саркастические улыбки партдеятелей: и этого ярого антисоветчика простили, куда же мы катимся? Ничего, они потом отыграются на Первом съезде народных депутатов СССР, будут топать ногами на Сахарова, кричать «Позор! Долой! Вон! Гнида!» Михаил Зимянин, секретарь ЦК, курировавший науку, нервно барабанил по столу, делал гримасы, потом не выдержал: «Спасибо-то он хоть сказал?» Горбачев не обратил внимания на реплику, только заметил, что надо проинформировать научную общественность об этом событии: «Пусть товарищ Марчук расскажет, что был в ЦК и беседовал по этому вопросу. А то получается, что ученые в свое время высказались за его выезд из Москвы, а теперь их даже не поставят в известность о другом подходе к этому вопросу».

Как вам это нравится — ученые в свое время высказались за его выезд из Москвы. Открытие за открытием: не ЦК, не КГБ приняли решение бросить Сахарова в ссылку в Горький, а ученые. Неисправим Михаил Сергеевич в своих фантазиях.

С Юрой Ростом в «Литературной газете» мы сидели в одном кабинете. Хорошо помню 23 декабря — день приезда Сахарова в Москву. Накануне Юра сказал, что собирается его встретить. Дату он вызнал, но вот каким поездом прибывает Андрей Дмитриевич в Москву? Кому из знакомых Рост ни позвонит — либо мнутся, либо действительно не знают. Тогда он стал рассуждать логически: ясно, что поезд не проходящий, а горьковский. При мне звонил в справочную: таких поездов оказалось три. Первый прибывает в четыре с минутами утра. Вряд ли, конечно, они так рано прибудут, но на всякий случай Юра поехал на Ярославский вокзал. В поезде Сахарова и Боннэр не оказалось. Да и на вокзале ни одного иностранного корреспондента, о советских тогда и речи не шло — их просто не могло быть в принципе. Не те еще были времена.

Юра вернулся домой — он живет недалеко от Ярославского. Подремал. Отправился встречать следующий. Уже по тому, что на привокзальной площади туча машин с номерами, указывающих на иностранную принадлежность, он понял: едут! Уже вбегая на перрон, Юра услышал: «Поезд из Горького прибывает на платформу 1а». Где она, эта 1а? Спросил у носильщика, тот махнул рукой в сторону: «Ваши все там». Юра сначала промахнулся, увидел, что толпы корреспондентов на другой стороне платформы. Он спрыгнул прямо на пути, перескочил их, с великим трудом взобрался на платформу — никто из иностранцев руки не подал. Бездушные.

Никто не знал, в каком Сахаров вагоне. Юра опять стал логически размышлять: уж если Горбачев ему позвонил, значит, обком партии отправит Сахарова в спальном вагоне. Побежал к вагонам СВ — точно! И успел сделать несколько снимков Сахарова, пока не налетели другие.

Потом было столпотворение. Елене Георгиевне удалось сразу пройти к машине, на которой за ними приехал Шиханович, а Андрей Дмитриевич пробирался минут сорок. Град вопросов. Сахаров не знает, кому отвечать. Юра успел все записать — мы потом в кабинете прослушивали пленку.