Но если Алиса останется (она тоже хотела остаться, он видел, он это чувствовал), то в полдень майор Бржестовски отдаст приказ… Этому живодеру, так называемому психологу Амистаду.
И тогда Алиса умрет. И профессор Бернал. И Тед Диккенс. И кто-то еще. Умрут все.
— Алиса, — сказал Штейнбок. — Ты веришь, что я…
Ему трудно было выговорить это, он никогда еще не произносил эти слова вслух. То есть, не говорил их, точно зная, что это — правда.
— Что? — сказала она. — Что-то случилось? Почему вы…
— Ты веришь, что я люблю тебя?
— Конечно, — сказала она, не задумавшись ни на секунду. — Стала бы я целоваться с вами, если бы не видела, что вы меня действительно любите.
Вот уж действительно… Неужели никто никогда не целовал эту девушку просто потому, что это приятно? Неужели ей ни разу не приходилось… Алисе? Наверно, нет. Эндрю Пенроуз — наверняка да, и что с того?
— Алиса, — сказал он медленно. Майор слышал каждое слово, а может, не только он, в операторской кто-то наверняка дежурил, и Штейнбок мог себе представить, с каким удивлением смотрел сейчас дежурный на экран монитора и слушал нелепый разговор врача-психиатра с заключенной. — Алиса, я тебе скажу кое-что, а ты постарайся поверить, что это правда.
— Я верю, — сказала она быстро.
— Ты должна уснуть. Закрой глаза и считай до… пока сможешь. Потом ты проснешься — дома. И тебе будет казаться, что все, здесь увиденное, было сном. Волшебная страна…
— Сон, — повторила она.
— Спи, — твердо сказал Штейнбок. Методам гипноза их обучали в ординатуре, это оказалось не так сложно, как он думал вначале, и сейчас должно было получиться, гипноз уже применялся профессором Анкериджем при лечении расстройства множественной личности Демми Крисченса в 1989 году, этот случай описан в учебниках психиатрии, единственное проверенное в эксперименте использование гипноза для отсечения субличностей от носителя. Анкериджу это не очень удалось, но у Штейнбока не было выхода. Он должен был заставить Алису уйти, хотя больше всего на свете хотел, чтобы она осталась. Навсегда.
И еще он хотел умереть. Потом. Когда Алиса уйдет.
Должно быть, он и сам сошел с ума…
Когда-нибудь, когда кончится этот кошмар, майор Бржестовски успокоит свое служебное честолюбие и выполнит свой долг перед страной, и когда Эндрю Пенроуз, даст Бог, выпустят отсюда — должны же в нашей благословенной стране соблюдаться права человека, даже если человек этот предатель, преступник, террорист и негодяй, каких мало — когда все это случится, он обязательно позовет Алису назад, она может не прийти, и тогда он потеряет ее навсегда, но останется надежда, все равно останется…
Нет.
Никакой надежды, и Штейнбок это прекрасно знал. Два «если» стояли между ним и надеждой. Первое: если к полудню ему удастся выловить личность Эндрю Пенроуз из ее нынешнего небытия. Второе: если эта женщина согласится, наконец, сотрудничать с майором и расскажет не только о том, что успела сделать и какие штаммы сконструировать, но и о том, где все это находится, и кто там работает еще, и какая там охрана, и каковы точные координаты базы, и еще на сотни вопросов майора она должна ответить прежде, чем ее оставят в покое. Если оставят.
— Спи, — повторял он монотонно, смотрел Алисе в глаза и думал о том, что же делать, что делать, если ничего не получится, а то, что не получится ничего, он мог почти гарантировать, и только это «почти» удерживало его сейчас от того, чтобы пойти в кабинет Джейдена, слышавшего каждое сказанное здесь слово, и размозжить ему голову тупым предметом.
Глаза Алисы закрылись, но она не спала, Штейнбок видел, как под веками двигались глазные яблоки, веки чуть подрагивали, и на лице то появлялась, то исчезала легкая улыбка. Он искал в этом лице признаки изменения, ямочка на подбородке — это все еще Алиса, у Эндрю Пенроуз не было такой ямочки, у женщины-микробиолога был твердый волевой подбородок, и нос чуть более острый, как сейчас, неужели получилось, он хотел, чтобы все получилось, как надо — но это только первый этап, надо еще убедить эту женщину… вот и ямочка сгладилась, отчего лицо стало очень… Штейнбок не любил таких женщин — волевых, готовых ради своих целей пройти по… ну, может быть, не по трупам, но по сломанным судьбам — это точно.
Уши опять оттопырились, но это все-таки был не мальчишка Диккенс, у того уши вообще стояли торчком, как два локатора, — наверно, парень хвастал перед приятелями своим умением двигать ушами, наверняка он это умел делать, только здесь это ни к чему, майору совершенно неважно, умеет ли двигать ушами подследственная Эндрю Пенроуз, в каком бы из своих состояний она ни находилась.
Она открыла глаза — не Алиса, слава Богу, карие глаза, взгляд еще затуманенный — рассеянно посмотрела на доктора, потом вокруг, и сказала низким глубоким контральто:
— Что здесь происходит, черт бы вас всех побрал?
Если это не доктор Пенроуз… Если это кто-то, с кем он еще не имел чести познакомиться…
— Я доктор Йонатан Штейнбок, — самым радушным тоном, на какой был способен, сказал он и посмотрел на часы: пять тридцать восемь, до срока больше шести часов, слава Богу, есть еще время… — А вы, если не ошибаюсь, доктор Эндрю Пенроуз?
— Доктор, да… — пробормотала она. — Странно, что после всех ваших гнусных манипуляций я еще помню собственное имя.
— Я не…
— Да я вижу, что вы не, доктор Штейнбок, — сказала она с неуловимым оттенком презрения и собственного превосходства. — Вы-то что делаете в этой компании сволочей из военной разведки?
— Я… — она что, узнала его? Странно. С доктором Пенроуз Штейнбок наверняка никогда не встречался, она микробиолог, он психиатр, она работала в Пенсильвании, он в Хьюстоне, они даже не могли бывать на одних и тех же конференциях. Может, это опять не та, кто ему нужен, а…
Кто теперь?
— Не узнаете? — спросила она. Взгляд ее стал ясным, чуть насмешливым и строгим, как у его учительницы американской литературы из последнего класса школы: только она могла одним своим взглядом заставить Йонатана прочитать до завтра длинный и нудный отрывок из Драйзера, а потом еще и пересказать своими словами, что было вообще бессмысленно, о чем они с ней спорили уже после того, как она поставила ему низкую, какую только могла, оценку на экзамене.
Карие глаза, с зеленоватыми точечками. Как у кошки.
— Вы ведь доктор Пенроуз? — сказал он неуверенно.
— А кого еще вы собирались встретить в одиночной камере армейской тюрьмы в Гуантариво? — насмешливо спросила она. — И поскольку вы здесь, из этого с неизбежностью следует вывод о том, что они решили, будто что-то не в порядке с моей психикой, потому что, по их мнению, которое представляется им единственно возможным, ни один нормальный американец не станет в наши дни — особенно после одиннадцатого сентября — сотрудничать с террористическими организациями.
— Скажите, доктор Пенроуз, — произнес Штейнбок, справившись, наконец, с волнением, — в последнее время… месяцы, я имею в виду… вы не замечали у себя… ну, скажем так, проблем с памятью? Будто выпадают какие-то моменты жизни.
— Нет, — отрезала она. — Я знаю, на что вы намекаете. Расстройство множественной личности.
Интересно. Кто мог ей сказать об этом? Не он — он-то с этой женщиной встретился впервые. Майор? Джейден раньше не имел об этой болезни ни малейшего понятия. Неужели субличности, уживавшиеся в ее психике, имели друг с другом какие-то духовные связи? Этого нельзя было исключить, конечно; Штейнбоку были известны, по меньшей мере, три случая из истории психиатрии, когда множественные личности общались между собой, сообщая полезную для общего выживания информацию. Но это — в стандартной (если такая вообще существует) ситуации болезненного расстройства, а не в данном случае, когда…
И, к тому же, ни с профессором Берналом, ни с Тедом, ни, тем более, с Алисой он не вел никаких разговоров об умственных расстройствах, это доктор помнил точно.
— Что вы об этом знаете, доктор Пенроуз? — спросил он, стараясь не смотреть ей в глаза.
