Бернал согласно кивнул, рефлекторно отбросил спадавшие на лоб волосы и едва заметно улыбнулся каким-то своим мыслям.

— Простите, профессор, — сказал Штейнбок. Почему-то после ухода Алисы ему стало казаться, что сидевшее передо ним тело — мертвое, зомби, и если он случайно дотронется до его… ее… ладони, то почувствует омерзительный холод и трупное окоченение. "Пожалуй, — подумал он, — сейчас не помешала бы порция джина с тоником. Или без тоника".

— Простите, профессор, — повторил Штейнбок, — после того, как я ответил на ваши вопросы, не могли бы вы в качестве ответной любезности ответить на мои?

Сидевшая перед ним женщина посмотрела ему в глаза мужским взглядом (Штейнбок только сейчас, пожалуй, и понял, чем мужской взгляд отличается от женского, хотя и не мог сам себе этого объяснить), закинула ногу на ногу, поправила платье сугубо женским движением и сказала все тем же низким басом, похожим (он вспомнил теперь точно) на голос итальянского певца Джулио Нери в партии патера Гардиана в опере Верди "Сила судьбы":

— Почему же? Это справедливо. Вы ответили на два моих вопроса. Задавайте два своих.

— Первый, — немедленно произнес Штейнбок — внятно, но мягко. — Дата и место вашего рождения, образование, место жительства и работы.

— Допустим, — сказала она с легкой усмешкой — мужской на женском лице, — допустим, что это один вопрос, поделенный на пять частей. Родился я десятого мая тысяча девятьсот первого года от Рождества Христова в Лондоне, окончил физический факультет Кембриджа, в настоящее время (кстати, вы не спросили о том, какое время для меня — настоящее) работаю в Кавендишской лаборатории, там же и живу, естественно.

Точка в тексте слышалась так явственно, будто доктор сам ее поставил.

— Какое же время для вас настоящее, профессор? — спросил Штейнбок, оценивая приблизительно возможный возраст этого человека.

— Это ваш второй вопрос? — осведомилась она.

— Пусть будет второй, — не стал он спорить.

— В прошлом месяце мне исполнилось сорок девять лет.

Значит, для нее… нет, все-таки лучше, правильнее говорить «он», иначе лечить придется не Эндрю Пенроуз, а доктора Йонатана Штейнбока. Значит, Рене Бернал полагает, что сейчас пятидесятый год прошлого века. Еще одно несоответствие обычному описанию расстройства множественной личности. Насколько Штейнбоку было известно, субличности, обитавшие в теле больного РМЛ или вовсе не обладали ощущением конкретного времени, или воспринимали себя в том же времени, что и главная личность. Алиса же правильно называла год, описывая при этом викторианскую Англию второй половины XIX века, а профессор был уверен, что на дворе сейчас середина века двадцатого.

— Вы уже забросили занятия физикой ради деятельности по защите мира во всем мире?

Конечно, это был рискованный вопрос. Не так уж хорошо Штейнбок знал биографию реального профессора Джона Десмонда Бернала. Собственно, он и вовсе ее не знал, помнил только, что профессор добрую половину своей жизни посвятил деятельности, которая не прибавила ему славы, как ученому.

— Я никогда не бросал физику, молодой человек, — сказал Рене Бернал ворчливым голосом. — Вы, конечно, не знакомы с моими последними работами по электрохимии кристаллов… Вы читаете "Ежемесячные записки Королевского химического общества"? За январь месяц сего года, обратите внимание, эта статья еще наделает много шума, кое-кто из читавших ее коллег уже назвал описанный там метод "бомбой с часовым механизмом".

Пожалуй, не следовало профессору при сложившихся обстоятельствах упоминать о бомбах в каком бы то ни было контексте. Штейнбок раскрыл было рот, что сказать об этом, но промолчал, потому что следующей фразой Рене Бернал сделал еще более ошеломляющее заявление.

— Если мои исследования, — сказал он, — будут подтверждены в Принстоне и Барселоне коллегами, которые, насколько мне известно, уже начали изготавливать соответствующую аппаратуру, то в физической химии наступит новая эра, и до холодной термоядерной реакции окажется рукой подать, вы это понимаете?

О холодной термоядерной реакции Штейнбок не так давно читал в "Нью-Йорк таймс" статью очень эмоционального журналиста, которому, прежде чем сдавать работу в печать, следовало бы показаться психоаналитику. Страху на читателей (не на Штейнбока, конечно, он-то к таким проявлениям неустойчивого эго был вполне привычен) автор нагнал большого, судя по отзывам, которые газета публиковала всю последовавшую неделю. Суть, собственно, была в том, что в некоторых лабораториях Европы и Юго-Восточной Азии (приводились конкретные названия, взятые, скорее всего, с потолка — во всяком случае, Штейнбоку не было известно о существовании в Лионе Европейского Центра психофизических исследований, да и какое отношение этот гипотетический центр мог иметь к холодному термояду, тоже осталось для него непонятным) который год проводились секретные эксперименты, увенчавшиеся, наконец, успехом. И — вот что привело читателей в состояние шока! — в течение двух-трех лет будет создана дешевая настольная установка, и каждый сможет, пользуясь достаточно простыми инструкциями, на собственном кухонном столе соорудить термоядерную (водородную!) бомбу без атомного запала и вообще без сложных электронных устройств.

Если бы все это было так, мир перестал бы существовать очень быстро. К счастью, сенсация прожила не больше недели, будучи опровергнута комментарием некоего профессора то ли из Гарварда, то ли из Принстона.

И теперь… Если слова Бернала услышит майор Бржестовски, ничего (впрочем, как и Штейнбок) в физической химии не понимающий, но уже доведенный своим начальством до нервного расстройства в связи с неудачами в деле Эндрю Пенроуз… И если учесть, что для Джейдена, как и для его начальства, Рене Бернал и Эндрю Пенроуз — одно и то же создание Господа…

— Простите, уважаемый профессор, — невежливо прервал Штейнбок своего визави, выключил запись и нажатием кнопки под столешницей вызвал конвойного, — вы устали, и, к тому же, сейчас время ленча, который будет подан в ка… в отведенной вам комнате. Был раз с вами познакомиться.

— Сэр, — величественно сказал Бернал, поднимаясь и рефлекторным жестом приглаживая платье на широких бедрах, — мне тоже было приятно поговорить о своих исследованиях с человеком, интересующимся современной наукой. Надеюсь, мы с вами еще встретимся.

— О, безусловно, — пробормотал Штейнбок и протянул профессору руку.

Ладошка была женской, маленькой и теплой, пожатие — мужским, резким и довольно болезненным.

Они просмотрели запись сначала в обычном режиме, потом дважды — в ускоренном, один раз — в замедленном и, наконец, прослушали только звук, отключив изображение, чтобы не поддаваться магии визуального восприятия.

— Может, позовем Амистада, выслушаем и его мнение? — нейтральным голосом предложил Бржестовски. — Ты его вовсе игнорируешь, Йонатан, и…

— Ему это обидно, я понимаю, — кивнул Штейнбок. — Нет, Джейден, присутствие Амистада мне помешает. Ты же знаешь, какие у меня с ним отношения, что я думаю о его профессиональных качествах и… В конце концов, зачем меня сюда вызвали, хотел бы я знать!

— Хорошо-хорошо, — примирительно сказал майор. — Ты не проголодался?

Им принесли ужин, вкуса которого Штейнбок не почувствовал, а бедняга Бржестовски вообще к еде не притронулся, пил кофе чашку за чашкой и курил сигарету за сигаретой, не обращая внимания на возмущенные возгласы доктора. К полуночи у Штейнбока раскалывалась голова, он предложил майору сделать перерыв, поскольку оба уже плохо воспринимали не только то, что видели на экране и слышали из динамиков, но даже свет в кабинете казался мерцающим и если не потусторонним, то, во всяком случае, не очень естественным.

— Йонатан, — сказал неумолимый Бржестовски, — мы должны до утра прийти к однозначному выводу.

— При таком диагнозе не может быть однозначных выводов, — с трудом разлепляя губы, сказал Штейнбок.

— Ну хорошо, — Джейден ударил ребром ладони по столу, и хорошо, что он успел допить кофе, потому что от удара чашка опрокинулась на бок. — Мне нужна Эндрю Пенроуз. Мне не нужна Алиса Лидделл. Мне не нужен этот профессор, точнее, он мне не нужен сейчас. Его слова о холодном термояде могут иметь какое-то отношение к реальности, как ты думаешь?