Он взвесил на руке цилиндр и пробормотал:

— Пять лет…

— О, он может содержать несколько столетий, ценных для изучения, мальчик мой, — сказал доктор Фрейн Хорлам. — Когда для хранения информации используются индивидуальные молекулы…

Ванен перевел взгляд с цилиндра на старого психолога. Он не знал точно, как себя вести. С одной стороны, старик не принадлежал к цивилизации Кадра и потому не заслуживал особого уважения со стороны лейтенанта Астрослужбы. С другой стороны, Хорлам возглавлял основные научные исследования, а в исследовательской экспедиции подобная работа выполнялась лишь в военных целях.

Подумав, Ванен ответил с безличной, ни к чему не обязывающей вежливостью:

— Мне совершенно неизвестна эта теория. Пока мы беседуем на общие темы и не касаемся конкретных вопросов, вы, может быть, будете настолько любезны, что немного просветите меня.

Хорлам поднял седую голову:

— В общих чертах, если не возражаете. — Он откинулся на спинку стула и взял сигару. — Курите?

— Нет! — Ванен взял себя в руки. — Насколько вам известно, я —  человек Академии и категорически против пороков.

— Почему? — Хорлам бросил этот вопрос так небрежно, между двумя затяжками, что Ванен, не думая, ответил:

— Потому что служить Гегемонии и Кадру гораздо эффективнее… — он прервал себя. — Вы меня провоцируете!

— Если вам угодно так думать.

— Над этим не смеются. Не заставляйте меня докладывать о вашем поведении.

— Жизнь на корабле изменяется вдали от дома, — сказал Хорлам без видимой связи с предыдущим. — Прошли семь лет с тех пор, как мы улетели. Никто из находящихся на борту не знает, где мы находимся, а тем, кто остался дома, не известно, куда мы летим. Звезды настолько изменили положение, что старые имперские астрономические данные стали бесполезными, а космос так велик, и звезд так много… Если мы не вернемся, понадобятся, возможно, сотни лет на то, чтобы другой корабль Гегемонии отправился в исследовательскую экспедицию по этому маршруту.

Тревожное замешательство Ванена все росло. Он хотел отчитаться сразу, как только проснулся в лазарете, но его заставили отдохнуть некоторое время, а потом направили в кабинет Хорлама для неофициального разговора, чтобы проверить его восстановленное "я" и подтвердить, что он вновь готов к службе. Но этот разговор оказался слишком уж неофициальным!

— Зачем вы все это говорите? — спросил Ванен тихим, нарочито бесстрастным голосом. — Это банальности, но ваш тон… некоторым образом сказанное вами граничит с отклонением.

— На основе чего я могу заработать себе нечто на шкале исправлений —  от выговора до смерти, лоботомии и удаления памяти, так? — Хорлам улыбнулся сквозь сигарный дым. — Все равно, мальчик. Вы должны также знать, что на борту корабля нет тайной полиции, которой я был бы обязан отчитаться. Я говорю все это по одной простой причине: есть некоторые вещи, о которых я обязан вам рассказать. И хочу смягчить удар. Это ваше первое путешествие в Глубокий космос?

— Да.

— И вы находились на корабле только два года. Потом вашу память очистили и вас поместили на планету. Остальные члены команды обследовали эту часть Галактики еще пять лет. В таких условиях многое меняется: ослабляется дисциплина, люди отходят от идеализма. Вы сами это увидите, так что не удивляйтесь сверх меры. Кадру ведь известны подобные явления, он к ним привык.

Внезапно Ванен понял, что именно поэтому люди никогда не возвращаются из Глубокого космоса в родные миры Гегемонии. Уже после первого настоящего долгого путешествия их никогда уже не подпускают к Внутренним Звездам ближе, чем на расстояние годичного путешествия, и их домом становится огромная морская база. Это известно заранее и объясняется необходимостью карантина, и все соглашаются на такую жертву во имя служения Кадру.

Ему стало ясно, что болезнь, которую он непременно должен был перенести и против которой должны быть навсегда защищены люди Внутренних Звезд, отнюдь не физического свойства. И когда он осознал все это, ему стало легче.

— Отлично, — сказал он, улыбаясь, — я понимаю.

— Рад это слышать, — отозвался Хорлам. — Это намного все упрощает. Ванен положил цилиндр на стол.

— Но мы обсуждали вот это, не так ли?

— А, да. Я объяснял основную идею, — Хорлам вздохнул и приступил к лекции. — Частицы памяти, включая и подсознательные, представляют собой синапсические пути, "пролегающие" в нервной системе, — если мне будет позволено прибегать к столь вольным выражениям. На личность постоянно влияют ее наследственность, физическое состояние (здоровье, диета и тому подобное), что и отражается этими синапсическими путями. Эти пути, ибо они — явление физическое, можно разложить, а следовательно, и записать. Внутри этого цилиндра — сложное соединение протеина, чьи молекулы выборочно искажаются, чтобы записать снятые данные. Но это детали. То, что можно снять, можно также выборочно наложить в качестве колебаний, аннулировать, стереть, — назовите этот процесс как вам угодно — так что взрослый человек превратится в лишенную памяти безмозглую оболочку. Но подобное тело с поразительной скоростью вновь набирает знания; оно менее чем за год превращается в новую полноценную личность. Если новые воспоминания, подобные тем, которые вы приобрели за последние пять лет, разложить и изъять, старые записи могут, так сказать, "снова заиграть" — вращенные в вашу нервную систему. И тогда лейтенант Корэл Ванен снова вернется к жизни.

Молодой человек нахмурился.

— Я все это знаю, — запротестовал он. — Вы объясняли мне это лично, когда я получил приказ… но, возможно, забыли, ведь для вас это было пять лет назад. Сейчас меня больше интересуют технические детали, например тип использованного сигнала.

— Я многого не могу сказать вам, — с сожалением отозвался Хорлам.

— Классификация? Простите, что я спрашиваю.

— Дело не в классификации. Нет, во-первых, вам придется изучать три новые науки, прежде чем все это станет вам понятным. Во-вторых, это древняя имперская технология, практически утраченная в течение Темных Веков. Примерно тридцать лет назад исследовательский корабль нашел обломки машины и множество записей на руинах одного из городов Балгута-4. Медленно и с огромным трудом исследовательская бригада, в которой работал и я, воссоздала психолазер, как мы его назвали, и кое-как научилась использовать его. И все равно мы еще бродим впотьмах.

— Эта вот запись… — Ванен кивнул на цилиндр, стоявший на столе, подобно какому-то первобытному божку, — вы, надеюсь, намерены ее изучить?

— Да, но как электронный феномен, а не как совокупность воспоминаний саму по себе. Таковой она станет лишь в том случае, если ее внедрить в живой мозг, и, я полагаю, таким мозгом может быть только ваш. Но с помощью нашей аппаратуры мы сможем сравнить данные с записью о вас как о Ванене, провести статистический анализ и тому подобное. Меня особенно интересует, насколько эти записи соответствуют изученным элементам личности. Это был совершенно новый вид эксперимента, как вы понимаете. Никогда прежде ни один человек не обладал опытом двух совершенно различных культур. Теперь мы можем отделить действительно значимые факторы. Дайте мне несколько лет, чтобы с помощью компьютеров обработать все данные, и я, может быть, по-настоящему познаю человеческий мозг. Да, вы оказали науке неоценимую услугу.

— Надеюсь, я сослужил службу также и Гегемонии, — сказал Ванен.

— О, конечно. Подумайте только о том, чего мы сможем достичь. Сейчас с помощью психолазера мы можем только полностью стирать память инакомыслящих. Обучать их затем с самого начала — это слишком долго и дорого, лоботомия и низведение в ранг низкой цивилизации заставляют терять слишком много людей. Если б мы знали, как это делать, то могли бы вмешиваться в мыслительный процесс безмерно аккуратнее, не принося в жертву навыки и способности "пациентов". Собственно, не исключено, что можно создать и такие условия, при которых просто нельзя будет думать не так, как большинство.